открыто опирающаяся на механические исследования Галилея, совсем не будет лишней.
Нам знакомы эти возражения. Нам также знакомы ответы на них. Однако ответ Галилея не многим отличается, по крайней мере на первый взгляд, от ответа Бруно; так же как последний, Галилей противопоставляет аристотелевским аргументам принцип относительности движения и динамику импетуса.
Если бы Земля двигалась, – говорит нам Симпличио525, воспроизводя знаменитый фрагмент из De Coelo526, – или сама по себе, находясь в центре, или по кругу, находясь вне центра, то ей необходимо пришлось бы двигаться таким движением насильственно, ибо для нее такое движение не является естественным; если бы оно было ее собственным, то им обладала бы и каждая ее частица; но каждая частица Земли движется по прямой линии к центру. Итак, поскольку такое движение насильственное и противоестественное, оно не может быть вечным <…> Во-вторых, все другие тела, движущиеся круговым движением, видимо, отстают и движутся больше, чем одним движением, за исключением, однако, «первого движимого»527, поэтому и Земля также необходимо должна была бы двигаться двумя движениями; а если бы это было так, то неизбежно должны были бы происходить перемены в неподвижных звездах, а этого не наблюдается; обратно тому, каждая из звезд всегда и без всяких изменений восходит в одних и тех же местах и в тех же самых местах заходит528. В-третьих, движение частей таково же, как и движение целого, и естественно направлено к центру вселенной; это также доказывает, что Земля должна находиться в нем.
Далее, – продолжает Симпличио, – Аристотель разбирает вопрос, движутся ли части естественно к центру вселенной или же к центру Земли, и приходит к заключению, что им свойственно стремление направляться к центру вселенной и лишь случайно к центру Земли, о чем мы вчера подробно рассуждали. Наконец, он подтверждает то же самое четвертым аргументом, заимствованным из опытов с тяжелыми телами. Падая сверху вниз, они движутся перпендикулярно к поверхности Земли, и совершенно так же тела, брошенные перпендикулярно вверх, возвращаются по тем же самым линиям вниз, даже если они были брошены на огромную высоту. Аргументы эти необходимо доказывают, что движение тел направлено к центру Земли и что она, совершенно не двигаясь, их ждет и принимает. Наконец, он указывает, что астрономы приводили и другие доводы в подтверждение тех же самых выводов, т. е. что Земля находится в центре вселенной и неподвижна. Приводит же он только один из них: все явления, наблюдаемые в отношении движения неподвижных звезд, соответствуют нахождению Земли в центре, а такого соответствия не было бы, если бы Земля там не находилась. Прочие доводы, приводимые Птолемеем и другими астрономами, я могу изложить теперь же, если и вам будет угодно, или после того, как вы выскажете свое отношение к доводам Аристотеля529.
Аристотелевскими аргументами, как мы знаем, отнюдь не стоит пренебрегать. И Галилей будет разбирать их один за другим. Но прежде чем сделать это и прежде чем перейти к обсуждению некоторых аргументов Птолемея, которые приберег Симпличио530, Галилей считает необходимым развить c большим размахом знаменитое доказательство, которое выводится из свободного падения тел, которого Симпличио коснулся уж слишком бегло, и дополнить аргумент с башней и телами, подброшенными в воздух, более «современными» доказательствами, связанными с движущимися кораблями, аркебузой и кулевриной531.
