И, наконец, завершает этот странный перечень гостей…
…отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.
Вот так!!! Единственная радость в том, что советник ОТСТАВНОЙ. То есть вся мерзость государственного советника в прошлом. Но представляете, сколько он натворил в период «неустанной деятельности»? (И, конечно, возникает вопрос: кто пришел взяточнику Флянову на смену?)
Вот кто окружал Лариных. Вот кто подходил к ручке Татьяны и поздравлял ее с именинами. Правда, не хватает Ноздрева, Собакевича, Плюшкина, Манилова. Но… это уже другой писатель, на которого Пушкин подействовал неотвратимо. Чувствуете, как? После этого списка гостей так и хочется перечитать «Мертвые души»!
Здесь мы познакомились с элитой провинциального общества. Давайте теперь вместе с Татьяной и ее маменькой переберемся в Москву, на «ярманку невест». Кого встретим там?
Татьяна в Москве. Судя по тексту, Татьяна малышкой какое-то время прожила в Москве. И то был не кратковременный приезд. Пушкин опять не рассказывает подробности. Как и во всем, что касается личной жизни героев. Но… судите сами:
И вот по родственным обедам
Развозят Таню каждый день
Представить бабушкам и дедам
Ее рассеянную лень.
Родне, прибывшей издалеча,
Повсюду ласковая встреча,
И восклицанья, и хлеб-соль.
«Как Таня выросла! Давно ль
Я, кажется, тебя крестила?
А я так на руки брала!
А я так за уши драла!
А я так пряником кормила!»
И хором бабушки твердят:
«Как наши годы-то летят!»
Татьяна на год повзрослела. Ей уже 18 лет. Сколько же лет «бабушкам»? 40–45? В общем, с годами, как и всегда, странность. Хотя в те годы 40 лет – уже бабушка. Но речь сейчас не об этом. А о том, каких замечательных московских родственников встречает Татьяна:
Но в них не видно перемены;
Всё в них на старый образец:
У тетушки княжны Елены
Всё тот же тюлевый чепец;
Всё белится Лукерья Львовна,
Всё то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Семен Петрович так же скуп,
У Пелагеи Николавны
Всё тот же друг мосье Финмуш,
И тот же шпиц, и тот же муж;
А он, все клуба член исправный,
Всё так же смирен, так же глух
И так же ест и пьет за двух.
Вот посудите сами, как жить?
Уехать из провинции от скотининых и… Здесь каждый образ на вес золота. Безжалостно и саркастично. Особенно интересно (хоть и не бросается в глаза) – «член клуба». Имеется в виду привилегированный Английский клуб, куда принимали за особые заслуги. Это элита общества. Ай да Пушкин!
Татьяна в Москве; «по родственным обедам развозят Таню каждый день»
Но наконец Татьяна попадает в высшее общество.
Вот эта строфа не только вершина пушкинской сатиры на высшее общество. Прочитайте ее не раз вслух. И вы поймете, ЧТО я имею в виду. Вокруг Татьяны идут разговоры, сплетни, болтовня. Но Татьяна из другого мира. Мира деревни, природы, которую она так любила. К тому же она столько пережила! И не забудем книги, настоящую литературу, которую она прочла у Онегина! Татьяна не может услышать и понять всю эту болтовню. Как же она слышит всю чепуху, если не может вслушаться, войти в разговор? А вот как. Читайте вслух, и все поймете!!! Гениальные шипящие!
Татьяна вслушаться желает
В беседы, в общий разговор;
Но всех в гостиной занимает
Такой бессвязный, пошлый вздор;
Всё в них так бледно, равнодушно;
Они клевещут даже скучно;
В бесплодной сухости речей,
Расспросов, сплетен и вестей
Не вспыхнет мысли в целы сутки,
Хоть невзначай, хоть наобум;
Не улыбнется томный ум,
Не дрогнет сердце, хоть для шутки.
И даже глупости смешной
В тебе не встретишь, свет пустой.
Хотите ощутить величие Пушкина? Повторяйте вслух, как заклинание, эту гениально переданную аллитерацией согласных музыку пустоты:
Они клевеЩут даЖе СкуЧно…
А это?
