— Давай, выиграй балл, — кивал он мне под настроение.
В спаррингах с ним я и понял, что такое настоящий борец. Гибкое тело, жесткие захваты, резкие подсечки, изумительное мышечное чутье. Этому нельзя было научиться, этим наделяла природа.
Я пыхтел, Семеныч поощрительно хмыкал, и временами у меня что-то получалось.
— Запомни, — показывал на состоящего из одних мышц парня Семеныч, — раз здоровый, значит, дурной.
Я запоминал. И убеждался, что корявые афоризмы Семеныча не подводят. Устрашающего вида противник на самом деле оказывался простым как репа.
— Сам лег, — удивлялся я.
— Раз здоровый, значит, дурной, — кивал Семеныч.
Отчего-то мне показалось, что за неделю пропущенных тренировок Семеныч меня не убьет. Кого-то ведь на ковер выпускать надо, думал я.
— Как провела лето? — спросил я Еву, когда мы остались одни.
— Нормально, — тряхнула она своей шикарной гривой.
— На юге?
— Пару недель в Крыму, а так Москва, Питер. До сих пор снится.
— Кто?
— Эрмитаж, — вздохнула Ева.
Я недоверчиво глянул в распахнутые глаза. Они смеялись, изучая. Передо мной стояла настоящая Ева, неподдельная.
— В Киеве приходилось бывать? — спросил я.
— В Киеве? — сразу забыла об игре Ева. — Я хочу в Киев.
— Если через неделю сбежишь с картошки, махнем в Киев. У меня там друг с яхтой.
— Конечно, сбегу! — прильнула ко мне Ева, замурлыкала. — Витечка, ты прелесть! А какая яхта, настоящая? И мы на ней поплывем? Слушай, как подумаю про картошку, жить не хочется. Дождь, грязь, холодина, кормят ужасно. Ты чудо, Витечка!
И чмокнула меня в щеку. То, что меня не будет на картошке, ее как-то не взволновало. А может, она и не догадалась об этом.
— Деканата не боишься?
— Папка справку достанет, — махнула рукой Ева. — Он и так меня не отпускал. Сказал, здоровье надо беречь.
Я осторожно провел рукой по выгнутой спине, и Ева не отшатнулась, лишь выдохнула в ухо:
— Увидят.
Я вбирал теплый запах волос, пьянея. Но сейчас у меня в руках была другая Ева. И которая из двух Ев мне нужна, я уже знал.
— Звони десятого утром, — легонько оттолкнула меня Ева.
Я кивнул головой, не отводя взгляда от полураскрытых припухлых губ.
— В Киеве, все будет в Киеве, — шевельнулись они.
От Семеныча я получил талоны на питание и помчался менять их на деньги. Буфетчица брала себе всего трояк из тридцати рублей, Семеныч сам же и подсказал, как избавиться от талонов. Кое-какие деньги у меня были, но для студента каждый рубль подарок.
Саня обещал встретить нас в аэропорту.
Десятого Ева в самом деле оказалась дома.
— А я уж третий день отъедаюсь, — протянула она в трубку. — Что? Киев? Какой Киев?
У меня похолодело внутри.
И тут Ева расхохоталась:
— Я пошутила, Витечка! Когда едем?
— Сегодня.
— А билеты?
— Возьмем в аэропорту.
Я был уверен, что нас ждут два свободных места на ближайший рейс, и так оно и оказалось. Я даже успел позвонить Сане и сообщить номер рейса.
Только в самолете я разглядел девушку, сидевшую рядом со мной. Округлые щечки опали. Волосы собраны в пучок на затылке. Под глазами едва заметные тени. Такой она почему-то была милее.
— Ты похорошела на картошке.
— Тебя бы туда! — фыркнула Ева. — Никто даже ведро не поднесет.
— А как же Крокодил и Володя?
— Ребята на току работают, с нами одни деды.
Ева тяжело вздохнула.
— Устала?
— Не успела, вообще-то. На четвертый день закашляла — и домой.
Я всегда знал, что Ева не пропадет ни в этой жизни, ни в какой-нибудь иной. Но вот тот, кто рядом с ней.
Я потянулся всем телом и блаженно закрыл глаза. Да, человек может гибнуть с ощущением счастья. На меня вдруг вновь налетел шторм под Джубгой. С утра поднялась волна, но я все же поплыл к пенящимся камням. Я был глуп, оттого и плыл навстречу нависающим над камнями грохочущим волнам. Мне было весело. И вдруг волна взметнула меня и швырнула на бурые, похожие на оплавленное железо камни. От удара перехватило дыхание, вода с песком хлынула в рот. Меня вертело в камнях, я не имел опоры ни под ногой, ни под рукой; водоросли, за которые я цеплялся, легко отрывались. Огромная масса воды опять обрушилась на меня, расплющила, проволокла по зубьям камней — и подвесила полуживого между землей и небом. Как-то я сообразил, что надо плыть. Через полчаса борьбы вслепую с волнами — теперь они с радостным ревом оттаскивали меня от близкого берега — я упал на мокрую, воняющую водорослями гальку. Из носа, ушей и рта текла вода, исхлестанные глаза ничего не видели, легкие конвульсивно всасывали в себя воздух, сердце выпрыгивало из горла. Я был счастлив, что остался жив. На животе горела содранная кожа, саднили колени и локти, но я был счастлив.
— Киев, — толкнула меня Ева.
— Я что, спал?
— Еще как.
Я глянул в иллюминатор. Земля неслась совсем близко.
Друг Саня не подвел, встретил нас на машине.
