Шатов
Шатов – символ протеста против революции. Он пытается вырваться из объятий бесов. Он осознал неправду революционной идеологии, а главное – неправду атеизма. Он ищет свой путь к Богу. Он – еще один двойник Достоевского в романе, в его уста Достоевский вкладывает свои собственные воззрения на судьбу России: «Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание Бога, Бога своего, непременно собственного, и вера в Него как в единого истинного… Никогда еще не было, чтоб у всех или у многих народов был один общий Бог, но всегда и у каждого был особый… Чем сильнее народ, тем особливее его Бог. Никогда не было еще народа без религии, то есть без понятия о зле и добре… Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать».
Шатов – противник общечеловеческой нравственности и единой всемирной религии. Он считает, что у России свой путь, а потому у нее должен быть и свой Бог. Имя этому Богу – Христос. Не просто Христос универсальный, общечеловеческий, а «русский Христос» – Тот, Который становится своим для русского народа.
Но Бог не может быть просто частью идеологии. Ставрогин обвиняет Шатова в том, что он низводит Бога до простого атрибута народности. Шатов резко реагирует: «Напротив, народ возношу до Бога… Народ – это тело Божие… Единый народ-“богоносец” – это русский народ…» Тогда Ставрогин задает Шатову ключевой вопрос: «Веруете вы сами в Бога или нет? – Я верую в Россию, я верую в ее Православие… Я верую в Тело Христово… Я верую, что новое Пришествие совершится в России… Я верую… – залепетал в исступлении Шатов. – А в Бога? В Бога? – Я… я буду веровать в Бога».
Таков антиномизм «символа веры» самого Достоевского. Он верит в особое призвание России. Верит в то, что Россия без Бога, без Христа погибнет. Не мыслит будущее России без Православия. Предупреждает о том, к чему приведут попытки переустроить Россию по безбожному, социалистическому образцу. Но при этом сам находится в постоянном поиске Бога. И личная вера в Бога для него не данность, а скорее цель, к которой он идет и вместе с собой ведет читателя.
Вполне естественно, что человек с такими воззрениями, как у Шатова, не может быть частью революционного бесовского мира. А потому он выходит из кружка Верховенского, и члены пятерки убивают его.
«У Тихона»
Что противопоставляет Достоевский революционной стихии, атеизму и нигилизму? В романе «Бесы» есть глава, которую не пропустила цензура. Именно она дает ключ к разгадке самоубийства Ставрогина. Она называется «У Тихона». Работая над романом, Достоевский писал: «Но не все будут мрачные лица; будут и светлые… В первый раз, например, хочу прикоснуться к одному разряду лиц, еще мало тронутых литературой. Идеалом такого лица беру Тихона Задонского… С ним сопоставляю и свожу на время героя романа».
Святитель Тихон Задонский жил в XVIII веке. Он сделал обычную по тем временам церковную «карьеру», был епископом Воронежским, но в возрасте 50 с небольшим лет ушел на покой и остаток жизни провел в монастыре. Он жил в скромной аскетической обстановке, отличался глубоким смирением и всепрощением, несмотря на природную эмоциональность и вспыльчивость. В народе он прослыл старцем, к нему ездили за советом, многих он принимал и наставлял.
Недолгое время Тихон был игуменом Тверского Жёлтикова монастыря, который стал прототипом Спасо-Евфимиевского Богородицкого монастыря, упоминаемого в романе «Бесы». Сюда к Тихону приходит Ставрогин для своеобразной «исповеди». Ставрогин совершил ужасное преступление – растлил и довел до самоубийства несовершеннолетнюю Матрешу.
Святитель Тихон Задонский. XVIII в.
(Не доведя главу до состояния чистовика, автор не определился до конца с ее возрастом: сначала Ставрогин говорит, что она была «думаю, лет четырнадцати», а позже упоминает о «жалком отчаянии беспомощного десятилетнего существа с несложившимся рассудком».)
С этим преступлением Ставрогин живет, оно его тяготит. И вот он решается принести покаяние перед всем миром, опубликовав эту жуткую историю, а заодно написав и о других совершённых преступлениях («С одной женщиной я поступил хуже, и она оттого умерла. Я лишил жизни на дуэли двух невинных передо мною… На мне есть одно отравление – намеренное и удавшееся и никому не известное»). Перед публикацией он приходит к Тихону, чтобы показать ему отпечатанный текст. Но это не настоящая исповедь. Гордыня не позволяет Ставрогину принести подлинное покаяние, оплакать свой грех. Он не готов скинуть с себя маску цинизма и даже из своего покаяния хочет сделать перформанс.
Тверь. Вид на Жёлтиков монастырь. Фотография нач. ХХ в.