В беСплодной СухоСти реЧей,
РаССпроСов, Сплетен и веСтей
Не вСпыхнет мыСли в Целы Сутки…
А здесь?
…И даЖЕ глупоСти СмеШной
…В тебе не вСтретишь, Свет пуСтой.
Вот она – музыка высшего света!
Татьяна не понравилась московскому свету так же, как Онегин и Ленский не понравились миру провинциальному.
Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про нее между собою
Неблагосклонно говорят.
Архивны юноши – это молодые дворяне, служившие в московском архиве Коллегии иностранных дел, среди них были литераторы.
Или:
Один какой-то шут печальный
Ее находит идеальной
И, прислонившись у дверей,
Элегию готовит ей.
Один лишь светлый миг:
У скучной тетки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел.
Сам Вяземский! Первое подлинное историческое лицо в общении с Татьяной. Да еще какое лицо!!!
И даже дочки родственников не могут вполне оценить Таню. Находят ее жеманной (!!!).
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем очень недурной…
А в Дворянском собрании? Уж куда выше!
Здесь кажут франты записные
Свое нахальство, свой жилет
И невнимательный лорнет.
Сюда гусары отпускные
Спешат явиться, прогреметь,
Блеснуть, пленить и улететь.
В общем, всюду пустота, суета, все поддельное, мертвенное даже в роскоши.
А как описан самый высший свет? Выше некуда – там только Император.
Онегин у Татьяны и ее мужа-генерала. Кто же на самом верху? Вот кто!
Тут был, однако, цвет столицы,
И знать, и моды образцы,
Везде встречаемые лицы,
Необходимые глупцы;
Тут были дамы пожилые
В чепцах и в розах, с виду злые;
Тут было несколько девиц,
Не улыбающихся лиц;
Тут был посланник, говоривший
О государственных делах;
Тут был в душистых сединах
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно.
Сколько здесь образов! За каждой строкой! Опять «как бы шаля, глаголом жечь».
«Необходимые глупцы». А как замечателен этот
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно.
А дальше!
Тут был на эпиграммы падкий,
На всё сердитый господин:
На чай хозяйский слишком сладкий,
На плоскость дам, на тон мужчин,
На толки про роман туманный…
…На ложь журналов, на войну,
На снег и на свою жену.
Злые, сердитые, не улыбающиеся, глупцы… Так о чем роман?
Но и этого мало!
Тут был Проласов, заслуживший
Известность низостью души,
Во всех альбомах притупивший,
St.-Рriest, твои карандаши;
В дверях другой диктатор бальный
Стоял картинкою журнальной,
Румян, как вербный херувим,
Затянут, нем и недвижим,
И путешественник залетный,
Перекрахмаленный нахал,
В гостях улыбку возбуждал
Своей осанкою заботной,
И молча обмененный взор
Ему был общий приговор.
А «перекрахмаленный нахал» столь ничтожен, что о нем даже не говорят, а только обмениваются многозначительными взглядами:
И молча обмененный взор
Ему был общий приговор.
Кого только нет в этой строфе! И Проласов (Пролазов – придуманная фамилия – символ карьериста, который всюду «пролезает»), и карикатурист Сен-При, который был столь остер в своих карикатурах, что общество (в конце его жизни итальянское), возненавидев его шутки, издевательства, довело его до самоубийства.
В общем, деваться в этом душном мире некуда, нечем дышать.
Вот она – главная линия романа! (Но куда глядели цензоры?!)
Неожиданно появляется Пушкин со своими воспоминаниями:
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный!..
Но полно, полно; перестань:
Ты заплатил безумству дань.
И после всей этой столичной «роскоши» и фальши у Татьяны ностальгия, острейшее желание домой, в прошлое:
Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс… Меж тем,
Между двух теток у колонны,
Не замечаема никем,
Татьяна смотрит и не видит,
Волненье света ненавидит;
Ей душно здесь… она мечтой
Стремится к жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется светлый ручеек,
К своим цветам, к своим романам
И в сумрак липовых аллей,
Туда, где он являлся ей.
Вот она вновь, гениальная пушкинская полифония!