– Вас восемь человек, только восемь!
Эйнштейн не понял, смутился. Шоу объяснил: Пифагор, Птолемей, Аристотель, Коперник, Галилей, Кеплер, Ньютон, Эйнштейн. Понимал ли сам Эйнштейн масштаб сделанного им? Думаю, что понимал, иначе бы он не написал: «Прости меня, Ньютон! Ты нашёл единственно возможный для твоего времени путь, который был доступен человеку величайшей мысли, каким был ты… Но сегодня мы уже знаем, что для более глубокого постижения мировых связей мы должны заменить твои понятия другими, более удалёнными от сферы непосредственного опыта…»
Он всю жизнь убегал от чуда. «Бегство от чуда» – это придумал сам Эйнштейн, подразумевая под этим низведение чуда до осмысленного факта, включение его в научную систему мироздания. Теорию относительности и все другие свои работы Эйнштейн рассматривал как своеобразное предисловие к главному делу жизни – поискам законов, по которым живёт вселенная. «Ты веришь в играющего в кости бога, – писал он физику Максу Борну, – а я – в полную закономерность в мире объективно сущего…» В другом письме продолжал: «…Я чувствую это моей кожей. Свидетелем является мой мизинец…»
Десятилетия бился он, чтобы связать геометрию, оптику, механику, тяготение, электромагнитные силы, атомную физику, – создать единую теорию поля, найти один золотой ключ, который отпирал бы замки всех тайников природы. Он не нашёл его. Никто его до сих пор не нашёл.
Его убеждения. Фашисты называли его «большевиком», а его теорию относительности – «проявлением большевистского духа в физике», не понимая, что этим они льстят большевикам. К сожалению, он не был коммунистом. Человек пёстрых и временных политических симпатий, запутанных и иногда даже ошибочных философских взглядов, Эйнштейн всю жизнь был кристально честным и глубоко порядочным человеком, а этого уже достаточно для травли. Когда на его родине Гитлер пришёл к власти, его книги бросали в костёр.
Его – гордость нации – исключили из всех университетов и академий Германии. Физик Филипп Ленард, известный «изобретением» «немецкой физики» и «арийских атомов», писал: «Существование эфира надёжно доказано… То, что всё-таки делается, отчасти даже в школьных учебниках, означает лишь малодушие перед евреем, который произвёл шумиху путаными идеями». В нацистском журнале под его портретом значилось: «Эйнштейн. Ещё не повешен». За его голову обещали награду 50 тысяч марок. А он весело говорил жене: «Я и не подозревал, что моя голова стоит так дорого!»
В феврале 1921 года в Праге прорвавшийся сквозь восторженную толпу студент передал ему свой проект атомной бомбы, разработанный по формуле Е=mc?.
– Я считаю этот проект неправильным в своей моральной основе, – сказал Эйнштейн. – К тому же он, по-видимому, совершенно неосуществим технически.
В августе 1945 года, когда он причаливал на своём парусном ботике к мосткам на Саранакском озере, репортёр «Нью-Йорк тайме», поджидавший его на берегу, сказал, что «ту бомбу сбросили сегодня на Хиросиму». Старая пражская ошибка в оценках человеческой морали и технических возможностей стоила ему физических страданий, потому что всякое убийство, всякая война были враждебны его физической природе. В мюнхенском гимназиуме его учили маршировать гусиным шагом. Не научили. Когда он вырос, он написал: «Если кто-либо с удовольствием марширует в строю под музыку, то за одно это я его презираю; головной мозг дан ему по ошибке, ибо он вполне мог бы обходиться спинным». Когда он умер, на тумбочке в госпитале лежали листки неоконченной статьи в защиту мира. Последняя, написанная его рукой фраза: «Повсеместно разыгравшиеся политические страсти требуют своих жертв».
Физиков часто удивляло, с какой лёгкостью, безо всяких борений честолюбия, он мог отказываться от своих научных взглядов, когда убеждался в своей неправоте. От убеждений своей совести он не отказывался никогда.
«Приказной героизм, бессмысленные зверства и квасной патриотизм – как жгуче я ненавижу их, какой подлой и презренной кажется мне война…»
«Интернационализм, как я его понимаю, включает в себя разумные отношения между странами, взаимопонимание и сотрудничество, без вмешательства во внутреннюю сторону жизни каждой страны…» «Когда я слышу о людях, утверждающих превосходство одной расы над другой, мне кажется, что кора головного мозга не участвует в жизни этих людей».
«…Мужественно защищать нравственное начало в обществе циников. В течение многих лет я с переменным успехом стремился к этому».
«…Личности, подобные Спинозе и Карлу Марксу, сколь бы они ни были непохожи друг на друга, жили и жертвовали своей жизнью во имя идеала социальной справедливости».
«Я уважаю в Ленине человека, который с полным самоотвержением отдал все свои силы осуществлению социальной справедливости. Его метод кажется мне нецелесообразным. Но одно бесспорно: люди, подобные ему, хранят и обновляют совесть человечества».
Его жизнь. Эйнштейн очень мало пишет о себе. В его автобиографических заметках много формул, он говорит о скалярных плоскостях, контравариантных тензорах и параллельных переносах векторов, упоминает Планка, Бора, Максвелла, а об отце, матери, сестре, детях, жёнах – ни слова. При чтении его записок создаётся впечатление, что его близкие не такие уж близкие. Он и сам признается: «…я был к ним привязан, но всегда испытывал неослабевающее чувство отчуждённости и потребности в одиночестве; с годами это только усиливается…»
Его первой женой стала в 1903 году сокурсница по политехническому училищу, девушка из Сербии, Милева Марич. Перед свадьбой один приятель сказал ему:
– Я не отважился бы жениться на женщине не вполне здоровой (Милева хромала, у неё был туберкулёз суставов).
