большее усилие для того, чтобы сообщить телу более быстрое движение, или для того, чтобы заставить двигаться тело большей массы?
И как можно отрицать, что движение в куда большей степени, чем покой, нуждается в объясняющей его причине? Действительно, никто, быть может кроме Декарта, никогда не задавался вопросом, почему в мире существует покой; все, напротив, всегда искали причину или источник движения. Никто – кроме Декарта – не додумался сформулировать понятие количества покоя; все всегда говорили лишь о количестве движения.
Кеплер никогда не менялся в этом отношении. Он вполне мог перейти от витализма или космического анимизма к «физической» концепции; он вполне мог геометризировать материю вплоть до того, чтобы лишить ее как таковую всякой склонности к движению, но он никогда не признавал онтологического равенства движения и покоя и индифферентности материи в отношении одного и другого. Инерция всегда оставалась для него силой, сопротивляющейся движению. Она так и не стала для него, как для Галилея или Декарта, простой устойчивостью некоторого состояния, поскольку движение никогда не было для него состоянием. Потому в изложении «Epitome Astronomiae Copernicanae» он честно следует основным линиям теории, развиваемой в «Astronomia Nova».
И вновь перед нами появляется знаменитый аргумент о телах, подброшенных в воздух481:
Если бы Земля вращалась вокруг своей оси, предметы, брошенные перпендикулярно вверх, не падали бы обратно на свое прежнее место, откуда их подбросили, потому что при неподвижном центре поверхность Земли, где находится подбрасывающий, тем временем отклонялось бы от прямой линии, проведенной от центра Земли к снаряду. Если бы тяжелые тела стремились к центру сами по себе, аргумент был бы неопровержимым. Однако ранее было сказано, что целью движения тяжелых тел не является центр в первую очередь и сам по себе (per se), а лишь по совпадению и во вторую очередь – т. е. что тяжелые тела движутся к центру только лишь потому, что центр находится в середине и в самой глубине тела, к которому тяжелые тела стремятся как таковому (per se) и в первую очередь и который их притягивает.
Однако так как тяжелые тела стремятся к телу Земли как таковому (per se), а последнее стремится к ним, то они скорее движутся к ближайшим частям Земли, нежели к частям, расположенным дальше. По этой причине, когда ближайшие части, расположенные перпендикулярно под [телами], находятся в движении, тела, падающие к этой подвижной поверхности, следуют за ней <…> по кругу, как если бы они притягивались местом, которое находится вертикально под ними, так же как и бесконечностью наклонных линий или нервов, одни из которых более сильные, другие – менее и которые постепенно сокращаются.
Но мы сказали, что материальные тела благодаря своей естественной инерции противостоят движению, которое им было передано извне; однако, если бы это было верно, отсюда бы следовало, что грузы понемногу высвобождаются от этой тяги [raptus] и перпендикулярной связи, так же как и от других связей. Действительно, они бы несколько освободились, если бы удалились от Земли на расстояние, сравнимое с ее радиусом или по крайней мере с расстоянием до видимого горизонта,
однако, так как подобное никогда не происходит, эта задержка будет совершенно незаметной, поскольку сила притяжения Земли несоизмеримо больше, чем сила инерции. Что касается возражения Тихо Браге, то Кеплер с точностью приводит его еще раз482:
Пушечные ядра, одним из которых выстрелили в сторону востока, другим – в сторону запада, падают на неравных расстояниях от начального места (от выстрела); и эти расстояния больше со стороны запада, потому что части Земли, расположенные с западной стороны, устремляясь на восток, движутся навстречу ядру, и меньше со стороны востока, потому что восточные части Земли, где упало бы ядро, оставайся они неподвижными, отклоняют ядро в сторону востока.
Однако вновь рассуждение Тихо Браге ошибочно. Он рассуждает так, будто ядро находится очень далеко от Земли, а не на ней. И, возвращаясь в очередной раз к аналогии с кораблем, Кеплер объясняет, что, безусловно, по отношению к Земле, т. е. по отношению к неподвижным границам реки, по которой он плывет,
существует ощутимая разница между перемещением какого-либо предмета вперед или назад по палубе корабля. С точки зрения наблюдателя на берегу, пройденное расстояние не будет одинаковым, а сила броска, так же как и перемещение [choc] брошенного предмета, будут различны.
Силы броска и движения складываются или вычитаются и т. д., но все это, эти причины, взятые вместе, и их эффекты, не существуют для того, кто стоит на корабле. Для него предмет всегда обладает одинаковым весом, независимо от того, движется корабль или остается неподвижным, и если он брошен, то всегда проходит одно и то же расстояние.
