Всего пары слов, наскоро выученных мною по-арабски, хватило, чтобы сердце моей новой хозяйки растаяло и я с первого же дня почувствовала себя в этом доме своей, будто всю жизнь прожила с этими людьми. Привычка вставать ни свет ни заря очень пригодилась мне на новом месте. Я действительно просыпалась на рассвете и, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, тотчас же вскакивала с кровати и начинала ходить, бегать, выполнять всякую работу, так и не присев ни на минуту за все утро. Первым делом я шла готовить кофе по любимому рецепту хозяйки; в соответствии с полученными указаниями я трижды доводила его до закипания в медном кувшине и, добавив для аромата несколько семян кардамона, переливала готовый напиток в фарфоровую чашечку, которую подавала Зулеме; та выпивала кофе, еще не открывая глаз, и продолжала спать до полудня, а то и дольше. Риад Халаби, в отличие от супруги, вставал рано, практически одновременно со мной, и шел завтракать на кухню; он всегда готовил завтрак сам – с явным удовольствием; постепенно он привык ко мне и перестал стесняться своей заячьей губы. Мы спокойно завтракали вместе, а затем шли в магазин. Первым делом мы поднимали металлические жалюзи, прикрывавшие окна и двери, протирали прилавок, раскладывали продукты так, как считали нужным, и садились на табуретки в ожидании покупателей. Долго скучать нам, как правило, не приходилось.
Впервые в жизни у меня оказалась свобода выбора: оставаться дома или выходить на улицу; вплоть до этого времени я либо была заперта в четырех стенах или в лучшем случае жила за забором с закрытыми на ключ воротами, либо же слонялась по малознакомым улицам враждебного мне города, не имея возможности вернуться домой, потому что дома как такового у меня в такие периоды не было. Здесь же я могла, например, пойти на улицу и прогуляться вечерком по городу, сделав пару кругов по площади. Кроме того, я всегда могла найти предлог, чтобы поговорить о чем-либо с соседями. Кому-то Аква-Санта показалась бы скучной дырой, а для меня это был целый мир, полный интересных мест и развлечений: здесь были церковь, почта, школа и комендатура, здесь били барабаны в День святого Иоанна Крестителя, сжигали тряпичное чучело в память о предательстве Иуды, возлагали корону на голову королевы города, а под Рождество учительница Инес репетировала со своими учениками и показывала всем собравшимся так называемые живые картины: школьники, одетые в костюмы из креповой бумаги, украшенной инеем из фольги, на счет «раз-два-три» выстраивали композиции, изображающие библейские сюжеты на темы Благовещения, Рождества Христова и избиения младенцев по приказу царя Ирода. Я бродила по городку, блаженствуя оттого, что могу смешаться с толпой местных жителей, могу поговорить с кем угодно, могу просто наслаждаться жизнью и обретенной свободой. В Аква-Санте большинство окон в домах не были застеклены, а двери практически никогда не закрывались; здесь было принято заходить друг к другу в гости без приглашения и предупреждения, здороваться с хозяевами дома, проходя мимо, заглядывать на чашку кофе или на стакан фруктового сока, – в общем, все тут друг друга знали и никто не мог бы пожаловаться на одиночество или недостаток общения. Здесь даже покойники не оставались надолго одни.
Риад Халаби научил меня работать в лавке: взвешивать, отмерять, подсчитывать общую стоимость, давать сдачу, и я даже получила право сама торговаться. Он утверждал, что умение торговаться – главное в любом бизнесе. Впрочем, его представления об этом процессе совершенно не совпадали с общепринятыми: он был уверен, что торговаться надо вовсе не для того, чтобы получить побольше прибыли, а чтобы продлить удовольствие от общения с покупателем. Кроме того, я выучила несколько фраз на арабском и могла худо-бедно объясниться с Зулемой. Вскоре Риад Халаби пришел к выводу, что мне нельзя ни работать в магазине, ни просто-напросто жить сколько-нибудь самостоятельной жизнью, если я в самое ближайшее время не научусь читать и писать. Он попросил учительницу Инес, чтобы та занималась со мной индивидуально, поскольку я была слишком взрослой, чтобы ходить в первый класс. Я гордо шла к дому учительницы через весь городок, специально делая крюк, удлинявший путь на несколько кварталов. При этом я держала свои книги и тетради так, чтобы все их видели и знали, куда я направляюсь. Меня просто распирало от гордости за себя, за то, что я могу назвать себя настоящей ученицей. Мы с учительницей садились за стол, над которым висел портрет ее убитого мальчика, и приступали к занятиям: рука, ботинок, глаз, корова, моя мама меня любит, Пепе просит подать трубку. Читать и писать я училась одновременно; возможность записывать собственные слова и мысли привела меня в полный восторг, перевернув всю мою жизнь. Я готова была часами читать любые тексты и записывать все, что приходило мне в голову; я повсюду таскала с собой тетрадку, то и дело открывая ее, чтобы записать какую-нибудь мысль или новое для меня название цветка. Я пыталась передать буквами щебет птиц и придумывала новые слова. Умение писать избавило меня от необходимости сочинять истории в виде рифмованного текста; теперь мне не нужно было хранить в памяти весь сюжет: я запросто могла населять свои миры любым количеством действующих лиц и выстраивать сюжеты, полные приключений. Мне хватало буквально пары записанных фраз, чтобы восстановить в памяти всю историю и пересказать ее, например, своей хозяйке, до чего, впрочем, мы дошли далеко не сразу, а лишь когда она заговорила по-испански.
