лосчастный холм, заросший дикими деревьями, с которых перезрелые плоды манго падали, чтобы потом гнить на земле. Из них прорастали новые деревья, приносившие новые плоды, и так далее, пока не образовались непроходимые заросли, поглотившие ограждение, тропинку и руины здания, от которого остался почти неуловимый аромат мангового повидла. Мужчины зажгли керосиновые лампы и направились в глубину участка, прорубая себе путь тесаками. Решив, что они зашли уже достаточно далеко, один указал пальцем вниз, и там, у подножия большого, щедро увешанного плодами дерева, они вырыли глубокую яму и скинули в нее парусиновый мешок с трупом. Перед тем как забросать яму землей, Риад Халаби произнес короткую мусульманскую молитву, так как других он не знал. В полночь похоронная команда возвратилась в деревню, жители которой все еще не расходились по домам. В каждом окне горел свет, по улицам гуляли люди.
Тем временем учительница Инес водой с мылом промыла стены и мебель в комнате, сожгла постельное белье, проветрила и стала ждать друзей, приготовив ужин с бутылкой рома, разбавленного ананасовым соком. Трапеза прошла за оживленной беседой: обсуждались последние петушиные бои – варварский спорт, по мнению учительницы. Мужчины ей возразили, что петушиные бои не так жестоки, как бой быков: на недавней корриде матадор из Колумбии лишился печени, после того как бык поддел его на рога. Риад Халаби покидал дом Инес последним. В тот вечер он вдруг впервые ощутил себя стариком. На пороге учительница взяла его за руку и на миг задержала ее в своих ладонях.
– Спасибо, Турок, – сказала она.
– Почему ты пришла с этой просьбой ко мне, Инес?
– Потому что я люблю тебя больше всех на свете и потому что ты должен был стать отцом моего мальчика.
На следующий день жители деревни Аква-Санта вернулись к своим обычным делам, гордясь сообщничеством и одной на всех тайной, которую надлежало рьяно блюсти, передавая из поколения в поколение как легенду о справедливости. Но смерть учительницы Инес избавила всех нас от необходимости хранить эту тайну, поэтому сейчас я могу рассказывать эту историю.
С должным уважением
Это была парочка прохвостов. Мужчина походил на пирата; волосы и усы он красил в черный цвет, но со временем решил изменить стиль и оставлять седину, придававшую его лицу более мягкое выражение, а всей его персоне – более благообразный вид. Женщина отличалась мощной комплекцией и молочно-белой кожей, как у рыжеволосых англосаксов. Такая кожа у молодых девушек отражает свет радужными бликами, а к старости напоминает крапчатую бумагу. Годы, проведенные дамой в поселениях нефтедобывающих компаний и в приграничных деревнях, не подточили ее крепкого здоровья, унаследованного от шотландских предков. Ни москиты, ни жара, ни разгульная жизнь не повредили ее крепкому телу и не лишили ее привычки командовать. В четырнадцать лет она сбежала от отца, протестантского пастора, проповедовавшего Библию в дебрях сельвы – довольно бесполезное занятие, ибо никто не понимал его запутанных проповедей на английском языке. К тому же в этих широтах любое слово, даже если это слово Божье, тонет в птичьем гомоне. К четырнадцати годам девушка уже оформилась телом и могла о себе позаботиться. Сентиментальность была ей чужда. Одного за другим она отвергала всех мужчин, что обещали ей покровительство, привлеченные столь редкой в тропиках огненно-рыжей шевелюрой. О любви девушка слышать не слышала, и не в ее характере было выдумывать себе страсть. Однако она сумела извлечь максимальную выгоду из того, чем наградила ее природа, и в двадцать пять уже располагала пригоршней бриллиантов, зашитых в подол нижней юбки. Эти камни она без колебаний отдала Доминго Торо – единственному мужчине, сумевшему укротить ее нрав. Вышеупомянутый сеньор был авантюристом: он ездил по окрестностям, охотясь на кайманов и нелегально приторговывая оружием, а также паленым виски. Этот беспринципный прощелыга составил прекрасную пару для Эбигейл Макгаверн.
В первые годы совместной жизни ради увеличения капитала парочка промышляла довольно необычными делами. На деньги, вырученные от продажи бриллиантов Эбигейл, и некоторые собственные сбережения, полученные от шулерства и контрабандной торговли ящеричными шкурами, мужчина приобрел фишки для казино. Он знал, что они идентичны фишкам из казино по ту сторону границы, где деньги стоили гораздо больше. Этими фишками он набил целый чемодан и отправился за границу менять их на наличные деньги. Доминго успел провернуть эту операцию дважды, прежде чем власти что-то заподозрили, а когда его в конце концов задержали, оказалось, что обвинять его в противозаконных операциях нет оснований. Тем временем Эбигейл торговала глиняной утварью, которую покупала у местных крестьян и потом втюхивала американцам из нефтедобывающей компании под видом антиквариата, найденного при археологических раскопках. Бизнес шел так успешно, что вскоре Эбигейл стала торговать также фальшивыми картинами якобы колониальной эпохи[36], которые по ее заказу малевал один студент в комнатушке на задворках собора. Полотна в спешном порядке «состаривались» с помощью морской воды, сажи и кошачьей мочи. К тому времени Эбигейл уже рассталась с воровскими повадками и лексиконом извозчика, подстригла волосы и стала носить дорогую одежду. Хотя вкус ее был довольно вычурным, а потуги на элегантность слишком бросались в глаза, Эбигейл могла сойти за даму, что облегчало ее внедрение в общество и способствовало успеху бизнеса. Она назначала своим клиентам встречу в «Английском отеле» и, разливая по чашкам чай, успешно воспроизводила где-то подсмотренные изящные жесты элегантных дам, вела разговоры об охотничьих вылазках и теннисных чемпионатах в каких-то условно британских населенных пунктах, которые никто не мог отыскать на карте. Когда третья чашка чая была выпита, Эбигейл намекала на цель встречи, демонстрируя фотографии пресловутых древностей и говоря, что истинная цель ее предложения заключается в спасении этих сокровищ от уничтожения. «У правительства нет денег для сохранения этих уникальных предметов, – говорила она, – поэтому вывоз антиквариата за пределы страны, пусть и нелегальным путем, надо рассматривать как акт археологической сознательности».