Потому, возобновляя на следующий день изучение астрономических аргументов, Сальвиати продолжает532:
В качестве самого сильного довода все приводят опыт с тяжелыми телами: падая сверху вниз, тела идут по прямой линии, перпендикулярной поверхности Земли; это считается неопровержимым аргументом в пользу неподвижности Земли. Ведь если бы она обладала суточным обращением, то башня, с вершины которой дали упасть камню, перенесется обращением Земли, пока падает камень, на много сотен локтей к востоку, и на таком расстоянии от подножия башни камень должен был бы удариться о Землю. Это же явление подтверждают и другим опытом: выбрасывая свинцовый шар с вышины мачты корабля, стоящего неподвижно, отмечают знаком то место, куда он упал, внизу мачты; если же с того же самого места уронить тот же самый шар, когда корабль движется, то место падения шара должно будет находиться на таком удалении от первого, на какое корабль ушел вперед за время падения свинца, и именно потому, что естественное движение шара, оставшегося на свободе, совершается по прямой линии по направлению к центру Земли. Тот же аргумент подкрепляют опытом со снарядом, выброшенным на огромное расстояние вверх. Пусть это будет ядро, выпущенное из артиллерийского орудия перпендикулярно к горизонту; на подъем и возвращение ядра затрачивается время, за которое орудие и мы сами окажемся перемещенными Землею по нашей параллели на много миль к востоку; таким образом, ядро при падении не сможет вернуться в точности к пушке и должно будет упасть на таком расстоянии к западу от нее, на какое Земля продвинулась вперед, К этому присоединяют третий весьма убедительный опыт, а именно: если выстрелить из пушки на восток, а затем произвести другой выстрел с ядром того же веса и под тем же самым углом к горизонту на запад, то ядро, направленное на запад, должно было бы полететь значительно дальше, чем направленное на восток, ибо пока ядро летит на запад, орудие, увлекаемое Землей, перемещается на восток, и ядро должно будет упасть на Землю на расстоянии, равном сумме двух путей – одного, совершенного им самим к западу, и другого, совершенного пушкой, увлекаемой Землей к востоку; и наоборот, из пути, совершенного ядром при выстреле на восток, потребовалось бы вычесть путь, который совершило бы орудие, следуя за ним. Если, например, предположить, что путь ядра сам по себе составляет пять миль и что Земля на этой параллели за время полета ядра перемещается на три мили, то при выстреле на запад ядро должно было бы упасть на Землю на расстоянии восьми миль от пушки благодаря своему движению на запад на пять миль и движению пушки на восток на три мили; при выстреле же на восток ядро достигло бы всего лишь двух миль, потому что такова разница между дальностью его полета и движением пушки в ту же сторону. Однако опыт показывает, что дальность выстрелов одинакова, значит, орудие стоит недвижимо и, следовательно, недвижима и Земля. Выстрелы, направленные к югу и северу, не менее этого подтверждают неподвижность Земли, иначе никогда нельзя было бы попасть в предмет, избранный как цель, так как ядро отклонялось бы в сторону запада вследствие перемещения цели, уносимой Землей, на восток за то время, пока ядро находится в воздухе.
Все то же происходило бы во всех случаях, когда производится выстрел из пушки: ядро бы проходило выше или ниже цели в зависимости от того, выпущено оно в сторону востока или в сторону запада…533
Перейдем же теперь к критике. Она одновременно и очень глубокая, и очень простая. Аристотелевские доводы, говорит нам Галилей, не более чем паралогизмы. Они предполагают то, что нужно доказать. И это, конечно же, верно. Но сторонники Аристотеля вполне могли бы не принять эту критику, выводимую из упрека, которую адресовал им еще Коперник: Аристотель рассуждает не так, как ему кажется, – исходя из фактов, – а, совсем напротив, исходя из теории534. На что последователи Аристотеля с полным на то правом могли бы ответить: а) рассуждать иным образом невозможно; б) Галилей делает то же самое.
Действительно, аристотелевское рассуждение предполагает теорию или, если угодно, определенное понимание движения – как процесса, претерпеваемого предметом. Оно, кроме того, предполагает, что чувственное восприятие позволяет нам непосредственно постигать физическую реальность535, что это единственное средство ее постичь и что, как следствие, физическая теория ни в коем случае не должна ставить под сомнение непосредственно воспринимаемую данность.
Однако Галилей явным образом это отрицает. Сам он отталкивается от прямо противоположных допущений: а) физическая реальность не дана нашим чувствам, но, напротив, постигается разумом; б) движение не претерпевается предметом, остающимся безразличным перед лицом всякого движения, которое его оживляет, движение воздействует лишь на отношения между движущимся предметом и объектом, который остается неподвижным.
Будучи паралогизмом, с точки зрения Галилея, аристотелевское рассуждение само по себе не является уязвимым.
Тем не менее диалектически – по крайней мере, внутри «Диалога» – Галилей, конечно же, имеет право называть умозаключение Аристотеля паралогизмом. Еще не представив физические и механические доказательства неподвижности Земли, он устанавливает двойной принцип как оптической, так и механической относительности движения536.
Идея оптической относительности движения, разумеется, была известна всегда; и уже Коперник сделал из этого вывод о невозможности чисто оптического критерия различия между этими двумя астрономическими системами – геоцентрической и гелиоцентрической; действительно, всякое движение, наблюдаемое на небесном своде, можно интерпретировать с точки зрения физики одним или другим образом537. Именно этим и объясняется важность физических доказательств, которые приводили Аристотель и Птолемей.