Ева — страница 4 из 11

Мы шли к островам.

3

На мель мы все-таки сели. Яхтсмены не переставая подначивали друг друга мелями, вспоминали их прошлогодние и позапрошлогодние, и мель просто обя­зана была возникнуть на нашем пути. Яхта шла вроде с малой скоростью, но ткнулась она килем в песок — я слетел с банки. Сверху шлепнулась Ева, крепко саданув меня коленом в бок. Вот и скажи теперь о девичьей воздушности.

— Жива? — потер я ребра.

— Нормально, — снова закинула ноги на рубку Ева.

Недаром классик написал: если высокую и тонкую женщину раздеть, на самом деле она окажется не такой уж тонкой. Это о Еве и ее твердых коленях.

— В воду! — заорал капитан Саня.

Команда без звука посыпалась за борт. «Как лягушки в канаву», — успел подумать я, прыгая следом.

Вода была осенняя. Мы раскачивали яхту, по сантиметру спихивая ее с мели. Девушки смотрели сверху и советовали.

— Сесть легко, — пыхтел рядом Олег. — Слезть трудно.

Я понял, в чем состоят особенности яхтенного спорта. Во-первых, в бес­прекословном подчинении капитану. Во-вторых, в некоторой склонности к мазохизму. Чем труднее работа, тем больше удовлетворения на лице яхтсме­на. На Олежку просто приятно было смотреть.

Яхта сошла с мели — и вновь безмятежность, полудрема, ласковое дуно­вение ветерка.

— Вадим! — пытается утвердить пошатнувшийся авторитет капитан. — Навести порядок на палубе!

Вадим зачерпывает ведром на веревке воду и окатывает палубу. Девицы визжат, команда довольно ухмыляется. Порядок превыше всего — тоже одна из заповедей яхтсменов.

Показываются острова, и Саня, удачно лавируя, подходит к самому боль­шому из них. Яхта становится на якорь. Олег и Вадим, сцепив руки стульчи­ком, переправляют пассажирок на сушу. Я и Саня занимаемся доставкой на берег провизии, тоже не самое простое занятие. Лагерь из нагромождения тюков, узлов и сумок постепенно приобретает божеский вид. Устанавливают­ся две палатки, стол под тентом и раскладные стулья. Дымит костер.

Чахлые сосенки. Редкие лозняки, вздрагивающие под ветром. Перете­кающий под пальцами песок, полностью подвластный игре воды и ветра — и остающийся самим собой. Что еще человеку надо для полного счастья?

Солнце укатывается за воду. Мы долго сидим в зябкой свежести ночи, раз­гоняемой сполохами костра. Я осторожно целую холодные от вина губы Евы. Она запрокидывает к звездному небу лицо, блестит белками глаз. Я пытаюсь что-нибудь в них разглядеть, но глаза Евы чернее ночи. А может, мои близко посаженные глаза не могут совместиться с широко расставленными и чуть раскосыми глазами Евы. Мы, как и остальные парочки, молчим. Шуршит у ног песок, плещет волна, тихо дышит у меня в руках Ева.

Земля вслед за солнцем скатывается в безвременье, и это, вероятно, луч­ший миг для ее обитателей.

Назавтра все слоняются по лагерю как сонные мухи. Ева бурчит, что мыть посуду она ни с кем не договаривалась, тут, мол, хуже, чем на картошке. По-моему, она так и не заговорила ни с одной из морских подруг. Те беспрекос­ловно драят песком котелки и чайники, делают бутерброды и подносят своим усталым капитанам по стакану пивка.

Ева, надувшись, ковыляет к воде и кое-как умывается. Замечаю, как девушки перемигиваются, глядя ей вслед. Что ж, корова из чужого стада, ее и должны изгонять из сообщества. Хорошо, рогами не поддают.

Ловлю на себе пристальный взгляд Сани. Он смотрит то на меня, то на Олежку. Это худой знак. Кроме пакости, мой лучший друг ничего не придумает.

Саня предлагает сгонять пулю в футбол. Два белоруса, два украинца, международный матч. Я с облегчением вздыхаю. Народ взбадривается. Обо­значаем консервными банками маленькие ворота и начинаем толочь песок. Девушки без особого интереса взирают на побоище. Играем босиком, но парни лягаются, будто вместо ног у них копыта. Саня стоит у своих ворот как скала. Я мельтешу у чужих ворот и довольно быстро забиваю пять штук. Победа.

При нашем радостном вопле Ева наконец отрывается от журнальчика:

— Когда мы едем домой?

Мы купаемся на мелководье. Саня сплавал на яхту, придирчиво все осмо­трел, вернулся довольный.

— Ну, Витек, — обошел он по кругу меня, — как себя чувствуешь?

Я понял, что дурные предчувствия меня не обманули. И Олежка как-то пригорюнился. Да, никуда не денешься, придется нам с ним изображать гла­диаторов.

А Саня уже вошел в роль рекламного зазывалы, расписывая мои и Олежкины доблести. По мнению Сани, моя борцовская выучка вполне может быть компенсирована лишними двадцатью килограммами Олежки.

— Кто победит? — вопросил Саня.

Публика заинтересованно столпилась вокруг нас, щупая мышцы и загляды­вая в зубы. Я понял, каково быть рабом на невольничьем рынке. «Может, дать ему в морду?» — посмотрел я на Саню. Но против воли народа не попрешь. Действительно, кто сильнее, вертлявый Витек или открениватель яхт Олежка?

Олег вроде пришел в себя быстрее моего, стал встряхивать мосластыми руками и разминать мощные бедра. Видно, не год и не два качался паренек. Ну что ж, чему там учил меня Семеныч?..

