Реальный прообраз оказался и у бранного наряда – кольчуги и меча, который оказался под шубой царя:
«Ослепил посла блеском полного военного вооружения».
В основе этой сцены лежит известный эпизод по истории дипломатических отношений XVI века:
«„И приговорил царь и великий князь литовскому посланнику Юрью Быковскому быти у государя на стану в селе на Медне, а государю быти в шатрах на полях. А сидети государю. в шатре в доспесех.
– И ты, Юрьи, тому ся не диви, что мы сидим в воинской приправе во оружьи; пришел еси к нам от брата нашего от Жигимонта-Августа короля со стрелами, и потому так и сидим.
И приговорил… посланника литовского Юрья Быковского позадержати… потому что писал король в своей грамоте супротивные слова, а сам король на свое дело идет. (т. н. выступил с войной). А речь молвити… государь твой Жигимонт-Август король… тебя прислал к нам и писал в своей грамоте многие супротивные слова и на нас всю неправду вскладывая, и пошел король на свое дело; и нам было. пригоже на тебя большая опала своя положити и казнь учинити. И мы как есть государи крестьянские, провоз лития не пожелали“.
(Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством 1566–1568 гг. Посольство Юрия Быковского…)»[305]
Между тем комментарий не объясняет другой странности эпизода: тут царь одет в доспехи, да еще в шубу поверх них, не в шатре на воинском стане, а в Золотой палате Кремлёвского дворца!
Это не единственная странность – или, скажем лучше, условность – в обликах и в поведении персонажей фильма.
Ливонский посол – старый знакомец Ивана, который в Прологе подкупал боярина Шуйского, – ничуть не изменился за прошедшие годы.
В Успенском соборе при венчании Ивана шапкой Мономаха, в ответ на реплики других послов, что Европа не признает московского князя царем, он же иронически бросает: «Сильным будет – все признают».
Когда же князь Курбский, былой друг Ивана, проиграет сражение полякам и перебежит к королю Сигизмунду, этот же посол – воплощение циничного политического прагматизма – произнесет успокоительную для изменника сентенцию: «Иное поражение блистательнее победы…»
Неведомо откуда и как появившись во дворце польского короля, он столь же таинственно пропадает из кадра, едва гонец сообщает, что «царь Иван на Москву возвращается».
Появление нужных персонажей в нужный по смыслу момент – одна из условностей фильма, как и другая – неизменность облика всех действующих лиц, кроме двух. Только Иван за проходящие по сюжету годы из подростка становится стариком и Фёдор Колычев из юноши превращается в старца с обликом библейского пророка. Все остальные герои фильма – Ефросинья и Владимир Старицкие, Алексей и Фёдор Басмановы, Курбский и Малюта, Пимен и Волынец – остаются неизменными на протяжении десятилетий. И ливонский посол в третьей серии фильма, на роковой для него аудиенции с уже пожилым царем, по возрасту и по одежде выглядит точно таким же, как в детстве Ивана – в Прологе, с которого должна была начинаться трилогия.
Зато Иван меняется не только с возрастом от эпизода к эпизоду – он может преображаться и внутри одного эпизода. Его облик зависит от роли, которую он сам для себя избирает. Игровая многоликость и тактическая гибкость, циничное притворство и неискренность царя подчеркнуты в сценарии характеристикой: «Любит царь рядиться, любит других наряжать».
В эпизоде с послом и богомазами Иван предстает в трех обликах.
Сначала перед послом – мнимо приветливый государь в шубе из темного меха, под которой и не угадаешь кольчуги и меча. Видимо, это та шуба с мягкими очертаниями, в которой он в Александровой слободе предстал перед крестным ходом «отцом родным», якобы послушным призыву вернуться на царство.
Рисуя костюм Ивана для сцены с послом, Эйзенштейн приделал было к шубе стоячий воротник – точно с таким воротом и в такой же шапке Иван должен будет отправиться в карательный поход на Новгород.
