У сына Тайко было свойство, которое он, пока не встретился с Марином Крусичем, и не воспринимал особенно серьезно. Если нужно было, например, идти в отцовский сад около охридской дороги, то, еще не отправившись туда, он видел себя в саду, собирающим яблоки, а, вернувшись назад, он еще долго переживал все то, что его взор накопил, когда он был в саду. Если нужно было снарядить лодку и отправиться ловить рыбу после завершения акшама, четвертой мусульманской молитвы, он наперед знал, в каком месте в сеть попадется самая большая стая белвицы, а где будет ловиться карп и окунь. И когда он доплывал до этого места, то все происходило так, как ему представлялось, и он уже знал, как будет выглядеть его приближение к берегу, какую рыбу и сколько у него заберут, и что его мать, влашка из Белицы, скажет, помогая ему снять с себя мокрую накидку и при этом бранясь. «Неужто эмир сильнее Бога?» — скажет она. Если бог создал рыбу для людей, то уж наверняка не имел в виду только одного человека?
Что можно было сделать? Приходилось мириться с таким положением вещей, ведь эмир-бею подчинялась не только Струга и все ее население, но еще христиане из семи сел вокруг Струги. Все они должны были ловить рыбу для эмир-бея, это являлось их единственной обязанностью. Если кого-нибудь уличали в тайной ловле рыбы для себя, без разрешения эмира, его строго наказывали и штрафовали. Эмир-бей продавал рыбу торговцам, съезжавшимся со всей Румелии, а те развозили ее по вилайетам в маленьких бочонках, сперва выдержав в соли, а потом залив рассолом. И все говорили одно и то же: такой форели, угря, летницы, окуня и карпа, такой вкусной рыбы нет нигде в мире. Про угрей даже и говорить нечего — тают на языке как рахат-лукум.
Что мог Сандри ответить своей старой матери на ее слова, которые он предвидел прежде, чем ступал на порог дома?
Вот так он и жил, существуя одновременно в разных мирах: целыми днями он носил в голове какие-то картинки, глядя на реальные события и предвидя новые с удивительной точностью.
А однажды с Сандри вот что приключилось: неожиданно он мысленно увидел огромный дворец, построенный на берегу озера, причем дворец этот стоял сразу на двух берегах реки, которая вытекала из озера, поверх деревянного моста. И правда, по Струге ходили слухи, что эмир на доходы от рыбы собирается построить себе еще один дворец, больше прежнего, причем на самом краю озера, прямо посреди Струги.
Но что означало это его видение, четкое, как абсолютная явь? А когда видение и в самом деле стало реальностью, сон целых двенадцать ночей не приходил к сыну Тайко, его веки стали тяжелыми, как весла, а все его тело будто болело — так жаждало сна. Он стал бояться самого себя и своих видений. Потому что дворец построили точно на том месте, где он ему привиделся, поднятым на огромных кольях, забитых в землю, и именно посередине деревянного моста, у которого было двенадцать арок и который был длиной в пятьдесят человек. Посередине были большие деревянные ворота. Каждую ночь сорок охранников и привратников закрывали эти ворота и сторожили их до рассвета, чтобы никто не мог перейти на другой берег ни с одной, ни с другой стороны. Чтоб ему пусто было! Так сказала его мать, влашка из Белицы. Чтоб ему пусто было, будь он неладен, господи!
А как было дело с Марином Крусичем?
И Марина Крусича увидел рыбак сначала в мыслях: как с берега, через час или два после того, как закончилась третья послеобеденная мусульманская молитва, тоскующим взглядом он глядит на него, а Сандри тогда сидел в лодке, среди пятнадцати лодок, готовившихся поплыть с сетями по озеру. И сказал он себе устало: вот, опять случится чудо. Только то чудо, которое случится, не станет чудом, которое меня обрадует.
Марин Крусич заговорил с молодым рыбаком, когда тот, вернувшись, выгрузил рыбу, вылез из лодки и, поняв, что незнакомец ждет именно его, направился к нему, будто навстречу чему-то неизбежному, как судьба:
«Ты влах?» — спросил незнакомец Сандри.
Ибн Тайко удивился:
«Ты, случаем, не из влашской деревни в Верхней Белице?»
«А почему ты спрашиваешь?» — опять не ответил прямо сын Тайко, хотя на самом-то деле ответил. Его отец, старый Тайко, действительно был овчаром во влашской деревушке на Верхней Белице, а то, что его сын ловил рыбу, а не пастушествовал, для незнакомца не было удивительным. Каждую осень овцы спускались на зимовку в Нижнюю Белицу, а летом, с апреля по сентябрь, поднимались на гору Ябланица, на высоту тысяча двести метров, на пастбища около села Верхняя Белица. «Casa noastra i muntile»[23], — засмеялся про себя сын Тайко.
«Casa noastra i muntile?» — тут же, улыбаясь, сказал и человек из Дубровника, угадав его мысли.
Рыбак вздрогнул:
«Откуда ты знаешь?»
«Бывал там, потому и знаю. Я за шерстью езжу туда, где есть стада. Ты, может быть, слышал — мы торгуем воском и шерстью. Возим по Виа Эгнация[24]. А сюда меня позвал наиб[25], мой приятель, который исполняет здесь должность кади. Он пригласил меня, чтобы я посмотрел, как тут хорошо и красиво. Действительно, прекрасное место. И климат приятный. Зеленые долины, дома под черепицей, фруктовые сады, виноградники, лавки. Жаль только, что нет крытого рынка. Попробовал я здешние фрукты, это просто чудо какое-то. Яблоки — как казаны, груши — как колокола. Сливы же — как шары из черного меда, другого сравнения не подобрать. Я и в Охрид ходил по широкой мостовой из белого камня, дорога все время идет по берегу озера. Восемь тысяч шагов. Весь путь одолел за три часа».
Сандри не хотел рассказывать чужаку о странной картине, которую он часто видел в своих видениях. Какие-то башни, крытые базары, лавки, улыбающиеся лица — как в сказке… «А где есть такой базар?» — только спросил он.
«В Скопье есть, и в Битоле есть».
«А ты его видел?»
«Я много что видел. И дворцы пашей есть повсюду, один другого лучше. Вот здесь, в Охриде, дворец паши на берегу озера, красивый, в нем больше трехсот комнат, с банями, внутренними двориками, огромными залами и маленькими комнатками. А дворец эмира-аги на мосту — красота, схожая с красотой Флоренции и Венеции. Это редкое творение, скажу я тебе».
Дубровчанин помолчал. В его глазах затрепетала тонкая улыбка. Он сказал:
«Хорошо, так значит — ты влах. А я уж подумал, что, может быть, я ошибся. Ты влах и рыба. Человек, а по гороскопу Рыба. Знаю, ты сейчас недоумеваешь».
Сын Тайко нервно одернул полы рубашки и взмахнул руками, как будто собираясь взлететь. Магия происходящего неотвратимо притягивала его к себе. Незнакомый человек, и в то же время такой знакомый. Все наперед знает. Неизвестный, которого он уже раньше видел в своих зыбких видениях. Сказать ему об этом или подождать? Какой он на самом деле, этот Марин Крусич? Злой ли он, хитрый ли, маг, предсказатель или просто выдумщик? Рыбак знал, хотя опыт его общения с чужаками был очень небольшим, что человек, попавший из одной среды в другую, воспринимается на новом месте совершенно по-другому: если в прежней среде он считался злым, то в новой среде он интересен, если там он слыл добрым и наивным, то здесь он вызывает подозрение, если прежде подвергался насмешкам, то теперь в нем видят прорицателя. И, наконец, — то, что воспринималось как нечто необыкновенное, в новой среде может считаться обычным. Такие размышления подсознательно давали ибн Тайко смутную надежду, что его мечта избавиться от власти эмира может осуществиться: если он убежит отсюда, если сменит среду, возможно, в другой он будет выглядеть по-другому, — думал он.
«Послушай, — сказал Марин, — похоже, ты не имеешь понятия, что такое гороскоп. Все мы, приятель, на самом деле животные или предметы, и нами управляют звезды. Ты — Рыба, я — Скорпион, а кто-то другой — Овен или Весы, а кто-то — Дом или Ящерица, и так далее. Существуют различные гороскопы. Но мой гороскоп говорит, что ты Рыба. Ты же в марте родился, так ведь? Какого числа, девятого, десятого?»
«В феврале, в книге записано — двадцать восьмого».
«Все равно, значит, ты — Рыба. Я по глазам угадал. У Рыб такой особый свет в глазах. У них глаза, как зерна жемчуга, светятся и пронзают, как сабли. А у тебя этот свет в глазах еще сильнее, он — как свет, приходящий с высот. Это значит, что ты не отсюда, нет, а с гор, а раз с гор, значит, ты влах. Это свет горных вершин, он другой. Как будто глаза смотрят на горы, а не на озеро. Одно дело, когда ты смотришь на озеро сверху, а другое, когда блеск воды туманит тебе взор. Я видел влашские деревни на Галичице, туда приходят чабаны даже из сел под Ларисой. Я их много раз встречал, так что я знаю».
«Мое имя Сандри, но называют меня ибн Тайко, в честь моего отца, — сказал Сандри покорно, словно околдованный. — Ты прав, моя мать влашка, мой отец влах, значит, я тоже», — продолжал он отсутствующе, как будто быстро собирая и составляя в одно осколки видения из своего сна.
«Я — Марин Крусич, завтра иду с караваном в Албанию. Подожди…» И человек из Дубровника вдруг вскочил и вперил взор в небо: «Сейчас у нас август? Да, четвертое. А ты Рыба… Рыба… Ага, значит, так: сегодня для тебя замечательный день. Тебя ждет сюрприз. Если ты получишь подарок, это будет считаться сюрпризом?» Он посмотрел на Сандри искоса, как будто ему действительно важно было его мнение. «Не знаю, не знаю, но так или иначе я хотел подарить тебе одну книгу, очень важную. Что поделаешь, я же сказал: звезды управляют нашими судьбами».
Ибн Тайко только рот раскрыл, когда дубровчанин открыл кожаную сумку, висевшую у него на бедре, покопался в ней и вытащил оттуда толстую книгу в роскошном переплете, украшенном серебряными цветами и листьями.
«Двадцать аспр», — скромно сказал он.
«Двадцать аспр?»
«Это Библия, дорогой мой ибн Тайко. Таких книг всего только две сотни в мире, и представь, одна из них теперь твоя! Ты знаешь хоть одного человека, у которого есть Библия? В наши дни Библии нет даже у твоего попа. Ты слышал когда-нибудь о Гутенберге, немецком ювелире? Наверняка не слышал. Он изобрел величайшее чудо нашего века — печатание с помощью подвижных букв, которые отливают из смеси свинца, олова и еще чего-то, а чего, я забыл. Знаешь, сколько времени нужно работнику, чтобы набрать буквы всего лишь для одной страниц