удным считают его план и насколько трудно будет воплотить его в жизнь, Мелесио смог практически сразу: почти каждого, кто все же подписал петицию, пришлось подолгу уговаривать и лично объяснять целесообразность столь рискованного поступка. Большей части обиженных полицейскими поборами объяснить это ему так и не удалось. Тем не менее через несколько дней под текстом письма было собрано внушительное количество подписей, и Сеньоре поручили передать послание тем, кому оно, собственно, и было адресовано. Не прошло и суток, как на рассвете, когда все в этом районе либо еще, либо уже спали, к нам в дверь постучал запыхавшийся Негро и сообщил, что полиция врывается в один дом за другим и проводит повальные обыски. Проклятый сержант явился с сотрудниками Отдела по борьбе с общественными пороками; эти ребята пользовались в наших кварталах дурной славой: действовали они порой самыми грязными методами, не стесняясь, например, подкинуть в карман ни в чем не виновному человеку наркотики и потом арестовать его за их хранение и распространение. Негро удалось где-то отсидеться, и как только он сумел выбраться из своего убежища, то сразу же прибежал к Сеньоре; задыхаясь, он рассказал, что полиция, действуя, как орда варваров, осадившая город, окружила кабаре и, ворвавшись в зал, арестовала всех артистов и часть зрителей; при этом элегантной и богато одетой части публики полицейские благоразумно не заметили, а даже помогли спокойно, без лишней суеты покинуть помещение. Среди задержанных оказался и Мелесио; его арестовали прямо в сценическом костюме, то есть сплошь в перьях и разноцветных стекляшках, и обвинили в педерастии и наркотрафике (оба эти слова были для меня абсолютно незнакомы и непонятны). Негро побежал дальше — предупреждать остальных об опасности, а Сеньора стала судорожно соображать, что теперь делать и как быть.
— Одевайся, Ева! Быстрее! Собирай чемодан! Нет! Времени все равно не хватит! Нужно сматываться, и чем скорее тем лучше… Бедный Мелесио!
Полуодетая, она забегала по квартире, то и дело налетая на стулья и трюмо; наскоро одевшись, она схватила обувную коробку с деньгами и бросилась бежать вниз по черной лестнице; я спешила за ней, стараясь не отставать ни на шаг, хотя на самом деле еще толком не проснулась и не понимала, что происходит. Впрочем, предчувствие чего-то если не ужасного, то во всяком случае очень неприятного передалось от Сеньоры и мне. Мы оказались на первом этаже как раз в тот момент, когда в лифт парадного подъезда вошли полицейские. На нижней площадке служебной лестницы мы столкнулись с консьержкой, вышедшей к нам в одной ночной рубашке и тоже не вполне понимавшей, что случилось. В добрые старые времена она, галисийка[18] по происхождению, подрабатывала в добавление к своей скромной зарплате тем, что меняла великолепные, собственноручно приготовленные омлеты и картофельные запеканки с ветчиной на флакончики с одеколоном, которые тут же кому-то перепродавала. Увидев, в каком состоянии мы находимся, и услышав шум, поднятый полицейскими в доме, а также вой сирен на улице, добрая женщина сразу сообразила, что сейчас не время задавать вопросы. Она махнула нам рукой и провела в подвал, аварийный выход из которого, оказывается, соединялся с близлежащей подземной парковкой. Таким образом нам удалось выйти из дому, минуя улицу Республики, полностью перекрытую силами правопорядка. Наше отступление больше походило на позорное паническое бегство; оказавшись в относительной безопасности, задыхающаяся от волнения, Сеньора остановилась и оперлась рукой на стену, чтобы перевести дух. Казалось, еще немного — и она потеряет сознание. В какой-то момент она посмотрела на меня, и я поняла, что она заметила меня только сейчас.
— Ты что здесь делаешь?
— Убегаю вместе с вами…
— Иди отсюда! Если нас застукают вместе, то меня точно обвинят в вовлечении малолеток в проституцию!
— А куда же я пойду? Некуда мне идти.
— Ничего не знаю, девочка. Попробуй разыскать Уберто Наранхо. Мне нужно спрятаться, переждать облаву и постараться помочь Мелесио. Пойми, мне сейчас не до тебя.
Она скрылась за ближайшим углом; последнее, что я увидела, был ее зад в цветастой юбке, который перекатывался уже не с той характерной игривостью и дерзостью, к которой я так привыкла, а неуверенно и словно бы даже стеснительно. Я дошла до перекрестка и остановилась на углу. По проезжей части мимо меня с воем проносились полицейские машины, а по тротуарам бежали в разные стороны проститутки, гомосексуалисты и сутенеры. Кто-то узнал меня и сказал, чтобы я тоже поскорее уносила ноги; из сбивчивых объяснений я поняла, что петиция, составленная Мелесио, а затем подписанная многими нашими соседями, попала в лапы журналистов, которые и опубликовали сей любопытный документ; поднявшийся скандал стоил портфелей нескольким министрам и должностей многим чинам полиции; естественно, месть за это должна была обрушиться на нас, как карающий меч. В нашем квартале полицейские обыскали каждый дом, каждую квартиру, каждые гостиницу и кафе, арестовали уйму народа, включая даже слепого продавца в газетном киоске; для острастки полицейские забросали все дворы в округе гранатами со слезоточивым газом, в результате чего несколько человек обратились за медицинской помощью; был и один погибший — в едком дыму задохнулся младенец, которого мать, обслуживавшая в ту ночь клиента и задержанная полицией, просто не успела вынести в безопасное место. Три дня и три ночи вся страна только и говорила что о «войне с отбросами общества», как окрестила это пресса. В народе же происшедшее назвали Восстанием Падших: под таким названием это событие вошло в фольклор и даже в стихи многих поэтов.
