Но главное во всем этом: мы видим через призму Татьяны мир страны. От глухой провинции до, как сказали бы сегодня, жизни мегаполиса.
А теперь вернемся немного назад. На те страницы романа, где описывается, как Татьяна с матерью едут в Москву.
Все хорошо знают эти строки о Москве:
Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
Замечательные, гордые, патриотические строки!!!
Но далеко не все помнят, что написано о предыдущем пути. Как добраться до Москвы?
Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.
Это гениальная, абсолютно королевская, расширенная до масштабов онегинской строфы эпиграмма. Она настолько остра, что некоторые особенные патриоты могут сказать, что эту строфу кто-то чужой вставил в пушкинский текст. Скорее всего, враг России! Настолько она современна. И, главное, вечна.
«Дороги, верно, у нас изменятся безмерно: шоссе Россию здесь и тут, соединив, пересекут… И заведет крещеный мир на каждой станции трактир»
Вместе со следующей строфой она образует наиостроумнейший микротекст.
Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.
«Теперь у нас дороги плохи, мосты забытые гниют… Трактиров нет»
Вторая строфа из этих двух – крохотная новелла о поездке иностранца в легкой карете по российским дорогам. Перевести строфу на какой-либо иностранный язык – занятие бесполезное. Ну скажите на милость, как будет звучать в переводе это:
ВЫСОКОПАРНЫЙ, НО ГОЛОДНЫЙ
ДЛЯ ВИДУ прейскурант висит.
Богатство русского языка, система его метафор и тропов невероятна!
Когда я пытаюсь перевести эти строки на другой язык, то, с одной стороны, горжусь непереводимостью, а с другой, бессильно прерывая все попытки, говорю иностранцам: «Учите русский язык, господа, окупится!» А впрочем, сколько ни учи…
Высокопарный,
но голодный
Для виду
прейскурант висит
И тщетный
дразнит
аппетит…
Здесь я специально расположил эти строки лесенкой, чтобы вы возгордились и поняли, какое преимущество владеть русским языком как родным. Когда прейскурант превращается в человека и дразнит бедного иностранца. Да еще и привкус лесенки Хлебникова и его последователя Маяковского (!!!).
Причем здесь иностранец? А вот причем. Ехал на своем «изделии легком Европы» по российским дорогам. (Нашел на чем и где ехать!) Карета сломалась. Естественно! Пока «сельские циклопы»… (Опять гениально!!!) Циклопы, как мы знаем, работники в кузнице греческого бога кузнечного дела Гефеста. А вот СЕЛЬСКИЕ циклопы – очередная пушкинская игра.
Почему огонь медлительный? Да потому что иностранец хочет поскорее уехать оттуда. Странный огонь!
Но почему бы ему не отдохнуть на станции, пока циклопы перед медлительным огнем… Не отдохнет.
Потому что «На станции клопы да блохи / Уснуть минуты не дают». Потому что «трактиров нет». Потому что в избе холодно. А вот еще беда!
Греческие циклопы «Российским лечат молотком / Изделье легкое Европы». И каждый удар российского молотка отзывается у владельца «легкого изделия Европы» в самом сердце!
А последняя строчка… написать или нет? Вдруг, пока я пишу эту книгу, в России введут две цензуры: полицейскую и синодальную (церковную, как это было в России прошлых веков). Пушкин, между прочим, боялся больше второй цензуры. Поэтому зашифровал в последних строчках православную молитву: «БлагОслОвляя кОлеи / И рвы ОтеческОй земли-и-и-и».
Теперь, прочитав все, подумайте, можно ли перевести это чудо пушкинского гения на какой-нибудь другой язык?
Вот где Пушкин царствует! Вот главная идея романа в стихах!
А вы? «Энциклопедия русской жизни», «Татьяна русская душою», «Онегин лишний человек».
В который раз повторю: Пародия! Предупреждение! Предсказание на будущее! Люди в провинции и в высшем свете! Не живите так похабно, подло, мелко, мерзко, лживо! Учитесь смеяться над собой! Над своими недостатками. И будьте бдительны! Стройте дороги! Уберите из правительства Фляновых! Взяточников и шутов! Учите и учитесь не «чему-нибудь и как-нибудь».