Впрочем, через 4 дня, 11 апреля 1943 года, шапка Ивана подвергается переосмыслению: благодаря кресту наверху и меховой опушке она напоминает шапку Мономаха. Место намеченной поначалу пентаграммы из самоцветов занимает двуглавый орел.
Перед съемками в облике царя произойдет важная коррекция: на шапке вместо двуглавого орла появится хитрая мордочка черно-бурой лисы. Это, конечно, не просто головка зверька, мехом которого оторочена шапка, а штрих к образу Ивана. Зато огромный византийский герб, присвоенный Москвой, засияет на кольчуге царя, когда он сбросит шубу перед послом и окажется в воинском одеянии. Иван тут даже не государь, а воплощение самого государства.
До нас не дошли срезки кадров средней части эпизода – сцены ареста посла. Но сохранились эскизы Эйзенштейна, сделанные в апреле – начале мая 1943 года, видимо, накануне съемки эпизода. По ним можно понять, что на прощальной аудиенции царь с помощью своих подручных играл с послом, как кошка с мышью. Демонический облик Ивана и его унижающие посла жесты предваряют страшный приговор. Прежде чем посол будет схвачен, идет изощренная словесная пытка – Малюта читает «донесения», видимо, не более достоверные, чем обвинения в измене бояр Колычевых при первых казнях (во второй серии).
СЦЕНА С ПОСЛОМ. ШУБА С ВОРОТНИКОМ СТОЯЧИМ. ШАПКА НОВГОРОДСКОГО ПОХОДА (ИЛИ СКУФЬЯ?). СЕРЕБРЯНЫЙ] ОРЕЛ. ЛОКОТНИК. КОЛЬЧУГА (ИСКУССТВЕННАЯ]). НА БОКУ – МЕЧ. ЧЕРНЫЙ ПЛЮШ С ВРЕМЕННЫМ СЕРЕБРЯНЫМ] БОРТОМ. (НА ЛЕВУЮ РУКУ ПЕРЧАТКУ ОДЕНЕТ К МОМЕНТУ.) ДОБ[АВИТЬ] КУСКИ МЕХА (1923-2-1735. Л. 4)
11. IV.42. ШАПКА ИВАНА В СЦЕНЕ С ЛИВОНСКИМ ПОСЛОМ И В ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЕ. NB. ОРЕЛ НА ШАПКЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ НАБРАН ИЗ КАМНЕЙ (1923-2-1735. Л. 7)
ЦАРЬ ИВАН В ЛИСЬЕЙ ШАПКЕ (3-Я СЕРИЯ)
Судя по сценарию и срезкам, в начале эпизода Эйзенштейн включил в свою игру богомазов, поневоле присутствующих при «игре» царя, как в сохранившемся эпизоде «Рыцарь Штаден на опричном дворе» ввел в нее пожилого дьяка. Там дьяк, заглянув в открывшееся подземелье с дыбой, в ужасе зажмуривается, не в силах смотреть на замученную жертву пытки. Естественная реакция человека на страдания высвечивает и садизм завороженного взгляда Федьки Басманова, и богохульный цинизм Ивана, крестящегося за «упокой души усопшего, хоть и не нашей веры крещенного». Здесь испуг богомазов, отворачивающихся на лесах от непотребного действа внизу, оттеняет и жестокость Малюты, и кокетство Фёдора.
8. IV.43. СЦЕНА С ЛИВОНСКИМ ПОСЛОМ (РАССУПОНИВАНЬЕ). НА СЛОВА: ТОПЬ… БЕЗДОННАЯ ЯМА… ГОЛОД… ETC (1923-2-1735. Л. 2)
17. IV.43. (1923-2-1735. Л. 12)
21. IV.43. СЕ МЕСТО ЛОБНОЕ. К1: ПОСОЛ ОТВЕРНУЛСЯ. УВИДЕЛ СЕБЯ В ОЧЕРТАНИИ [ЛОБНОГО МЕСТА]. К 2: ВОШЛА ЧЕРНАЯ РУКА. СГРЕБЛИ РУКИ ЕГО, СИДЯЩЕГО НА КОРТОЧКАХ (1923-2-1737. Л. 5)
Но прежде чем перейти к сцене Ивана с богомазами и авторской игре с ними, остановимся еще на одном мотиве интерьера Золотой палаты.