— Олег, — представил он водителя, — в одной группе учимся.
— А гоняемся на разных лодках, — хохотнул чернявый Олег.
— Едем сразу в яхт-клуб, — сказал Саня, и я только пожал плечами.
Парни, конечно, обалдели от Евы, изо всех сил разыгрывали из себя морских волков.
— Как мы вас в последней гонке надрали? — косился на Еву Саня.
— Да ладно, ваша лохань и ходить-то сама не может, — огрызался Олег. — Мотор врубили, а говорите, под парусами шли.
— У них в команде пять здоровенных лбов, — объяснял Саня. — Садятся на корме и дуют в тряпки. А то начинают тарелками грести.
— Какими тарелками? — стреляла глазищами Ева, сейчас они у нее были вдвое больше, чем в самолете.
— Обыкновенными тарелками, посудой. На море штиль, тряпки висят. Ихний капитан командует: «Помыть посуду!» Они хватают тарелки и гребут, как веслами. Все самые большие тарелки в магазине скупили.
Ева хохочет, Олег показывает Сане кулак, и машина чуть не вылетает на встречную полосу.
— Ты же не в море, — говорит Саня, как бы невзначай кладя на спинку сиденья руку и прикасаясь к плечу Евы. — Это в море вам все равно, в какую сторону идти.
— Мы будем на разных яхтах плавать? — не замечает Саниной руки Ева.
— На моей пойдем, — надувается Саня. — Я его матросом взял, для веса.
— Как для веса?
— А чтоб яхту откренивал. В хороший ветер яхта ложится на бок, а с другой стороны свисает вот такой амбал, как Олежка. Во-первых, скорость увеличивается, во-вторых, лодка не переворачивается.
Мощная шея Олежки багровеет. С Саниным языком никто не справится, я это хорошо знаю. Три года на соседних партах сидели.
— Значит, нас будет четверо? — спрашиваю я.
— Вечером еще один матрос подъедет. С тремя подругами.
— А ты, выходит, капитан?
— Разрешили один раз за румпель подержаться, теперь год будет кочевряжиться. — бурчит Олежка.
Ева оглядывается на меня и чмокает губами, будто целует. Она в своей тарелке, я не очень. Олег мужик ничего, сразу видно. Ну и Саня именно тот, которого я знал. Ехидина, свет не видел. Как он ладит с экипажем?
— Море, — говорит Саня.
Справа от дороги за соснами показывается вода. Пресная вода для меня не море, я равнодушно скольжу по ней взглядом. А Ева ахает, восторгается.
— Большое? — интересуюсь я.
— Сто девяносто пять километров до устья Припяти, — выпячивает грудь Саня. — И глубина порядочная.
— Цветет, — киваю я на полосы зеленых водорослей.
— Воду пить можно, — обижается Саня.
Яхт-клуб я определил по лесу мачт над водой.
Несколько человек возились у перевернутых лодок, трое несли мачту, один сидел на причале, по уши обмотанный парусами, не понять, то ли шил, то ли клеил.
Саня провел нас на яхту, галантно подав руку Еве и рявкнув на Олега. Заметно было, что он торопился быстрее убраться из яхт-клуба.
— На острова? — спросили нас с соседней яхты, когда мы отходили от причала.
Саня буркнул что-то невразумительное.
Ева красиво стояла в кокпите, держась рукой за гик.
— Вот это нельзя, — нахмурился Саня. — Порывчик налетит, стукнет гиком по башке — потом вылавливай из воды. В прошлом году одного так и не откачали.
Но Еву не больно испугаешь порывчиком. Тем более, когда на нее пялится, пуская слюни, весь яхт-клуб.
— Володи-то нету, — говорю я. — Не получится фотография.
Ева дергает плечом и нехотя спускается в рубку. Ничего, яхт-клуб уже далеко.
Пока мы шли вдоль берега, Саня знакомил меня с фалами, шкотами, грот-парусом и стакселем, объяснял премудрости движения галсами. Яхта легко покачивалась на небольшой волне, послушно ложилась вправо и влево. Слепило солнце, ветерок срывал с гребней волн холодные брызги. Здесь было еще лето, на излете, но лето.
В условленном месте мы подошли к берегу, где уже улюлюкали матрос Вадим с тремя барышнями. Яхта отдала якорь метрах в пятнадцати от суши. Олег, Саня и Вадим перенесли девушек по воде на плечах. Я принимал их на яхте. Две ничего, легкие, а Санина заставила меня крякнуть.
— Марина, — улыбнулась она.
Белозубая, зеленоглазая, загорелая, волосы черные как смоль. Узкая талия и тяжелые бедра. Тяжелые не только в сравнении с остальными девушками, не говоря уж о Еве.
— Ее предки левантийские греки, — шепнул Саня.
Я понимающе кивнул.
Яхта взяла курс к островам, на которых, как я понимал, справилась уже не одна морская свадьба. А может, на этих островах никогда не кончался медовый месяц яхтсменов.
Ева в купальнике выбралась из рубки, села рядом со мной, далеко вытянув длинные ноги. Мужики как-то притихли, и ни одна из морских девиц не рискнула рядом с ней раздеться.
Я почувствовал на своем лице идиотскую ухмылку и сплюнул за борт.
— Класс! — потерлась щекой о мое плечо Ева. — Ты за меня не бойся, Витечка.
Странно, но и в самом деле я за нее не боялся.
Нос яхты мерно разрезал волну. Кричали, зависая над головами, чайки. Удаляющийся берег затягивало палевой дымкой.