…У нас еще столько предметов для обсуждения…
Но прежде – строфа, которую Пушкин убрал из последующего издания. И которую либреттист П.И. Чайковского Шиловский достал и подарил мужу Татьяны Лариной князю Гремину. У Пушкина никакого князя с именем Гремин нет. А в опере Чайковского есть. И это совершенно замечательный образ. Когда пушкинская Татьяна отказывает Онегину и говорит: «Но я другому отдана, / Я буду век ему верна», то для большой части российского общества времен Пушкина фраза Татьяны вполне понятна. Она мужняя жена. Перед Богом и людьми. И к тому же девочка из российской провинции. В юности воспитанная на идеальном герое Ричардсона. А вот во времена Чайковского уже была Анна Каренина. И в российском обществе шли дискуссии на тему поведения Карениной. И для того чтобы оправдать ту же фразу Татьяны о верности мужу, необходимо было создать образ не абстрактного мужа Татьяны, безликого и безымянного, а конкретного другого. Дать ему имя, образ и текст. Вот этим гениальным пушкинским текстом я и хочу подытожить впечатления Татьяны от всего, с чем она столкнулась в своей жизни.
Гремин, Онегин и Татьяна на балу
Вот о чем рассказывает Онегину Гремин (супруг Татьяны в опере Чайковского):
Любви все возрасты покорны,
Ее порывы благотворны
И юноше в расцвете лет,
Едва увидевшему свет,
И закаленному судьбой
Бойцу с седою головой!
Онегин, я скрывать не стану,
Безумно я люблю Татьяну!
Тоскливо жизнь моя текла;
Она явилась и зажгла,
Как солнца луч среди ненастья,
Мне жизнь, и молодость, и счастье!
Среди лукавых, малодушных,
Шальных, балованных детей,
Злодеев и смешных и скучных,
Тупых, привязчивых судей,
Среди кокеток богомольных,
Среди холопьев добровольных,
Среди вседневных модных сцен,
Учтивых ласковых измен,
Среди холодных приговоров
Жестокосердой суеты,
Среди досадной пустоты
Расчетов, дум и разговоров,
Она блистает, как звезда
Во мраке ночи, в небе чистом
И мне является всегда
В сиянье ангела лучистом.
Скажите сами, разве это не итог того, что мы обсудили, увидели, услышали в этой главе? О гостях в провинции на именинах Татьяны, о мирах Москвы?
И каким замечательным получился князь Гремин в опере Чайковского. Как он все знает и чувствует, какой он достойный человек. Вот какому ДРУГОМУ ОТДАНА Татьяна! Вот кому она будет ВЕК ВЕРНА!
Глава четвертаяЧайковский и Пушкин
1
А теперь вернемся к бедняге Ленскому.
В моей книге «Парадоксы гениев» есть огромная глава, которая называется так: «Размышления о Ленском. Парадокс: почему Пушкин не осуждает Онегина». Я отсылаю вас к этой главе. А здесь только кратко, хотя в данном случае кратко – это опасно. Ведь то, что я утверждаю в ней, на сто процентов расходится с устоявшимся мнением. Летят представления не только о Ленском, но и о дуэли, о степени вины Онегина. Если вы детально и подробно пройдете со мной все тонкости текстов о Ленском, его поэзии, его выборе возлюбленной, его учебе, месте его захоронения, то придете к неожиданному выводу: Онегин НЕ УБИВАЛ Ленского, поскольку Ленского НЕ СУЩЕСТВУЕТ!!!
– Вот это да! – скажет читатель. – Как не существует?
Да, много странностей. Во всем.
Онегин СУЩЕСТВУЕТ! Хотя… без матери, с описанным всего в четырех строчках отцом, с невероятным распорядком жизни в Петербурге. Онегин изменился в течение этих лет. В конце он полон страданий. Автор либретто лирических сцен Чайковского «Евгений Онегин» даже написал совершенно ужасные слова, которые Онегин, получивший отказ от теперь уже любимой им Татьяны, произносит в завершение оперы: «Позор! Тоска! О, жалкий жребий мой!» Если бы у меня спросили, как закончить оперу, то я бы немедленно выбросил эти заключительные слова. Они НАСТОЛЬКО некстати, что я обычно останавливаю видеозапись оперы после этих фраз:
Онегин
Нет, не можешь ты меня отринуть!
Ты для меня должна покинуть всё, всё!
Постылый дом, и шумный свет, —
Тебе другой дороги нет!
О, не гони меня, молю!
Ты любишь меня!
Ты жизнь свою напрасно сгубишь!