Для того чтобы я могла практиковаться в чтении, Риад Халаби купил мне толстый календарь и несколько журналов, посвященных театру и кино; помимо текста, в них было много фотографий артистов, от которых Зулема пришла в восторг. Некоторое время спустя, когда читать я могла уже не по слогам, а довольно бегло, он начал привозить мне книги – сплошь любовные романы, все написанные в одном и том же ключе: пышногрудая и пышногубая секретарша, глядящая на мир широко распахнутыми, добрыми и чуть простодушными глазами, знакомится с одним из главных руководителей фирмы – мужчиной с мускулистым бронзовым телом, посеребренными висками и глазами стального цвета; она, естественно, девственница (если не считать тех редких случаев, когда героиня являлась молодой вдовой), он же – властный руководитель, социальное положение которого на много ступеней выше, чем у нее. Тем не менее они начинают каким-то образом общаться, и это общение понемногу выходит за служебные рамки; но тут происходит какое-либо недоразумение, между ними возникает конфликт на почве ревности или, например, наследования значительного состояния, и в итоге все неурядицы разрешаются самым благополучным образом. Ну а затем он поднимает ее своими, не помню уж, из какого металла выкованными руками, а она издает протяжный и счастливый… нет, не вопль, а вздох. Обоих охватывает неистовая страсть, но ничего «такого» между ними так и не происходит: в кульминационном финальном эпизоде герои, обретшие друг друга после многочисленных злоключений, ограничиваются одним-единственным поцелуем, который уносит их на седьмое небо, – по всей видимости, представить брак чем-либо иным, кроме как раем на земле, авторы подобных романов не то не хотели, не то не могли. После поцелуя говорить было уже не о чем: сразу же за строчками, в которых описывалось это нежное соприкосновение губ, шло напечатанное крупным шрифтом слово «Конец», обрамленное виньеткой из цветочков и голубков. Очень скоро я стала предугадывать развитие сюжета очередного романа, прочитав буквально две-три страницы. Чтобы не скучать, перелистывая остальные, я мысленно меняла ход событий и по большей части сводила обновленный сюжет к трагическому финалу; это, конечно, очень отличалось от того, что было задумано автором, но гораздо больше соответствовало моей болезненной, я бы сказала, даже несколько извращенной тяге ко всему мрачному, трагическому, а порой и кровавому. В типичной развязке, прилагавшейся мною к тому или иному сентиментальному дамскому роману, героиня становилась важной птицей в международной сети подпольных торговцев оружием, а почтенный директор, президент или совладелец фирмы уезжал, например, в Индию и посвящал остаток своих дней излечению пациентов в лепрозории. В качестве острой приправы для своих историй я использовала прослушанные по радио сообщения криминальной хроники и кое-какие сведения, которые мне удалось тайком почерпнуть из учебных пособий в доме Сеньоры. В один прекрасный день учительница Инес напомнила Риаду Халаби о существовании одной замечательной книги, вполне подходящей для продолжения моего образования, – «Тысячи и одной ночи». Из ближайшей же поездки в столицу он привез мне в подарок все четыре тома – четыре большие книги в переплете из красной кожи; в них я погрузилась настолько, что на некоторое время окружающая реальность совершенно исчезла для меня, а я – для нее. Эротика и безмерная фантазия ворвались в мою жизнь с ураганной силой, разрушив попутно все сложившиеся рамки и границы и перевернув вверх дном уже устоявшийся было в моем собственном мире порядок вещей. Не помню, сколько раз я перечитывала каждую сказку. Когда все они оказались выучены наизусть, я стала играть ими, как огромным конструктором: переносила действующих лиц из одной сказки в другую, меняла истории местами, что-то добавляла, что-то пропускала, – в общем, разнообразию вариантов сбора этой прекрасной мозаики не было предела. Зулема готова была часами слушать мои рассказы, явно стараясь уследить за моей мимикой, за каждым моим словом и жестом. Ей так хотелось понять, о чем я говорю, что в один прекрасный день она проснулась и заговорила по-испански совершенно свободно, словно все десять лет, прожитых в нашей стране, этот язык был ей как родной, но почему-то застревал в горле, дожидаясь того дня, когда ей действительно захочется на нем говорить.
Риада Халаби я полюбила как родного отца. У нас было много общего, включая чувство юмора и желание жить как бы играя. Этот взрослый, серьезный, а порой грустный человек на самом деле в глубине души был веселым и жизнерадостным; к сожалению, быть самим собой и не опасаться реакции окружающих на его уродство он мог только дома, да и то не при супруге. Если он случайно убирал при ней спасительный платок, лицо Зулемы тотчас же искажалось в гримасе отвращения; я же воспринимала дефект его внешности как некий знак отличия, данный ему при рождении высшими силами; именно эта странная губа делала его не таким, как все, по-своему единственным в мире. Мы с ним часто играли в домино, и ставки в этой игре росли у нас не по дням, а по часам; начинали мы обычно со всех товаров, находившихся на складах «Жемчужины Востока», а затем в ход шли огромные слитки золота, гигантские плантации и нефтяные скважины. В общем, через некоторое время я стала настоящей миллионершей – подозреваю, лишь благодаря тому, что мой противник играл не всерьез и даже поддавался мне. Нам обоим нравились народные песни, красивые, образные пословицы и поговорки, остроумные шутки и анекдоты. Мы всерьез обсуждали прочитанные в газетах новости, а раз в неделю вместе шли посмотреть какой-нибудь фильм. Кинотеатра в Аква-Санте не было, и кино крутили на грузовике-кинопередвижке. Эта машина колесила по деревням и маленьким городкам, показывая фильмы на спортплощадках или на центральных площадях. Самым верным доказательством нашей искренней дружбы было то,