80 лет спустя
Лет пять назад мне довелось побывать в старом уральском селе Четкарино Пышминского района, которое смело можно принять за аналоговую модель нынешней России. За прошедшие годы там, наверно, что-то изменилось, но я о том, честно говоря, не знаю. Однако жизнь в стране за это время если и изменилась, то, увы, не в лучшую сторону; неужели отдельно взятое село двигалось против общего течения? Был бы рад, если б дело обстояло именно так, но никаких предпосылок к тому во время памятной поездки не заметил. Так что буду рассказывать о том, что видел тогда: для понимания нынешней ситуации в стране сравнительно давние впечатления, мне кажется, ничуть не устарели.
Находится Четкарино в юго-восточном уголке Свердловской области, клинышком раздвинувшем границы между Курганской и Челябинской областями. Мы подъезжали к нему со стороны Камышлова. На дальних подступах к селу, средь широкого то ли поля, то ли луга, заросшего дурнотравьем, громоздился некогда прославлявшийся партийной пропагандой, а нынче ржавеющий без ухода и применения АИСТ – агрегат искусственной сушки травы. Между прочим, он сам по себе тянет на символ.
Хорошо помню, как АИСТы внедрялись в обиход. Несколько дождливых летних сезонов подряд во второй половине 1970‑х сильно подкосили уральское сельскохозяйственное производство. Свежескошенное сено не успевало просушиться, загнивало в валках. Никли на корню злаки в непроходимых для комбайнов полях. Студенческие отряды не поспевали до первых снегов извлечь из липкой грязи «второй хлеб» – картошку. Б.Н. Ельцин, незадолго перед тем вступивший в должность первого секретаря Свердловского обкома КПСС, объявил и сам возглавил борьбу за урожай; помню его зажигательные речи по этому поводу на местном телевидении. Полтора десятилетия спустя эта «борьба» послужила новым сподвижникам теперь уже вождя демократов Ельцина поводом для объявления советского способа хозяйствования безнадежно провальным. Насколько справедливой была такая оценка – отдельный разговор (лучше бы с учетом бывших пашен, заросших нынче кустарником, и обезлюдевших деревень). Но тогда партийному «хозяину» области удалось-таки авторитарными методами кое-то сделать. В частности, в 160 хозяйствах появились вот эти самые АИСТы. Клепались они под нажимом обкома совместными усилиями Уралхиммаша, Уралмаша, целого ряда других предприятий и проектных институтов. Всякие сантименты, вроде «Бабы с граблями рядами ходят, сено шевеля», отменялись, скошенная хотя бы под дождем трава сразу попадала на переработку; один такой металлический монстр производил в час полторы тонны травяной муки; она тут же преобразовывалась в гранулы и брикеты. Не знаю, подсчитывал ли кто-то себестоимость таких кормов; во всяком случае, в наиболее доступных источниках я таких цифр не обнаружил. Но, так или иначе, АИСТы помогали в условиях непогожего уральского лета обеспечивать надежную кормовую базу для местных животноводческих ферм.
Одна из таких ферм располагалась как раз на полпути от ржавеющего нынче АИСТа к Четкарино. Сейчас это руины: несколько приземистых, уже без окон и дверей, с проваленными крышами, корпусов среди чертополоха и крапивы. Уже и не понять, кого там выращивали: нынче оттуда не доносится ни поросячий визг, ни коровье мычание; туда не ведет ни одна тропинка. Даже вороны там не гнездятся. Там нет не только признаков жизни, но хотя бы признаков того, что жизнь когда-то может туда вернуться.
Ощущение необратимости произошедших в этом краю перемен усугубляется еще одним зрелищем на ближних подступах к селу. На большой площадке у дороги – кладбище брошенной сельскохозяйственной техники: плуги, бороны, сеялки-косилки, целые комбайны и даже, помнится, «раскулаченные» трактора. Похоже, никому это все в одночасье стало не нужным и не предвиделось, что понадобится в обозримом будущем. Даже сдать на металлолом то ли не озаботились, то ли (это вернее) не смогли: это ж сколько требовалось денег затратить, чтобы расчленить да увезти, – расходы вряд ли окупились бы.
Как и большинство российских сел (и городов в глубинке), Четкарино заметно обезлюдело. Сейчас численность его населения едва ли достигает трети от того, что жило и работало здесь в не столь еще давние советские времена. Пока ехали через село, видели много заброшенных домов, даже заброшенные улицы.
Между тем в обитаемой своей части село вовсе не выглядит умирающим. Дома ухожены, за прочными тесовыми воротами угадывается неплохо обустроенный быт: есть там и сараи, и амбары, и дровяники. Конюшен вроде не видно, зато почти при каждой усадьбе есть гараж. Машины днем чаще несут дежурство по эту сторону ворот: они могут понадобиться в любую минуту. Их и запрягать, как прежде лошадь, не надо: сел, повернул ключ зажигания, нажал педаль и поехал – хоть в магазин, хоть в райцентр, хоть к теще на блины. Пахать на них, конечно, не приспособились – так где-нибудь во дворе, под навесом, найдется мотоблок, а то и мини-трактор: его пяти или десяти лошадиных сил вполне хватает для десяти – пятнадцати, даже и сорока приусадебных соток, еще и вдовой соседке по старой сельской традиции можно пособить.
