м, она снимала с себя рубашку, сапоги и свою ночную сорочку и нагишом ложилась в кровать постояльца, жадно втягивая ноздрями его запах, кутаясь в простыни, хранившие его тепло. Она ощупывала свое тело, начиная с головы, прозрачных ушных раковин, глазных впадин и полости рта, и дальше вниз, по костям, по складкам кожи и изгибам тощей фигурки, которая и была Еленой. Она мечтала стать огромной, тяжелой и упругой, как самка кита. Девочке представлялось, что ее тело постепенно наполняется вязкой жидкостью, сладкой как мед, надувается и превращается в огромную куклу, занимающую своим упругим телом всю кровать, всю комнату и весь дом. Иногда, обессилев, она на несколько минут засыпала.
Однажды субботним утром Елена увидела через окно, как Берналь со спины приближается к матери, склонившейся над корытом с бельем. Мужчина положил руку ей на талию, но мать не шевельнулась, словно эта тяжелая рука была частью ее тела. Девочка отметила и этот собственнический жест Берналя, и готовность матери ему принадлежать. Между ними угадывалась близость; их объединяла общая тайна. Волна жара окатила Елену, покрыла все тело потом с головы до ног. У нее перехватило дыхание, сердце забилось между ребрами, как испуганная птица, руки и ноги зачесались, и казалось, что из пальцев вот-вот брызнет кровь. С того дня Елена стала шпионить за матерью.
Постепенно перед ней сложилась очевидная картина: сначала только взгляды, потом слишком долгое прощание, улыбка сообщников, подозрение, что их колени соприкасаются под столом и что они ищут повода остаться наедине. Однажды ночью, возвращаясь из комнаты Берналя после выполнения своих любовных ритуалов, Елена услышала, как у матери в комнате смыли воду в унитазе, и поняла, что все это время, пока она думала, что Берналь зарабатывает на жизнь пением в ночном баре, мужчина был тут, по другую сторону коридора. Пока она целовала его воображаемое лицо в зеркале и ловила его след в простынях, Берналь проводил время в объятиях ее матери. Ловко и бесшумно открыв дверь в мамину спальню, девочка увидела любовников. Сквозь абажур с кистями люстра бросала теплый свет на кровать. Мать превратилась в крупную розовотелую стонущую самку, напоминавшую актинию – сплошные щупальца и присоски: рот, руки, ноги, отверстия… Она извивалась вокруг Берналя, будто не в силах оторваться от его тела, показавшегося девочке твердым, неуклюжим, судорожно двигающимся обрубком дерева. До той минуты Елена никогда не видела обнаженных мужчин, и ее потрясло фундаментальное отличие мужского тела от женского. Мужское естество показалось ей брутальным; она не сразу смогла побороть ужас и заставить себя смотреть дальше. Тем не менее увиденная сцена вскоре ее захватила, и она продолжала смотреть. Девочка подглядела у матери жесты и прикосновения, с помощью которых та отвоевала Берналя у дочери. Эти жесты были сильнее всех девичьих мечтаний, любовных томлений и молитв, они были красноречивее всех немых призывов Елены и всех ее магических обрядов. Елена поняла, что подсмотренные ею ласки, подслушанный страстный шепот и есть ключи к тайне. И если у нее получится овладеть этим искусством, Хуан Хосе Берналь будет спать вместе с ней в гамаке, который она вешала каждую ночь в гардеробной.
Следующие несколько дней Елена провела как в бреду. Окружающий мир совсем перестал интересовать ее, включая Берналя, который переместился в самый дальний уголок ее сознания. Девочка перенеслась в воображаемый мир, целиком вытеснивший повседневную рутину. Она продолжала по привычке выполнять свои обязанности, но душа ее витала в другом измерении. Заметив, что дочь вообще ничего не ест, мать приписала это наступлению переходного возраста, хотя Елена явно не достигла пубертата. Мать наконец нашла время уединиться с Еленой на кухне и поведать дочери о «счастье» родиться женщиной. Разглагольствования о библейском проклятии и менструальных кровотечениях девочка выслушала молча, в полной уверенности, что с ней это никогда не случится.
В среду Елена впервые за неделю проголодалась. Вооружившись консервным ножом и ложкой, девочка заглянула в кладовку и слопала там три банки гороха, а потом сняла красную восковую оболочку с головы голландского сыра и съела его целиком, как яблоко. После этого ей пришлось пулей выбежать во двор, где ее, согнувшуюся пополам, вырвало зеленоватой жижей прямо на кусты герани. Боль в желудке и горечь во рту вернули девочку к реальности. В эту ночь она спала спокойно, свернувшись клубочком в гамаке и посасывая палец, как в детстве. В четверг она проснулась бодрой, помогла матери сварить кофе для постояльцев, потом они вдвоем позавтракали на кухне, и девочка ушла в школу. Однако там она сразу стала жаловаться на сильные спазмы в животе и со страдальческим лицом так часто отпрашивалась в туалет, что учительница отпустила ее домой еще до полудня.