Между ним и Тихоном завязывается странный разговор. Ставрогин жалуется на галлюцинации: по ночам «он видит иногда или чувствует подле себя какое-то злобное существо, насмешливое и “разумное”, “в разных лицах и в разных характерах, но оно одно и то же”». Тихон подтверждает догадку Ставрогина: ему является бес. «А можно ль веровать в беса, не веруя совсем в Бога?» – говорит Ставрогин со смехом. «О, очень можно, сплошь и рядом», – говорит Тихон с улыбкой. «И уверен, что такую веру вы находите все-таки почтеннее, чем полное безверие»: Ставрогин уже хохочет. А Тихон только тихо улыбается: «Напротив, полный атеизм почтеннее светского равнодушия… Совершенный атеист стоит на предпоследней верхней ступени до совершеннейшей веры (там перешагнет ли ее, нет ли), а равнодушный никакой веры не имеет, кроме дурного страха».
По просьбе Ставрогина Тихон читает отрывок из Апокалипсиса: «И ангелу Лаодикийской церкви напиши: сие глаголет Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ни холоден, ни горяч; о если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател, и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты жалок, и беден, и нищ, и слеп, и наг» (Откр. 3:14–17). Теплохладность всегда отталкивала Достоевского. Он считал, что лучше уж быть атеистом, но богоискателем, чем равнодушным верующим. И мысль эту вкладывает в уста Тихона.
Тихон внимательно и долго читает «исповедь» Ставрогина, потом говорит: «Меня ужаснула великая праздная сила, ушедшая нарочито в мерзость». Но всенародное покаяние, задуманное Ставрогиным, представляется Тихону «смешным», а совершённое им преступление он называет «некрасивым»: «В преступлениях, каковы бы они ни были, чем более крови, чем более ужаса, тем они внушительнее, так сказать, картиннее; но есть преступления стыдные, позорные, мимо всякого ужаса, так сказать, даже слишком уж не изящные».
У Тихона. Иллюстрация к изданию романа 1935 г.
Тихон призывает Ставрогина к подлинному, христианскому покаянию и обещает ему: «Вам за неверие Бог простит, ибо Духа Святого чтите, не зная Его». Ставрогин не верит: «Христос ведь не простит… ведь сказано в книге: “Если соблазните единого от малых сих” – помните? По Евангелию, больше преступления нет и не может быть. Вот в этой книге!» И он указывает на Евангелие. Но Тихон говорит с умилением: «Я вам радостную весть за сие скажу, и Христос простит, если только достигнете того, что простите сами себе… Он простит за намерение и страдание ваше великое… ибо нет ни слов, ни мысли в языке человеческом для выражения всех путей и поводов Агнца… Кто обнимет Его, Необъятного, кто поймет Всего, Бесконечного!»
Испытав на себе жестокий опыт атеистических и «мефистофельских» искушений, пройдя в своей жажде верить через мучения и сомнения, он заставил и своих героев проделать тот же путь: каждый из них вынужден был самоопределяться через отношение к Христу. «Я – взамен Христа» – это был случай Петра Верховенского, самозванца, обезьяны Бога; Достоевский помнил, как Петрашевский, «предтеча», торопился на пятницах «сеять семена» и глумился над Христом, «известным демагогом», «карьеристом». «Я – без Христа» – это был случай Ставрогина, который мог уверовать лишь в своего хилого бесенка. «Если не Христос, то я» – это был случай Кириллова, заявившего своеволие: «Для меня нет выше идеи, что Бога нет. Это так высоко, что переродит человечество». «Если Христос, то и я» – это был случай Шатова, который пока только лишь жаждал веры и надеялся, что когда-нибудь уверует. Кровь Шатова, использованная самозванцами как политический клейстер в тот самый момент, когда формула «если Христос, то и я» утрачивала условность, была ритуальна и мистически символична: Достоевский, не «пожалев» Шатова в канун его возрождения, выставлял истинную цену своим заблуждениям и ошибкам, религиозным исканиям и духовным учителям.
Так что был еще и случай Достоевского. Тот духовный опыт, который пролег между формулой «нет и не может быть ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа» и идеологемами «без Христа», показывал подлинную дистанцию между автором «Бесов» и персонажами автобиографического романа. Достоевский готов был жертвовать истиной, если Христу в ней не было места.
Но Ставрогин оказывается неспособен переступить ту грань, которая отделяет атеиста от верующего. Он не готов встать на путь христианского покаяния. С криком «проклятый психолог!» он выбегает из кельи Тихона. И возвращается в мир бесов, из которого попытался было вырваться. Там его уже ничего не ждет, кроме петли.
Развязка
Эпиграф к роману повторяется в его финальной сцене, когда книгоноша читает умирающему Степану Верховенскому отрывок из Евангелия от Луки. Степан Трофимович говорит: «Видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, – это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века!.. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности… и сами будут проситься войти в свиней».