Письмо Татьяны к Онегину
Я к вам пишу – чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Но, говорят, вы нелюдим;
В глуши, в деревне всё вам скучно,
А мы… ничем мы не блестим,
Хоть вам и рады простодушно.
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала б вас,
Не знала б горького мученья.
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?),
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.
Другой!.. Нет, никому на свете
Не отдала бы сердца я!
То в вышнем суждено совете…
То воля неба: я твоя;
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
Я знаю, ты мне послан богом,
До гроба ты хранитель мой…
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно… нет, это был не сон!
Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала
И в мыслях молвила: вот он!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души?
И в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
Не ты ль, с отрадой и любовью,
Слова надежды мне шепнул?
Кто ты, мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель:
Мои сомненья разреши.
Быть может, это всё пустое,
Обман неопытной души!
И суждено совсем иное…
Но так и быть! Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю,
Перед тобою слезы лью,
Твоей защиты умоляю…
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Я жду тебя: единым взором
Надежды сердца оживи
Иль сон тяжелый перерви,
Увы, заслуженным укором!
Кончаю! Страшно перечесть…
Стыдом и страхом замираю…
Но мне порукой ваша честь,
И смело ей себя вверяю…
То, о чем я сейчас напишу, наверное, частично оправдает меня в глазах бесчисленных поклонников письма Татьяны. Пушкин хорошо знал «Элегию» французской поэтессы Марселины Деборд-Вальмор. Ее тогда в России читали все. Это был образец типичной женской поэзии того времени. Русские дворянские девочки переписывали «Элегию» в свои альбомы и тайные дневники. После установления первоисточника письма Татьяны, которое сделал Владимир Набоков, эту связь с «Элегией» признали самые авторитетные пушкинисты. Здесь я не скажу ничего нового. Разве только обострю ваше восприятие пушкинской красивой и гениальной поэтической шутки. Теперь понимаете подтекст пушкинских строк, предваряющих письмо Татьяны?
Кто ей внушал и эту нежность,
И слов любезную небрежность?
Кто ей внушал умильный вздор,
Безумный сердца разговор,
И увлекательный, и вредный?
А ВОТ КТО! Через Пушкина… Марселина Деборд-Вальмор!!! И «переводчик с французского» Александр Сергеевич это хорошо знал! Подробнее о Марселине поговорим позже.
А теперь… внимание! «Элегия»!
1914 г.
Я, не видав тебя, уже была твоя.
Я родилась тебе обещанной заране.
При имени твоем как содрогнулась я!
Твоя душа меня окликнула в тумане.
Оно раздалось вдруг, и свет в очах погас;
Я долго слушала, и долго я молчала:
Нас в этот миг судьба таинственно венчала;
Как будто нарекли мне имя в первый раз.
Скажи, не чудо ли? Еще тебя не зная,
Я угадала в нем, кому обречена я,
Его узнала я и в голосе твоем,
Когда ты озарить пришел мой юный дом.
Услышав голос твой, я опустила веки;
Один безмолвный взгляд нас обручил навеки;
Тот взгляд с тем именем казались мне слиты,
И, не спросив о нем, я знала: это ты!
И с той поры мой слух им словно околдован,
Он покорен ему, к нему навек прикован.
Я выражала им весь мир моей души;
Связав его с моим, я им клялась в тиши.
Оно мерещилось мне всюду, в дымке грезы,
И я роняла слезы.
Пленительной хвалой всегда окружено,
Светло увенчанным являлось мне оно.
Его писала я… Потом писать не стала
И мысленно его в улыбку превращала.
Оно и по ночам баюкало мой сон;
С зарей я слышала его со всех сторон;
Им полон воздух мой, и, если я вздыхаю,
Я теплоту его всем сердцем ощущаю.
О имя милое! о звук, связавший нас!
Как ты мне нравишься, как слух тобой волнуем!
Ты мне открыло жизнь; и в мой последний час
Ты мне сомкнешь уста прощальным поцелуем!
По возможности перечитайте и то и другое послания еще несколько раз. И что скажете? Увидели совпадения? Тогда пойдем дальше!
Татьяна удивительная девушка. Особенно если учесть, в какой среде она обитала. Ее мать, отец, окружение, их друзья, гости… Разговор об этом впереди. Неслучайно Татьяна в ужасе при одной мысли, что об этом письме узнает кто-то кроме Онегина. Отсюда «Мне порукой ваша честь». Вот как! А ведь только что в письме сплошное «ты»!
«Ты в сновиденьях мне являлся…
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался.
Ты чуть вошел, я вмиг узнала…
(И так далее… ТЫ, ТЫ, ТЫ!)
Но… мне порукой ВАША честь».
(Курсив мой. – М. К.)
Ваша честь никому не расскажет, что ВЫ для меня ТЫ!!!
И нужно учесть, какова она, настоящая Татьяна, в жизни. И каким потрясением для нее является это письмо.
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
(Нам еще предстоит подробный разбор этого текста.)
А теперь немного о Татьяне и ее родителях:
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была сама
От Ричардсона без ума.
Начинается пушкинское «как бы шаля, глаголом жечь».
Мои любимые строки про маму Прасковью Ларину:
Она любила Ричардсона
Не потому, чтобы прочла,
Не потому, чтоб Грандисона
Она Ловласу предпочла;
Но в старину княжна Алина,
Ее московская кузина,
Твердила часто ей об них.
В то время был еще жених
Ее супруг, но по неволе;
Она вздыхала по другом,
Который сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
Итак, мама не читала книг, и папа не читал. Судя по всему, Ольга тоже не читала. И никто не понимал, откуда взялась эта странная Татьяна. Несколько пояснений. Грандисон в романе – это чистая добродетель. А Ловлас (отсюда в русском языке «ловелас») – развратник, лжец, циник и негодяй. Так вот, мама настолько не читала, что даже понятия не имела о содержании книги Ричардсона. И еще одна деталь, как бы мимоходом: она любила другого, но… вышла замуж за нелюбимого. Но… привыкла. «Привычка свыше нам дана: / Замена счастию она». К тому же «московская кузина» (Алина) – это пародийный образ. У провинциальной Лариной есть московская кузина, то есть провинциалка, которая поселилась в Москве, но сохранила свою провинциальность. Хотя москвичка! Это как «смесь французского с нижегородским». То же и с первой любовью Прасковьи Лариной – «гвардии сержантом». Фразы «московская кузина» и «гвардии сержант» были идиоматическими шутками того времени. И эту настоящую любовь Прасковьи (уже в который раз) ассоциировали с Грандисоном – героем романа Ричардсона. Московская кузина рассказала Лариной об этом книжном герое. Вот она, Ларина, не читая книги, придумала его как высшую добродетель. Но вышла за простого вояку Дмитрия Ларина. Страдала и… привыкла. Зато дочь ее, Татьяна, компенсировала родительское нечтение сполна. Книги она читала непрерывно и… влюбилась (правда, как и ее мама, в «литературного героя», о котором рассказывала маме «московская кузина»).
Вообще-то эта строфа столь остроумна, столь комедийна, сатирична, саркастична, многогранна, что только по ней можно писать диссертацию о нравах. Некоторые строфы я так люблю, что повторяю их почти подряд: