Ах да, есть ведь еще ухоженные подворья с целым табуном иномарок, дежурящих за воротами. Но вот что меня смущает. Нынешним их работящим хозяевам – как минимум за сорок, а чаще за пятьдесят и больше. Дети-то у них где? В городах, за малым разве что исключением. Захотят ли они вернуться, когда пробьет час, в Четкарино, чтоб продолжить отцовское дело? А, собственно, в чем оно заключается, отцовское дело на этом подворье? Стоит ли оно того, чтобы, бросив уже обжитой город (Каменск, Шадринск, Екатеринбург) и приобретенную в городе специальность, отправиться его продолжать?..
Но село в дальнем уголке области, где случайно побывал пять лет назад, я рассматриваю здесь – для наглядности – только как «аналоговую модель» нынешней России. Полагаю, что читатель без моей подсказки способен подняться на ступеньку выше в этом рассуждении, оценить перспективы стабильности «общероссийской».
А я хочу, завершая главный сюжет этой книги, обратить внимание читателя на разительный контраст двух эпох: катастрофа 1941 года – и «стабильность» 2021‑го.
Накапливалась энергия роста
В первые месяцы Великой Отечественной войны страна подвергалась реальной опасности разрушения, однако не только выдержала сокрушительный удар, но – ценой, конечно, запредельных усилий и невосполнимых потерь – стала прочней и, как минимум, удвоила, а то и увеличила в разы свой военно-промышленный, научно-технологический и даже человеческий потенциал. Сразу поясню, что, говоря о человеческом потенциале, имею в виду не человеческие жизни в их физическом измерении, тут потери были чудовищны и приуменьшить их было бы кощунственно. Нет, я говорю о человеческом потенциале как творческом факторе – особом и ничем не заменимом ресурсе развития. Создать в любой сфере деятельности нечто такое, чего прежде не было, выйти за привычные границы возможного, решить проблему, которая казалась нерешаемой, даже пожертвовать личным ради общественного – такие задачи не для «искусственного интеллекта», не для компьютерных технологий; это и есть примеры реализации именно человеческого фактора.
Мирового уровня научные, инженерные и организаторские кадры выросли у нас в обстановке войны, на страницах этой книги появлялась лишь малая их толика. Благодаря человеческому фактору немыслимый рывок в технологическом плане совершили тогда наши предприятия. Стала нормой работа с небывалой самоотдачей. Появилась неведомая прежде уверенность в своих силах: раз надо – значит, сможем. При этом перестали всякий раз оглядываться на заграницу: нужно – так мы сумеем даже лучше. И там, где это было особенно важно (производство вооружения, а позже атом, космос), – сумели.
Особое внимание хочу обратить на то, что в процессе самой невероятной, потому и не понятой противником, операции по перемещению военно-промышленных предприятий в тыл буквально во всех случаях наращивались «мускулы» и крепли «скрепы». Будто с помощью крупноячеистого сита отбирались самые масштабные и перспективные научно-прикладные идеи, которые незамедлительно превращались в самые передовые технологии. При этом никому не было дела до того, что инженеры и мастера, доводившие до ума какую-либо грозную (для врага) конструкцию в потаенном уголке уральского заводского (а то и приспособленного для заводских работ) корпуса, собрались «с бору по сосенке» – кто из Харькова, кто из Подмосковья, а кто из уральской глубинки. Русские, украинцы, евреи, татары – кого в той обстановке волновали национальные различия?
Жили в перенаселенных квартирах, наспех сметанных бараках, землянках, но никто не жаловался – дескать, «понаехали тут». В атмосфере человеческой приязни и устремленности к общей цели, как расчлененные клетки в сказочной живой воде, росли и душевно срастались люди, развивались трудовые коллективы, предприятия, города и веси. Энергия роста, накопленная в годы войны, определяла тонус жизни и в первые послевоенные десятилетия; мне довелось самому приобщиться к этой атмосфере, когда я в середине 1950‑х пришел работать на завод; некоторые мои заводские наставники появлялись на страницах этой книги.
Жаль, не поинтересовался я в свое время, коснулась ли каким-то образом эвакуация «модельного» Четкарино; знаю лишь (и я о том не раз здесь упоминал), что многие уральские села приняли беженцев. Но в селах больше спасались от голода и холода семьи фронтовиков и мастеров, подселенных близ завода в какую-либо кладовку или на чердак, а для семьи места уже не хватило. В селах беженцы оставили после себя, главным образом, морально-культурный след, а в городах, где делали танки и самолеты, мины и снаряды, остались и на послевоенные времена оборудование и технологии, производственный опыт, новый жизненный уклад.
Можно уверенно утверждать, что нет на Урале ни одного города, в истории которого эвакуация не запечатлелась бы этапным рубежом. Где-то возникли новые предприятия и в недолгом времени обрели статус градообразующих (как, к примеру, УралЗИС в Миассе, химфармзавод и мотоциклетный завод в Ирбите); где-то вышли на новый уровень технологий и нарастили свой удельный вес в хозяйственном раскладе Урала и всей страны (как Кизел или Верхняя Салда). А областной Свердловск радикально обновился во многих областях жизни. Обрели новые масштабы Уралмаш, бывший Уралтурбозавод, ставший Турбомоторным, Уралэлектроаппарат (Уралэлектротяжмаш); появились новые гиганты – Уралхиммаш, имени Калинина, Уралтрансмаш; возникли предприятия отраслей, которые здесь раньше не были представлены, заводы – оптико-механический, приборостроительный, резинотехнических изделий. Мощные импульсы к развитию получили научные учреждения, вузы, театры… Не берусь перечислить все.
Крупнейшие промышленные предприятия Урала, флагманы советской индустрии, ставшие мировыми брендами: тот же Уралмаш, Уралвагонзавод, Челябинский тракторный и Челябинский металлургический, – в сущности, «дети войны». Атомные города, выход в космос – все это появилось у нас тоже благодаря человеческому потенциалу и энергии развития, накопленным, начиная с эвакуации, в годы войны.
Увы, «все это было, было, было»…
Книга моя вся посвящена тому, что «было»; того, что стало, я коснулся совсем чуть-чуть – главным образом, сейчас, в заключительной главе и, как непременно кто-то упрекнет, выйдя за границы темы. Но, по-моему, бессмысленно выяснять то, что «было», не держа в памяти того, что стало, что есть. Ведь мы живем в потоке времени; что было – оно теперь в нас, если угодно, оно – мы сами; став опытней на это событие (если, конечно, доставили себе труд его осмыслить и понять), мы становимся другими и будем строить свою жизнь иначе, чем если бы этого опыта не было.
Не будем отвлекаться на выяснение того, чтό значит для нас история: «magistra vitae» или, напротив, ничему не учит. У нас здесь имеется уникальная возможность, не погружаясь в дебри метафизики, сопоставить два ключевых момента нашей коллективной истории: момент, когда катастрофа обернулась созиданием, и момент, когда обещанное (реформаторами 1990‑х) созидание обернулось катастрофой. Одни и те же географические реалии, одна лента коллективной памяти. Пока что никто не решился демонтировать (как приснопамятную Краснознаменную группу на Плотинке) стелу с десятью уралмашевскими орденами, напоминающими о подвигах коллектива в годы войны и в послевоенные десятилетия. По сей день за проходной завода на чугунном постаменте, изображающем уральскую скалу, – самоходка, сошедшая с заводского конвейера, по легенде, в последний день войны. Эти памятники того времени резко контрастируют с временем нынешним: тогда был подъем, а сейчас – провал.
Но почему? Может, люди стали не те?
А ведь именно так дело и обстоит: люди стали не те!
Но важно понять, в каком отношении и почему.
Биологически Homo sapiens во все обозримые времена остается одним и тем же – если не считать того, что порой по какой-то причине появляется поколение нескладных акселератов, а в иную пору преобладают рыхлые толстяки. Но, кажется, и в этих случаях виноваты не столько гены, сколько образ жизни. А уж личностью, то есть носителем социальных свойств, человек точно становится уже после физического появления на свет – в процессе социализации. Тут работает механизм социальной наследственности: по надбиологическим каналам индивид из окружающей социальной среды получает и в той или иной мере усваивает, скажем так, фермент человеческого – духовную субстанцию, аккумулировавшую в себе коллективный опыт жизни предшествующих поколения: знания, навыки, верования, предрассудки и т. п.
Процесс превращения биологической особи в личность слишком сложен, чтобы рассуждать о нем походя, но один его аспект представляется достаточно очевидным: бесконечно разнообразны индивидуальные качества личности, но во всех случаях так или иначе варьируются возможности и особенности времени, когда эта личность формировалась. Поэтому вполне реальным смыслом наполнены понятия первобытный человек (добавьте еще: с его «пещерной моралью»), средневековый, ренессансный человек. А то еще восточный, кавказский… Во всех случаях это Homo sapiens, но насколько различны его социальные модификации!.. Замечательно точно эту зависимость личности от времени выразил Пушкин в известных стихах: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах – Периклес, а здесь он – офицер гусарской».
Этот закон я и имею в виду, утверждая, что люди, творившие Победу, в том числе и совершившие подвиг эвакуации, были «не то, что нынешнее племя».
Победители были не населением, а народом
Каким образом время и среда воплощаются в конкретном человеке? Механизм этого процесса, если не погружаться в детали, представляется достаточно простым. Каждая относительно замкнутая человеческая общность под воздействием разных причин (в том числе субъективных: заманчивые цели, харизматичные вожди) вырабатывает свою систему представлений об окружающем мире, свое понимание ценностей, свои нормы поведения. Принадлежа к этой общности, индивид эти нормы усваивает и volens nolens вынужден им подчиняться, иначе рискует быть отторгнутым – стать