Зажиточные (по крайней мере, по внешнему впечатлению) четкаринцы – не фермеры: они работают, как правило, не на рынок, а на свою семью, отчасти и на родню, перекочевавшую в город. Те, понятно, не остаются в долгу: чем-то снабжают, выручают, как некогда студенческие отряды, во время посевной и уборочной страды. Но приусадебным участком не проживешь, машину не купишь – где-то надо всерьез зарабатывать, а в селе работы практически нет. Выходит, на стороне находят они работу. Один случай знаю: небольшая бригада мастеровитых (и, между прочим, весьма интеллигентных) четкаринских мужичков подряжается на строительно-ремонтные работы в любом уголке области, а позовут – так и за ее пределами. Свой транспорт, своя, по минимуму, техника. Знают, где и как раздобыть материалы. Работают дружно, качественно, поэтому без дела (значит, и заработков) не сидят.
Но, в принципе, как и где зарабатывает нынешняя глубинная Россия, когда работать негде, – это одна из тайн современной российской экономики.
Самое необычное впечатление ожидало меня, как человека приезжего, в центре села. Посреди просторной площади на возвышенном месте – большое церковное здание: Иоанно-Предтеченский храм. Он был построен, как я выяснил позже, еще в первой половине XIX века, потом не раз достраивался и перестраивался, а в советское время его обезглавили и разжаловали в клуб. После крушения советской власти клуб стало содержать не на что, да и незачем: народ разъехался, и жизненный уклад стал другой. Так что восстанавливать храм не имело смысла: непомерно велик он для села, где осталось не больше пятисот жителей, да и средства нужны немалые – не только на то, чтобы восстановить, но и чтобы содержать. Откуда их взять? Вот и стоит он обезглавленный, неопрятный, с заколоченным входом.
Однако временный выход нашли: восстановили «на живульку» один (из трех) придел – боковой, конечно: длинное такое, метров на двадцать – двадцать пять, и узкое помещение. Разделили его по длине на три примерно равные части. В одной оборудовали-таки молитвенную комнату во имя все того же Иоанна Предтечи: крест над входом водрузили, молодого батюшку ангажировали. Он, говорят, бывает там наездами: службы разные и требы совершает, души лечит по расписанию. Другую часть отвели под клуб: надо ж где-то по неизжитой советской традиции собрания проводить. А в третьей обосновалась сельская библиотека – с неплохим, кстати, ассортиментом книг. Мне показалось, что именно библиотека и есть настоящий культурный центр села: туда приходит постаревшая сельская интеллигенция не только чтобы книгу на абонементе сменить, но и свежую прессу полистать, и новости обсудить, и фильм посмотреть. Даже Интернет у них есть.
Получилось прямо как с современной российской государственной символикой: флаг, герб, гимн – из разных эпох.
Но модель современной России я усмотрел в Четкарино не потому, что там механически и причудливо соединены обломки разных времен, а потому, главным образом, что в жизнестойкости старинного уральского села наглядно проявилось своеобразие нынешнего российского образа жизни. В плане экономическом: от производства, которым прежде кормилось село, остались лишь ржавый металлолом и заросшие бурьяном руины, между тем народ (хотя и заметно поубавившийся) живет, и довольно зажиточно. В социокультурном: тут если не в органическом, то в компромиссном единстве переплелись и советские, и постсоветские, и, пожалуй, антисоветские компоненты общественного устройства. Чем-то те и другие кому-то удобны – вот жители села от них и не отказываются. А «принципы» оставьте при себе.
И еще: хоть в Четкарино, хоть в большой нашей России баланс между тем, что отвергнуто (а оно, оказывается, еще нужно и ничем не заменено), и теми возможностями, которые сулит свободный рынок (но попробуй-ка ими воспользуйся), неустойчив и не открывает надежной перспективы. Выведенные из хозяйственного оборота пашни, ржавеющий АИСТ, заброшенная ферма – это зримые приметы непреодоленного кризиса, это неиспользуемый экономический потенциал, это отсутствие внятной хозяйственной стратегии – серьезная заминка в пути: то ли предстоит рывок и выход на путь устойчивого развития, то ли медленная, но неуклонная деградация с летальным исходом.
Было – стало
Случай Четкарино тем интересен, что там всё рядом, всё на виду, поэтому я и говорю про модель. А явление, суть которого этой моделью схватывается, по масштабу равновелико самой России. Вас впечатлили ржавеющий АИСТ на заброшенном поле или кладбище сельхозмашин на колхозном дворе? А вы видели (хотя бы на кино- или телеэкране; за проходную человека с улицы все же не пустят), как выглядят сегодня многие корпуса десятиорденоносного Уралмашзавода – флагмана и гордости советской индустрии? По мнению специалистов, восстановлению они уже не подлежат. Но в еще более плачевном состоянии пребывают сегодня бывший Сталинградский и Алтайский тракторные заводы. Сколько видит глаз с высоты полета дрона – руины, руины, руины… Как будто тут совсем недавно фронт прошел. Ну да по всей стране подобных развалин – сотни, а может, и тысячи; статистика не предается гласности.