При всем при этом деду удалось преодолеть невзгоды, и во времена, когда другие цирки приказали долго жить под натиском современных развлекательных заведений, Фортунато спас свой балаган и на склоне лет смог уйти на заслуженный отдых, купив земельный участок на юге материка, где с полной самоотдачей занялся выращиванием спаржи и клубники.
Его сын, Фортунато Второй, получил от отца цирк без долгов. Этот Фортунато не унаследовал скромность от папы. Он был не способен прогуливаться по канату и крутить пируэты с шимпанзе, однако природа одарила его талантом коммерсанта. Под его началом цирк вырос, а с ним и престиж владельца. Цирк семьи Фортунато стал самым крупным в стране. Три огромных полосатых шатра заменили видавшую виды цирковую палатку, дрессированные животные в своих вольерах представляли собой целый зоосад, и множество причудливых повозок перевозили с места на место циркачей, среди которых был уникальный карлик-гермафродит и чревовещатель в одном лице. Вишенкой на торте «Большого международного цирка семьи Фортунато» была точная копия каравеллы Христофора Колумба, поставленная на колеса. Весь этот огромный караван уже не плыл по течению судьбы, как прежде дедушкин балаганчик: он продвигался вперед по главным магистралям страны от Рио-Гранде до самого Магелланова пролива, останавливаясь только в крупных городах, куда въезжал под барабанный бой со слонами и паяцами, а во главе процессии плыла огромная каравелла, символ покорения Америки, и каждый горожанин был в курсе: цирк приехал.
Фортунато Второй женился на акробатке, которая родила ему сына. В каком-то селении акробатка отстала от цирка в надежде обрести независимость от супруга и зарабатывать себе на жизнь своей ненадежной профессией. Сына она оставила с отцом. В сознании ребенка о маме сохранились лишь размытые воспоминания, поэтому мальчик переносил образ матери на многочисленных акробаток, встречавшихся ему на жизненном пути. Когда ему исполнилось десять лет, отец опять женился на циркачке, на этот раз – на эквилибристке, которая умела стоять на голове на галопирующей лошади и после с завязанными глазами перепрыгивала на круп другого коня. Она была красавица. Сколько бы она ни мылась душистым мылом, сколько бы духов на себя ни лила, ей не удавалось избавиться от конского запаха – сухого аромата пота и усилий. В ее объятиях брошенный матерью Гораций, окутанный непередаваемым ароматом, находил утешение. Но со временем эквилибристка тоже отбыла в неизвестном направлении. В зрелые годы Фортунато Второй вступил в третий брак с одной швейцаркой, приехавшей познавать Америку на туристическом автобусе. Фортунато-отец уже устал жить бедуином и чувствовал, что для новых потрясений староват. Поэтому, когда жена попросила, он без колебаний променял цирк на оседлость и обосновался в альпийском поместье, среди холмов и буколических лесов. Сын его, Гораций, двадцати четырех лет от роду, оказался во главе цирка.
Гораций рос, не зная, где его застанет ночь, в пути или под сенью шатра, но был доволен судьбой и ничуть не завидовал другим детям, которые, облачившись в серую униформу, ежедневно ходили в школу и жили строго по плану, предначертанному еще до их появления на свет. Он же, напротив, ощущал свою силу и свободу. Ему были ведомы все цирковые секреты; он с одинаковым смирением убирал экскременты животных и балансировал в костюме гусара под куполом цирка на пятидесятиметровой высоте, покоряя публику своей деланой цирковой улыбкой. Если он и тосковал по стабильности, то ни за что не признался бы, даже во сне. Привычка быть брошенным – сначала родной матерью, потом мачехой – воспитала в нем недоверие, прежде всего к женщинам; при этом он не превратился в циника, так как от деда унаследовал большое сердце. В цирковом плане он был очень одарен, но коммерческая сторона предприятия его интересовала не меньше, чем искусство. С юных лет Гораций поставил перед собой цель разбогатеть, ведомый наивным расчетом ценой денег достичь уверенности, которой не было у него в родной семье. Он расширил бизнес, купив сеть боксерских рингов в нескольких столицах. От бокса он естественным образом перешел к вольной борьбе и, будучи человеком с живым воображением, трансформировал этот грубый вид спорта в драматическое представление. С его легкой руки на ринге появилась мумия в египетском саркофаге и Тарзан, прикрывавший срам набедренной повязкой из тигровой шкуры, такой крошечной, что при каждом прыжке борца публика, затаив дыхание, ожидала узреть самое сокровенное. Был там и златовласый ангел, который на каждом представлении лишался своей шевелюры под ножницами свирепого Курамото – индейца-мапуче, загримированного под самурая. На следующий день ангел вновь представал перед публикой с нимбом золотистых кудрей, что неопровержимо свидетельствовало о его божественной природе.
Эти и другие маркетинговые находки, как и появление на людях в сопровождении пары телохранителей, дабы внушить страх конкурентам и разжечь любопытство дам, снискали Горацию недобрую славу, чему он ужасно радовался. Он жил на широкую ногу, путешествовал по всему миру, подписывая новые контракты, отыскивая все новых монстров, посещая клубы и казино. Он владел особняком из стекла в Калифорнии и ранчо на полуострове Юкатан, однако в основном проживал в дорогих отелях. Гораций наслаждался компанией блондинок-эскортниц, выбирая тех, у кого был легкий характер и внушительный бюст, словно в память о мачехе. По поводу амурных дел он никогда не переживал, а когда дед требовал, чтобы он наконец-то женился и завел детишек, «дабы династия Фортунато не осталась без наследников», внук отвечал, что еще не окончательно сошел с ума и не желает добровольно взойти на матримониальный эшафот.
Гораций был крупный брюнет, прилизанные волосы расчесывал на косой пробор, любил стрелять глазами и говорил начальственным тоном, который подчеркивал его веселую вульгарность. Он придавал большое значение элегантности в одежде и покупал себе костюмы аристократов. И вместе с тем все его костюмы выглядели чуть вызывающими, галстуки – слишком смелыми, рубиновый перстень излишне привлекал внимание, а запах его парфюма казался очень резким. У него была натура укротителя львов, и ни один, даже самый лучший английский портной не мог этого скрыть.
И вот этот мужчина, бо́льшую часть жизни соривший деньгами направо и налево, в один мартовский вторник столкнулся с Патрицией Циммерман – и эта встреча положила конец всем его причудам и ясности мыслей. Он сидел в единственном городском ресторане, куда до той поры неграм был вход запрещен, в компании четырех дружков и красотки, которую планировал взять с собой на недельку на Багамы. И тут под руку с супругом в обеденный зал вошла Патриция, одетая в шелка и в бриллиантовых украшениях, прославивших фирму «Циммерман и Ко». Как разительно не похожа была она на приснопамятную мачеху, пропахшую лошадиным по́том, или на его непритязательных спутниц-блондинок… Вот она приближается: маленькая, тонкая, из выреза платья выступают ключицы, каштановые волосы собраны в строгий пучок. Гораций почувствовал слабость в коленях и невыносимый жар в груди. Всю жизнь его привлекали женщины простые, которые всегда не прочь выпить и повеселиться. А к этой даме надо было присматриваться вблизи, дабы оценить ее достоинства, и даже тогда их мог разглядеть только очень наметанный глаз, способный улавливать тончайшие оттенки, чего никак нельзя было сказать о Горации Фортунато. Если бы ясновидящая из цирка, глядя в свой стеклянный шар, напророчила, что он с первого взгляда влюбится в сорокалетнюю высокомерную аристократку, он бы от души рассмеялся. Но именно это и произошло с ним при виде приближающейся женской фигуры в темном облачении, озаряемом блеском бриллиантов на белой шее, похожей на тень вдовствующей императрицы. Патриция прошла рядом, на миг задержавшись перед гигантом с салфеткой, торчащей над лацканами жилетки, и с остатками соуса в складках рта. Гораций Фортунато ощутил аромат ее духов, оценил ее орлиный профиль и напрочь забыл про сопровождавшую его красотку, про телохранителей, про бизнес и про все свои жизненные принципы. Он на полном серьезе решил отбить эту женщину у ювелира и любить ее всей душой. Отодвинув стул от стола и сев вполоборота, не обращая внимания на свою свиту, он стал прикидывать дистанцию между собой и Патрицией, а мадам Циммерман задалась вопросом, с какой такой целью подозрительный незнакомец разглядывает ее драгоценности.
Тем же вечером по адресу Циммерманов доставили огромный букет орхидей. Патриция взглянула на визитную карточку – прямоугольную картонку цвета сепии, на которой золотыми буквами было написано имя ее владельца, словно в дешевом романе. «Что за безвкусица!» – прошептала она, тут же вспомнив набриолиненного типа из ресторана, и приказала выставить букет на улицу в надежде, что отправитель, слоняясь по кварталу, таким образом узнает о судьбе своего букета. На следующий день Патриции вручили хрустальную шкатулку с единственной безупречной розой, теперь уже без визитной карточки. Это розу мажордом также отправил в мусорный бак. До конца недели Патриции доставляли разнообразные букеты: корзину лесных цветов на подложке из лаванды, пирамиду белых гвоздик в серебряном кубке, дюжину привезенных из Голландии редких черных тюльпанов и всякую другую флору, трудновообразимую в этих жарких краях. Все букеты повторили судьбу самого первого, что не охладило пыла кавалера. Он преследовал Патрицию Циммерман с такой назойливостью, что она уже не отваживалась подходить к телефону, боясь услышать из трубки его голос, как это было в два часа ночи в тот вторник, когда они встретились. Письма возвращались к Горацию нераспечатанными. Патриция перестала выходить из дому, поскольку обожатель караулил ее в самых неожиданных местах: разглядывал ее из соседней ложи в опере; на улице, пользуясь замешательством ее шофера, бросался открывать перед ней дверцу автомобиля; привидением возникал в лифте или на лестничном марше. Испуганная Патриция чувствовала себя пленницей в собственном доме. «Ему это надоест, ему это скоро наскучит», – внушала она себе, но Фортунато не исчезал, как дурной сон. Он словно был рядом, за стеной, она слышала его сопение. Женщина уже думала обратиться в полицию или прибегнуть к помощи мужа, но, опасаясь скандала, отказалась от этих мыслей. Однажды утром, когда она разбирала почту, мажордом доложил ей о визите председателя компании «Фортунато и сыновья».