Когда супруги Торо возвели фундамент семейного состояния, Эбигейл попыталась положить начало и семейной саге и принялась убеждать Доминго в необходимости носить доброе имя.
– А чем тебе не нравится наше имя?
– Торо – фамилия, годная только для трактирщика.
– Мне эта фамилия досталась от отца, и я не собираюсь ее менять.
– В таком случае следует убедить всех и каждого, что мы богаты.
Женщина предложила мужу приобрести землю и разбить там банановые или кофейные плантации, как делали «готы»[37] в прежние времена. Но Доминго нисколько не привлекала идея переселиться вглубь страны, на дикие земли, беззащитные перед натиском грабителей, солдат или партизан, а также нашествием змей и всевозможных инфекций. Доминго считал глупостью переезд в сельву ради будущего: на самом деле оно, будущее, – в самом центре столицы, только руку протяни. Гораздо надежнее заниматься коммерцией, как тысячи сирийцев и евреев: они спускаются с трапа на берег с жалким узелком пожитков за спиной, а через несколько лет уже живут на широкую ногу.
– Мы не станем уподобляться туркам! Я хочу, чтобы наша семья пользовалась уважением, чтобы к нам обращались не просто по имени, а со словами «дон» и «донья» и чтобы перед нами снимали шляпу, – заявила Эбигейл.
Однако муж проявил настойчивость, и, как всегда, жене пришлось смириться, потому что каждый раз, когда она перечила ему, Доминго мстил ей воздержанием от исполнения супружеского долга и игрой в молчанку. В таких случаях он исчезал из дому на несколько дней, возвращался, обессиленный от продажной любви, переодевался и снова уходил. Сначала Эбигейл впадала в ярость, а потом в ужас от мысли, что он ее бросит. Женщина она была практичная, начисто лишенная романтических чувств. Если и были когда-то в ее душе ростки нежности, за годы работы жрицей любви все они завяли. Но Доминго был единственным мужчиной, которого Эбигейл могла терпеть рядом с собой, поэтому отпускать мужа не входило в ее планы. Едва она шла на попятную, Доминго тут же возвращался на супружеское ложе. Шумных примирений между ними не наблюдалось: муж и жена принимались за рутинные дела и вновь становились сообщниками в своих делишках. Доминго Торо развернул сеть магазинчиков в бедных районах, где все продавалось очень дешево, но в больших объемах. Эти торговые точки служили ширмой для других, менее законных операций. Семейный капитал увеличивался, и вскоре супругам стали по карману излишества. Но Эбигейл не успокоилась, потому что ясно понимала: роскошно жить – это одно, а быть принятыми в высшем обществе – совсем другое.
– Если бы ты меня послушал, нас бы не принимали за арабских торгашей. Надо же дойти до такого: тряпками торговать! – пеняла она мужу.
– Не пойму, на что ты жалуешься. У нас есть все!
– Можешь и дальше заниматься своими барахолками, если ты к этому стремился, а я приобрету скаковых лошадей.
– Лошадей? Да что ты в них понимаешь?
– Они – воплощение элегантности. Лошади есть у всех важных людей.
– Да мы с ними разоримся!
На этот раз жене удалось настоять на своем. И скоро стало ясно, что идея Эбигейл неплоха. Лошади стали предлогом для общения со знаменитыми семьями коннозаводчиков. Вдобавок животные приносили доход. Но, несмотря на то что супруги Торо нередко появлялись на страницах местных газет в разделе «Новости с ипподрома», светская хроника не проявляла к ним никакого интереса. Оскорбленная до глубины души, Эбигейл из кожи вон лезла, чтобы привлечь к себе внимание. Она заказала фарфоровый сервиз с собственным портретом, нарисованным вручную на каждой чашке и тарелке, а также граненые хрустальные рюмки и мебель на ножках, украшенных головами горгулий. Еще она приобрела потертое кресло, которое выдавала за реликвию колониальной эпохи, объявляя всем и каждому, что кресло принадлежало самому Освободителю. По этой причине женщина натянула между подлокотниками красный шнур, чтобы никто не мог примостить свою задницу там, где сиживал Отец Нации. Эбигейл нашла детям гувернантку-немку и наняла бродягу-голландца, которого облачила в адмиральскую форму и назначила капитаном принадлежавшей семье яхты. Единственными свидетельствами прошлой жизни были флибустьерские наколки на руках Доминго и травма спины у Эбигейл, полученная в те времена, когда ей приходилось извиваться змеей под клиентами, чтобы заработать себе на жизнь. Однако муж прикрывал татуировки длинными рукавами рубашек, а жена заказала себе корсет с железными вставками и шелковыми вкладышами, чтобы боль не умаляла ее достоинства. К тому времени Эбигейл превратилась в тучную женщину, увешанную драгоценностями и напоминавшую императора Нерона. Непомерные амбиции нанесли ее телу больший ущерб, чем полная авантюр жизнь в сельве.