Итак, я снова оказалась на улице, без единого сентаво в кармане; такое уже бывало в моей жизни, и, как впоследствии выяснилось, мне еще не раз предстояло оказаться в подобной ситуации в будущем; разыскать Уберто Наранхо мне тогда не удалось: в ту кошмарную ночь он был на другом конце города и ничего не знал о случившемся вплоть до следующего дня. Не представляя, что делать дальше, я села в простенке между двумя колоннами какого-то здания и настроилась на борьбу с чувством одиночества и сиротского уныния. Испытывать эти, не слишком приятные, эмоции мне уже приходилось, и теперь я четко ощущала приближение очередного приступа отчаяния. Впадать в такое состояние мне не хотелось; я привычно спрятала лицо между поджатыми коленями и призвала на помощь маму. Вскоре я ощутила едва уловимый, но такой знакомый и безошибочно узнаваемый запах чистого полотна и крахмала, а через минуту мама и сама появилась передо мной, как живая: тугая коса уложена на затылке, большие глаза с легкой поволокой, лицо в веснушках. Она строго сказала, что вся эта суета, все аресты и неприятности не имеют ко мне никакого отношения. Не твоего ума это дело, дочка, и нечего тебе бояться, давай собирайся, пойдем отсюда вместе. Так мы и поступили: я встала, взяла маму за руку, и мы пошли куда глаза глядят.
Никого из знакомых мне в тот день разыскать не удалось; возвращаться на улицу Республики или в ближайшие кварталы я не рискнула: все подходы к району, где проходила полицейская операция, были перекрыты выставленными на перекрестках патрулями. Мне казалось, что солдаты и полицейские ждут и хотят арестовать именно меня. Об Эльвире я к тому времени давно ничего не слышала, а разыскивать крестную у меня не было никакого желания: она уже полностью выжила из ума и теперь интересовалась только одним — бесконечно проходящими в стране лотереями; она была твердо уверена, что рано или поздно святые подскажут ей по телефону номер, на который выпадет самый большой выигрыш; к сожалению, небесная бухгалтерия ошибалась в подобных предсказаниях столь же часто, как и любой смертный счетовод.
События, получившие известность как Восстание Падших, перевернули страну. Поначалу общественное мнение поддержало энергичную реакцию правительства, а епископ даже поспешил сделать официальное заявление, в котором высказался в поддержку жесткой руки, борющейся против порока; коренным образом ситуация изменилась после того, как в одной юмористической газете, издаваемой группой творческой интеллигенции, под заголовком «Содом и Гоморра» были помещены карикатуры на представителей высших органов власти, погрязших в коррупции. Два шаржа на редкость смело пародировали внешность Генерала и Человека с Гарденией, участие которого во всякого рода нелегальном трафике и противозаконном бизнесе уже давно не было ни для кого секретом, но вплоть до того дня никто не осмеливался касаться в печатных изданиях столь рискованной темы. Сотрудники Службы безопасности ворвались в редакцию газеты и в типографию, где она печаталась; при этом были практически уничтожены типографские машины, сожжен весь склад с запасами бумаги и арестованы все находившиеся в тот момент на рабочих местах сотрудники; главного редактора газеты объявили в розыск, потому что, согласно официальной версии, он скрылся от органов правопорядка. Тем не менее на следующий же день его труп со следами побоев, пыток и с перерезанным горлом был обнаружен в машине, припаркованной прямо в центре города. Ни у кого не было сомнений в том, куда ведут следы убийц, совершивших это преступление, равно как и в том, кто убил устроивших демонстрацию протеста студентов и многих других людей, порой имевших лишь косвенное отношение к оппозиции. Тела многих из них так и не были найдены; лишь впоследствии стало известно, что трупы казненных политических узников сбрасывали в глубокие, практически бездонные колодцы и пещеры; делалось это с расчетом, что если когда-нибудь останки и будут обнаружены, то скорее всего археологи примут их за доисторические окаменелости. Последнее преступление переполнило чашу терпения наиболее активной части населения, долгое время безропотно сносившего все злоупотребления диктаторского режима. Буквально через несколько часов в столице началась массовая демонстрация протеста, которая при всей стихийности оказалась хорошо управляемой и не походила не беспорядочные и безрезультатные митинги, где оппозиция пыталась высказать о правящем режиме то, что народ и без нее прекрасно знал. На этот раз тысячи людей, в основном рабочие и студенты, заполнили улицы, прилегающие к площади Отца Нации; люди несли знамена, расклеивали листовки и жгли автомобильные покрышки. Казалось, что страх в сердцах людей наконец уступил место жажде справедливости и стремлению к свободе. По одной из боковых улиц к площади подошла присоединившаяся к восставшим небольшая колонна весьма странно одетых людей: это были обитатели улицы Республики, которые не осознали, насколько серьезны политические причины, поднявшие народ на восстание, и решили, что вся эта заваруха случилась лишь ради того, чтобы защитить их права. Потрясенные и растроганные до слез увиденным, некоторые жрицы любви взобрались на импровизированную трибуну, чтобы высказать слова благодарности за проявленную народом солидарность с забытыми членами общества, — так они отрекомендовались перед стоявшей вокруг трибуны толпой. И самое главное, дорогие соотечественники, что вы поступили совершенно правильно, ведь если бы не мы, скромные труженицы любовного фронта, разве мо