Тут и Ева отшвырнула журнал и в три шага оказалась среди девчат. И те с радостью приняли ее в свой круг. Все правильно, народу нужен сначала хлеб, потом зрелища, и все люди становятся братьями, в данном случае сестрами.

Потихоньку-полегоньку стравив нас, разогрев до нужного состояния, Саня засунул в рот два пальца и свистнул.

Олежка присел и стал ждать меня, загребая воздух клешнями. Он на голо­ву выше, но ведь и это можно обратить в свою пользу. Я нырнул между рук к ногам, ухватился за одну, толстую, как бревно. Олежка немедленно обхватил меня за туловище, пытаясь поднять, как тюк с парусом. Но ведь борцу того и надо. Я прихватил его локти и налег всем телом, переворачиваясь. Олежка напрягся, стараясь удержаться на ногах, и грохнулся спиной наземь. Для вер­ности я вмял его голову в песок. Олежка посучил ногами, подергался и затих.

Публика выла и визжала.

— Случайно! — надрывался матрос Вадик.

Мы поднялись. Олежкина подруга заботливо стряхнула с его спины песок и вытерла вспотевшее лицо полотенцем.

— Витек, докажи, что не случайно! — прыгал рядом Саня. — Докажи, Витек!

— Витенька, ты прелесть! — толкнула меня в объятия Олежки Ева, и вид у нее был очень радостный.

«Настоящая красавица.» — успел подумать я.

Олежка двинулся на меня, как бык. Пальцы рук сдавливали горло врага, на красном лице ни тени сомнения. Из откренивателя яхт Олежка в два счета превратился в монстра-убийцу.

«Ну и ну, — вырвался я из жесткого захвата, — придушит ненароком».

Но ведь есть такой прием — «мельница». Часами я крутил ее под неу­сыпным контролем Семеныча. С захватом правой ноги, левой, опять правой и опять левой. Обратную «мельницу» крутил.

— Фигня, — говорил Семеныч, — разве это «мельница»? Ты его должен по ковру размазать.

Так Семеныч объяснял суть приемов. А показывая их, действительно раз­мазывал по ковру.

В общем, я уцепился за руку и ногу противника, крякнул, подражая Семе­нычу, и Олежка всей своей массой опять повалился на спину, я едва успел из-под него выскочить. По-нашему это называется «туше».

На этот раз публика отреагировала вяло. Надоело публике зрелище. Мы с Олежкой стояли в грязи и мыле, жадно хватая ртом воздух, — народ разбре­дался. Саднила кожа, похрустывали косточки, пульсировала в подвернутой ноге боль, но народу до нас дела уже не было. Саня и тот уставился на яхту, будто увидев ее впервые в жизни. Ева? Далеко была Ева, сидела в шезлонге, окруженная новыми подругами, и что-то с жаром рассказывала.

Глянули мы с Олежкой друг на друга, плюнули и пошли омывать раны. Кто ж поймет, как не гладиатор гладиатора.

Натешившись видом бодающихся борцов, яхтсмены принялись за десерт. Когда я говорил о некотором мазохизме, присущем яхтсменам, я имел в виду и поедание ближнего. Сейчас матросы вцепились в своего капитана.

— Может, споем? — подмигивал Олегу Вадик. — Сань, что-то мы давно не пели.

Саня увлеченно ковырялся в кострище.

— Кто поет, Саня?! — изумился я.

Вроде я его знаю, своего школьного друга.

— Поет, и еще как. Сел за румпель и затянул: «Славное море, священный Байкал.»

Саня по-прежнему ничего не слышал.

— Ну и что? — глянул я на Вадика. — Нравится человеку — пусть поет.

— Одну песню команда выдержала. Но когда вторую начал. Олежка, какая его любимая?

— «Из-за острова на стрежень».

— Во-во. Капитан говорит: «Если он сейчас не заткнется, я сойду с ума».

— Плохо поет? — никак не мог я врубиться.

— Плохо! — хмыкнул Вадим. — Если б просто плохо, мы как-нибудь вы­держали бы. А тут, понимаешь, гонка. Знаешь, как в гонке нервы напряжены?

— Я стресс снимал, — сказал Саня.

— Стресс!.. — подскочил Олежка. — Твой ор на всех яхтах слышали. В крейсерских гонках разброс яхт несколько километров, и они все слышали песню. Я специально спрашивал.

— Запретили? — посмотрел я на Саню.

— Капитан сказал: «Начнется шторм, тогда пусть воет до посинения». И на следующую ночь как раз шторм, пять баллов. Саня бегом к румпелю, вне очереди.

Саня изо всех сил дунул в погасший костер, устроив пепельную метель. Хорошие легкие у парня.

— После первого куплета уже никто не спал, — Вадим рассказывал в основном Еве, но его слушали и все остальные. — В первый момент поду­мали, что налетели на сухогруз и он врубил сирену.

— С Саниным пением никакая сирена не сравнится, — вставил свои пять копеек Олег. — Ты слышала когда-нибудь гудок сухогруза?

Ева сидела, согнувшись от смеха.

— Больше не позволяют петь? — спросил я Саню.

— Нет, — вздохнул тот.

— Сволочи.

— Капитан сказал: «Запоешь — спустим на канате за борт», — поставил точку Вадим. — За бортом не больно-то рот разинешь.

— Надо капитана поменять, — предложил я. — Или команду.

Вот этой шутки не понял даже Саня. Я пожал плечами. В конце концов, не мне ходить в гонки. И не мне запевать «Из-за острова на стрежень.»