Будем же рассуждать таким же образом, mutatis mutandis483, в случае с пушкой. Так, большой снаряд, полет в воздухе которого продолжается примерно в течение двух минут, проходит <…> расстояние в одну германскую милю в направлении запада, и за это время Земля на экваторе перемещается на восемь миль в обратном направлении. Потому относительно мирового пространства снаряд переносится насильственным движением в обратном направлении – т. е. в направлении востока – на расстояние семи миль, и выстрел в противоположную сторону не способствует ничему, кроме как тому, что отнимает восьмую милю и делает так, что снаряд движется на восток медленнее. Так как порох никогда не стирается, так сказать, с рук Земли, он всегда продолжает пребывать в поле ее [действия]. И, напротив, снаряд, выпущенный в то же время на восток, переносится благодаря тяге [raptus] Земли на расстояние восьми миль, и ввиду того, что он был насильственно выпущен взрывом в сторону востока, он сам прибавляет к тому девятую. Таким образом, будь он выпущен на восток или на запад, он всегда движется на восток, хоть в одном случае чуть дальше, чем в другом. Однако это совокупное (мировое) расстояние не имеет ничего общего с тем расстоянием, которое могут измерить люди на Земле. На Земле расстояние, пройденное снарядом, в обоих случаях примерно одинаковое, так как сила одинакова, и магнетические связи одинаковы.
Тем не менее действительное продвижение в сторону запада происходит благодаря двум причинам. В самом деле, снаряд сам по себе инертен по отношению к движению, и, если бы он не был отправлен на восток, он сам по себе оставался бы на западе, и так как место [где находится снаряд] удаляется в направлении востока, насильственное движение с большей легкостью тянуло бы его в направлении запада, нежели в противоположном направлении. Ибо движение на восток должно пересиливать не только магнетическое притяжение Земли, но также и инерцию материального снаряда (ядра), которая тянет его на запад… Но, так или иначе, эта сила сопротивления ядра неизмерима, и обе силы никак между собой не связаны. Действительно, если бы этот снаряд был расположен за пределами поля484 действия земного притяжения и выпущен с той же силой взрыва и пороха, он пролетел бы в мировом пространстве не восемь миль, а поистине невероятное расстояние.
Даже если признать, что разница сама по себе была бы ощутима, тем не менее верно то, что не существует возможности обратить это в опыт. Кто же тогда сможет меня убедить, что сила порохового взрыва была одинакова в обоих случаях и что все прочие обстоятельства были равными?
Таково последнее слово Кеплера. И нам совершенно ясно, каков философский или, вернее, метафизический источник его неудачи: она полностью объясняется отказом располагать в одной метафизической плоскости покой тела и его движение.
«Диалог о двух главнейших системах мира» и антиаристотелевская полемика
Возможно, было бы преувеличением считать, что эта работа Галилея возникла целиком из космологических проблем, и представлять ее всю (подобно тому как это делает Анри Мартен485, а после него и Э. Вольвиль486) как борьбу за коперниканскую модель мира: не будем забывать про «Беседы и математические доказательства…». Тем не менее верно, что космологические проблемы играют роль первостепенной важности в идеях и исследованиях Галилея и что со времен его юности, со времен сочинений и диалога о движении, набросанных им в Пизе, мы наблюдаем, как он ставит проблемы, которые целиком и полностью раскрывают свой смысл лишь исходя из коперниканской модели мира487.
Мы видим, впрочем, как он сталкивается с теми же затруднениями – неразрешимыми в его время, – которые будут препятствовать развитию научного мышления сорок и пятьдесят лет спустя.
Центральная проблема, занимающая Галилея в Пизе, – это проблема сохранения движения. Однако ясно, что, когда он изучает случай движения (вращения) сферы, расположенной в центре мира, так же как и случай сферы, расположенной вне этого центра, у него перед глазами ситуация, возникшая из-за коперниканского учения; мраморная сфера, движение которой он рассматривает, вне всяких сомнений, представляет Землю, а ее движения – движения Земли488.
Но результат, к которому он приходит (впрочем, противоречащий основным допущениям физики импетуса), совершенно явно раскрывает затруднения и источник этих затруднений, встречающихся на пути новой физики и астрономии.
Действительно, итогом, к которому приводит анализ Галилея, является естественное сохранение или, вернее, привилегированное положение