А у Чайковского – музыкальные исследования любви и одиночества, лирические взаимоотношения и отношения комедийные, песни в народном духе и городской романс, жизнь и смерть, непонимание и раскаяние…
Главное – не путать эти два произведения, ибо, осмелюсь сказать, у них единый корень, но разные стволы.
2
Вообще анализ противостояния двух абсолютно разных типов гения Пушкина и Чайковского достоин огромного исследования. Неслучайно великий русский композитор не написал ни одного романса на стихи великого русского поэта. (Все, что написано, это «Соловей мой, соловейка, / Птица малая, лесная» и «Старый муж»). И этот выбор стихов из грандиозного пушкинского лирического наследия четко свидетельствует о невозможности для Чайковского писать любовные романсы на стихи Пушкина. Но почему же, не написав ни одного романса на пушкинские тексты о любви, Чайковский сочиняет «Лирические сцены» по мотивам главного творения Пушкина? Для Чайковского очень важно то, что у всех героев романа ничего в любви не получается. И не только у Онегина с Татьяной, у Ленского с Ольгой, но и у второстепенных героев. Например, у матери Татьяны Прасковьи (Полины). Ведь и она была влюблена в одного «гвардии сержанта», а вышла замуж за другого, нелюбимого. И привыкла!!!
В то время был еще жених
Ее супруг, но по неволе;
Она вздыхала по другом,
Который сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
На примере этой пары Пушкин показал модель безответной любви. Как бы мимоходом описывает он состоявшийся брак:
Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась…
А дальше?
Вот вам и еще одна несостоявшаяся пара у Пушкина.
Как он, она была одета
Всегда по моде и к лицу;
Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу.
И, чтоб ее рассеять горе,
Разумный муж уехал вскоре
В свою деревню, где она,
Бог знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
Потом хозяйством занялась,
Привыкла и довольна стала.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
Эта линия Чайковскому не понадобилась, но для него, одинокого, это было, безусловно, важно.
Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И все тогда пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Все это мужа не спросясь.
.
Вот чем кончается еще одна нереализованная любовь.
Бывало, писывала кровью
Она в альбомы нежных дев,
Звала Полиною Прасковью
И говорила нараспев,
Корсет носила очень узкий,
И русский Н как N французский
Произносить умела в нос;
Но скоро все перевелось:
Корсет, альбом, княжну Алину,
Стишков чувствительных тетрадь
Она забыла: стала звать
Акулькой прежнюю Селину
И обновила наконец
На вате шлафор и чепец.
Ни одной счастливой пары в романе нет.
Разве что
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов…
Все остальные гости – одиночки.
Важный момент: брак Ленского могла ждать участь Лариных. Вот возможная судьба поэта, женись он на Ольге:
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел,
И наконец в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.
И на все это ответом знаменитая пушкинская фраза:
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
А вся донжуанская жизнь самого обожаемого Чайковским Пушкина была крайне далека от его мировоззрения. Чайковскому были бесконечно близки эти строки Алексея Константиновича Толстого:
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдаленной свирели,
Как моря играющий вал.
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит.
В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь —
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь;
И грустно я так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю…
Люблю ли тебя – я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!
«Тайна… Звон отдаленной свирели… Люблю ли тебя – я не знаю, / Но кажется мне, что люблю!» Лучше так, чем «привычка свыше», чем бессмысленная жизнь без любви Лариных. Смерть избавляет Ленского от банального пути.
Душно! Чем ближе к концу романа, тем более невыносимо становится жить в этом мире. Но поэт обязан выжить!
Именно об этом говорит Пушкин в потрясающем по силе, по страсти окончании шестой главы:
А ты, младое вдохновенье,
Волнуй мое воображенье,
Дремоту сердца оживляй,
В мой угол чаще прилетай,
Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь,
И наконец окаменеть
В мертвящем упоенье света,
В сем омуте, где с вами я
Купаюсь, милые друзья!
Глава пятаяЧто скрыто в образе Татьяны
1
Обратимся вновь к образу Татьяны и вспомним ее сон. Описанное в нем ассоциируется с Вальпургиевой ночью.
XI
И снится чудный сон Татьяне.
Ей снится, будто бы она
Идет по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена;
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой;
Две жердочки, склеены льдиной,
Дрожащий, гибельный мосток,
Положены через поток;
И пред шумящею пучиной,
Недоумения полна,
Остановилася она.
XII
Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился.
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь;
Татьяна ах! а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла – и что ж? медведь за ней!
XIII
Она, взглянуть назад не смея,
Поспешный ускоряет шаг;
Но от косматого лакея
Не может убежать никак;
Кряхтя, валит медведь несносный;
Пред ними лес; недвижны сосны
В своей нахмуренной красе;
Отягчены их ветви все
Клоками снега; сквозь вершины
Осин, берез и лип нагих
Сияет луч светил ночных;
Дороги нет; кусты, стремнины
Метелью все занесены,
Глубоко в снег погружены.
XIV
Татьяна в лес; медведь за нею;
Снег рыхлый по колено ей;
То длинный сук ее за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То в хрупком снеге с ножки милой
Увязнет мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бежит, он всё вослед,
И сил уже бежать ей нет.
XV
Упала в снег; медведь проворно
Ее хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет;
Он мчит ее лесной дорогой;
Вдруг меж дерев шалаш убогой;
Кругом все глушь; отвсюду он
Пустынным снегом занесен,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик и шум;
Медведь промолвил: «Здесь мой кум:
Погрейся у него немножко!»
И в сени прямо он идет
И на порог ее кладет.
XVI
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
XVII
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит.
XVIII