– Почему бы и нет? – рассеянно спросил Эйн штейн. – У неё милый голос…
Молчаливая, угрюмая Милева была предельно плохой хозяйкой, исступлённо ревнивой женой, не любила музыки, которую он обожал, не говоря уже о том, что не могла разделять всех радостей и печалей мира его физики, и на чём держался этот союз – понять трудно. Один его коллега так описывает быт цюрихского профессора: «В то время как правой рукой он писал, левой поддерживал своего младшего сына Эдуарда и при этом умудрялся отвечать своему старшему сыну Альберту, когда тот, занятый своими кубиками, его о чём-то спрашивал».
В апреле 1914 года Эйнштейн один уехал в Берлин. С этого момента семья распалась. Он любил своих мальчиков, ездил с ними на море, ходил в походы, а когда в 1922 году получил Нобелевскую премию, всю её отдал Милеве и сыновьям. В Берлине он сначала жил один в голой, запущенной квартире. Весной 1919 года он женился на своей двоюродной сестре Эльзе. Детей у них не было.
Как он жил? Думал, писал, играл на скрипке. Со скрипкой никогда не расставался, куда бы ни ехал, брал с собой. Со скрипкой ходил в гости. Когда работал в Берне в патентном бюро, еженедельно устраивал домашние концерты. В его оркестре были: юрист, учитель, переплётчик и тюремный надзиратель. Зная его страсть, в Германии ему предложили скрипку работы Гварнери за 15 тысяч марок.
– Я же не боксёр, откуда у меня такие деньги, – ответил Эйнштейн.
В деньгах ничего не понимал. Когда в Берне ему увеличили жалованье с 3500 до 4500 франков, он спросил директора:
– А что мне делать с такой уймой денег?
Получив чек от Рокфеллеровского фонда на 15 тысяч долларов, забыл о нём и использовал как закладку в книгах.
В статье «Почему нужен социализм?» писал: «…Стремление к личному благополучию достойно свиньи. Можно ли представить себе Моисея, Иисуса или Магомета, занятых увеличением текущего счета в банке!» Был абсолютно непритязателен. Для бритья использовал мыло, которым мылся: «Два сорта мыла – это слишком сложно для меня». Ездил в третьем классе, жил в дешёвых гостиницах. Когда в одной такой гостинице попросил соединить его по телефону с бельгийской королевой, подумали, что постоялец шутит.
Был равнодушен к театру и кино. Много читал. Любил Шекспира, Гейне, Шиллера, Льва Толстого и особенно Достоевского. О «Братьях Карамазовых» он говорил как о светлом и ликующем произведении: «Достоевский даёт мне больше, чем любой учёный. Он вызывает у меня этический порыв такой непреодолимой силы, какой возникает от истинного произведения искусства». Нежно любил природу, сад в Принстоне, удивлялся жучкам, слушал птиц. С сожалением заметил однажды: «Мы провели вместе с семьёй Кюри несколько дней отпуска в Энгадине. Но мадам Кюри ни разу не услышала, как поют птицы». Курил трубку. Никогда не употреблял спиртного, повторял слова Бисмарка: «Пиво делает человека глупым и ленивым». Дружил с Ласкером, но не играл в шахматы: «Борьба за власть и дух соперничества всегда отталкивали меня». Глядя на альпинистов в Швейцарии, недоумевал: «Не понимаю, как можно разгуливать там, наверху!» Любил плавать под парусом, один, по многу часов.
Он писал: «Работать – значит думать. Поэтому точно учесть рабочий день не всегда легко. Обычно я работаю от 4 до 6 часов в день. Я не слишком прилежен». Когда его спросили, какая у него картотека, он показал на лоб. Другой раз поинтересовались лабораторией – он достал авторучку.
Работе мешала популярность. Он возмущался: «Почему за мной гоняется столько людей, хотя они ничего не смыслят в моих теориях и даже не интересуются ими?» Чарли Чаплин объяснил ему так: «Вам люди аплодируют потому, что вас никто не понимает, а мне – потому, что меня понимает каждый». Он получал тысячи писем. Одна маленькая девочка из глухого местечка Британской Колумбии писала: «Я пишу Вам, чтобы узнать, существуете ли Вы в действительности».
Он существовал 76 лет. Всегда говорил, что не боится смерти. Хотел только иметь запас времени – несколько часов, – чтобы привести в порядок бумаги. Перед смертью сказал: «Свою задачу на земле я выполнил». Прах его развеяли по ветру – он так просил.
Леонард Эйлер:«ВСЕМ ОБЯЗАН ПЕТЕРБУРГСКОЙ АКАДЕМИИ»
Из Базеля по Рейну он спустился до Майнца, потом добрался до Любека, сел на корабль и приплыл в Ревель. К Петербургу он подъезжал ранней весной, когда над полями опускаются небеса и часты дожди. Лошади скользили в грязи и шли неспешно, и так же неспешно плыли навстречу его взору мокрые леса с грустными, поникшими берёзами, почерневшими от тоски по солнцу.