Елена долго кружила по району, избегая главных улиц, и подошла к дому со стороны задней стены сада, выходившей на обрыв. Ей удалось вскарабкаться на стену и спрыгнуть во двор – оказалось не так трудно, как она думала. Девочка прикинула, что в этот час мать еще на рынке и, поскольку сегодня рыбный день, вернется она не скоро. Дома оставались только Хуан Хосе Берналь и сеньорита София, которая уже неделю не ходила на работу из-за разыгравшегося артрита.
Елена спрятала учебники и ботинки под какими-то одеялами и прошмыгнула в дом. Прижимаясь к стенке и стараясь не дышать, она поднялась по лестнице. Услышав громкое радио из комнаты сеньориты Софии, она успокоилась. Дверь в комнату Берналя открылась легко. Внутри было темно, и после залитой солнцем улицы девочка сначала ничего не увидела. Но она ориентировалась по памяти, знала, где стоит мебель, помнила, где скрипят половицы и сколько шагов между дверью и кроватью. На всякий случай Елена дождалась, пока глаза привыкнут к полутьме и во мраке проступят контуры мебели. Вскоре она разглядела мужчину в постели. Он не лежал, уткнувшись лицом в подушку, как она столько раз себе представляла. Берналь спал на спине в одних трусах, не укрывшись простыней. Одну руку он вытянул вдоль тела, а другую положил на грудь. Прядь волос закрывала ему глаза. Накопившийся страх и нетерпение вдруг исчезли без следа. Сейчас Елена с чистой совестью и полным спокойствием сделает то, что должна. Ей казалось, что она уже много раз переживала этот момент. Успокаивая себя словами «ничего страшного», она приготовилась выполнить очередной ритуал, чуть отличавшийся от прежних. Медленно сняла школьную форму, но не решилась стянуть с себя хлопковые трусики. Подошла к кровати. Теперь она лучше различала Берналя. Присев на краешек кровати рядом с рукой спящего и стараясь не давить своим весом на простыню, девочка медленно склонилась над спящим, приблизив лицо к его лицу так, что ощутила жар его дыхания и сладковатый запах мужского тела. Очень осторожно девочка улеглась рядом с Берналем, вытянув сначала одну, потом другую ногу, чтобы его не разбудить. Выждав некоторое время, она отважилась робко приласкать его, положив ладонь ему на живот. Прикосновение к мужскому телу вызвало в ней волну жара. Казалось, ее сердце колоколом гремит по всему дому и вот-вот разбудит Соловья. Девочке понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Увидев, что Берналь не пошевелился, она расслабила мышцы и опустила тонкую руку мужчине на живот. Но и это не нарушило покоя спящего. Елена припомнила, что делала мать, просунула пальцы под резинку мужских трусов, потянулась губами ко рту Берналя и поцеловала его так, как много раз целовала его воображаемое отражение в зеркале. Берналь застонал во сне и одной рукой обнял девочку за талию, а другой направил ее руку куда следует. Он потянулся к ней губами, чтобы ответить на поцелуй, и пробормотал имя любовницы. Услышав имя матери, Елена не отпрянула, а, наоборот, еще крепче прижалась к мужскому телу. Берналь схватил ее за талию и потянул на себя, готовясь совершить первые любовные движения. И лишь тогда, ощутив хрупкость этого птичьего тельца на своей груди, Берналь вынырнул из ватной пелены сна и открыл глаза. Елена почувствовала, что его тело напряглось. Он схватил ее за ребра и оттолкнул с такой силой, что она свалилась на пол, но тут же вскочила и бросилась к нему в объятия. Берналь ударил ее по лицу и в ужасе выпрыгнул из постели: он только что чуть не нарушил вековое табу.
– Развратная, развратная девчонка! – закричал он.
Дверь комнаты открылась. На пороге стояла сеньорита София.
Следующие семь лет Елена провела в интернате при женском монастыре, затем три года в столичном университете, а потом стала работать в банке. Тем временем ее мать вышла замуж за своего любовника, и они вдвоем управляли пансионом до тех пор, пока не накопили на покупку домика в деревне, где они стали выращивать на продажу гвоздики и хризантемы. Соловей поместил свою афишу в золотую рамку; он больше никогда не выступал с ночными концертами, и никто по нему не тосковал. Он также никогда не ездил с женой навещать падчерицу и не задавал о ней никаких вопросов, чтобы не ворошить воспоминания, таившиеся в глубине души. Однако он часто думал о Елене. Образ девочки сохранился в его памяти: годы не стерли его. В представлении отчима Елена оставалась той сладострастной малышкой, которая страдала от любви к нему и которую он отверг. По правде говоря, с годами воспоминания о легких косточках, о детской ладошке на его животе, о языке девочки у него во рту превратились в настоящее наваждение. Обнимая отяжелевшее тело супруги, Берналь воскрешал в воображении Елену, чтобы хоть как-то оживить в себе угасающую страсть. В зрелые годы он ходил в магазин детской одежды и покупал там хлопковые трусики, чтобы с наслаждением ласкать их и себя. Потом ему становилось стыдно за эту слабость, и он предавал трусики огню или закапывал глубоко в землю в дальнем углу двора, надеясь забыть о них навсегда. Он пристрастился к прогулкам вокруг школ и парков, где наблюдал за девочками-подростками. Эти подглядывания на время возвращали его в пропасть того незабываемого четверга.