В переломном кадре прощальной аудиенции послу Иван с двуглавым орлом во всю грудь вписан в барельеф на стене Золотой палаты. Он снят так, чтобы крылья были за его спиной, а нимб – вокруг его головы! Создается впечатление почти карикатурного, если не сатирического образа упоенного своей властью Самодержца, мнящего себя Ангелом.
Но что за барельеф на стене – кто изображен на нем? Есть ли он в других эпизодах фильма? В самом начале второй серии – в эпизоде возвращения царя Ивана из Александровой слободы в Кремль – едва замечаешь лепную фигуру на простенке между двумя арками. Тот же барельеф возникнет в следующем эпизоде – «Иван и Филипп», где смирившийся перед Филиппом царь провожает новоназначенного митрополита Московского через нижний зал Золотой палаты. Любопытно, что тут возникает над аркой, ведущей в верхнюю часть Золотой палаты, еще один, прежде не показанный зрителю, барельеф: два ангела рядом со Спасителем.
КАДРЫ ЭПИЗОДА «ВОЗВРАЩЕНИЕ ИВАНА ИЗ АЛЕКСАНДРОВОЙ СЛОБОДЫ» (2-Я СЕРИЯ)
КАДРЫ ЭПИЗОДА «ИВАН И ФИЛИПП» (2-Я СЕРИЯ)
КАДРЫ ЭПИЗОДА «ПЕРВЫЕ КАЗНИ» (2-Я СЕРИЯ)
КАДРЫ ЭПИЗОДА «ПРИЕМ ЛИВОНСКОГО ПОСЛА» (3-Я СЕРИЯ)
ЖЕНСКАЯ МАСКА УСПЕНСКОГО СОБОРА ВО ВЛАДИМИРЕ. ЭСКИЗ ЭЙЗЕНШТЕЙНА В ПЕРЕРИСОВКЕ В. ВОИНОВА
ЦАРЬ В МОНАШЕСКОМ ОБЛИЧИИ В СЦЕНЕ «ИВАН И БОГОМАЗЫ». ФОТО В. ДОМБРОВСКОГО
Но после эпизода этого примирения Иван и Малюта решают упредить казнями родни Филиппа его заступничество за бояр. И вот какая странность на экране: в том же простенке между двумя арками нет больше барельефа, зато возникает возвышение со ступенями и островерхим креслом, а на стене над ним – массивная консоль (для незримой статуи?). На мгновенье самодержец ужаснется: «Каким правом судишь, царь Иван? По какому праву меч карающий заносишь?»
На этом месте, в этом самом кресле с двуглавым орлом на спинке Иван будет сидеть во время прощания с ливонским послом. Но тут на стене исчезнет консоль, а за царским креслом возникнет опять тот же Ангел![306]
Единственный из сохранившихся кадров, где можно увидеть весь барельеф, относится к следующей сцене этого эпизода. С лесов, куда забирается царь, чтобы учить богомазов фрески писать, открывается общий план стены с арками. По всей видимости, это тот же архангел Михаил, что фреской изображен на потолке и стенах верхней части Золотой палаты. Но канонические атрибуты архангела изменены: тут в его руках – не огненный меч и весы (или, по канону, зеркальная сфера), а… держава и царский скипетр с крестом.
В Прологе, в сцене приема послов, подросток Иван, сидя на троне, грустно соотносил себя, слабого и бесправного, с Ангелом Апокалипсиса. Теперь царь не только уподобляет себя архангелу, но уподобляет его себе, вручив Михаилу атрибуты земной власти!
Сам Иван меж тем оборачивается смиренным монахом.