Достоевский сейчас же пользуется случаем и влагает в уста гимназиста эти самые мысли о Вольтере:
– Можно ведь и не веруя в Бога любить человечество, как вы думаете? Вольтер же не веровал в Бога, а любил человечество.
«Церковь же явилась иерархией, – пишет Белинский, – стало быть поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницей братства между людьми – чем продолжает быть и до сих пор».
И Коля Красоткин повторяет за Белинским то же самое:
– Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесь в том, что, например, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать в рабстве низший класс, не правда ли?..
Коля Красоткин спешит отрекомендоваться Алеше:
– Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист.
И про Белинского Достоевский пишет в «Дневнике писателя»: «Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мною с атеизма».
Итак, в основе анализируемого диалога лежит некоторая идеологическая и отчасти психологическая пародийность. Поводом для этой пародийности послужило письмо Белинского к Гоголю и личные воспоминания о Белинском самого Достоевского.
Достоевский, наверное, многое мог бы простить Белинскому, но не хулы в адрес Христа. Его и тогда, в 45-м, корежило от богохульства Белинского; с годами его негодование лишь нарастало. В «Братьях Карамазовых» он более сдержан, чем в личной переписке, но полное неприятие Белинского и здесь проявляется с достаточной очевидностью.
Разговор Алеши с мальчиками – завершающая сцена романа «Братья Карамазовы». Это своего рода напутствие Достоевского юношеству и детям. «Русские мальчики», которых он описывает, далеки от Церкви, заражены нигилизмом и атеизмом. По крайней мере, Коля Красоткин. Но в глубине души и он, и другие тянутся к тому светлому религиозному чувству, выразителем которого является Алеша. Младший Карамазов оказывается способен сплотить их, подобно тому, как Христос сплотил вокруг Себя учеников, а значит, надежда на их духовное возрождение, на их возвращение в Церковь не потеряна.
Достоевский был горячим сторонником церковного воспитания детей – такого, какое получил он сам. Спустя три дня после письма Петерсону он пишет неустановленному лицу: «Ваш ребенок 8 лет: знакомьте его с Евангелием, учите его веровать в Бога строго по закону. Это sine qua non[4], иначе не будет хорошего человека… Лучше Христа ничего не выдумаете». В центре «символа веры» Достоевского стоит Христос, но не оторванный от Церкви, как у Толстого, а Тот, Которого проповедует Церковь. Именно такой смысл имеют слова «строго по закону»: они отсылают к Закону Божию, то есть к церковному вероучению. Достоевский хочет, чтобы «русские мальчики» воспитывались в Церкви и Православии: в этом он видит залог их светлого будущего.
Урок Закона Божьего в начальном училище. Фотография нач. ХХ в. Архив И. В. Зубкова
«Русский народ весь в Православии и в идее его. Более в нем и у него ничего нет – да и не надо, потому что Православие все. Православие есть Церковь, а Церковь – увенчание здания: и уже навеки». Эти слова из записной книжки Достоевского перекликаются с его же словами из «Дневника писателя» за 1876 год: «Вникните в Православие, это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации».
Крестный ход в Московском Кремле. Фотография нач. ХХ в.
А в 1880 году Достоевский пишет о русском народе: «Он все знает, все то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса. Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны, которые лучше проповедей. Повторял и сам пел эти молитвы еще в лесах, спасаясь от врагов своих, в Батыево нашествие еще, может быть, пел: “Господи сил, с нами буди!”… И что в том, что народу мало читают проповедей… Зато выйдет поп и прочтет: “Господи, Владыко живота моего” – а в этой молитве вся суть христианства… Главная же школа христианства, которую прошел он, – это века бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных в свою историю, когда он, оставленный всеми… оставался лишь с одним Христом-утешителем, Которого и принял тогда в свою душу навеки».
Христианский идеал Достоевского отрицает концепцию краха и неудачи истории. Но он не принимает и социалистической утопии «земного рая». В этой утопии прогресс совершается только в сфере социальной и не предполагает никакого онтологического совершенствования мира и человека. Для Достоевского же христианский идеал предполагает преображение всей земли и всей природы человека. Пока совершается над миром и человеком действие слепых законов природы, пока дух не управляет материей, всякие попытки организации всеобщего счастья – прекраснодушная утопия…
Всем содержанием своих романов и повестей Достоевский отстаивал активную, просветляющую и одухотворяющую мир благодатную силу христианского жизнестроительства. Он считал, что Право славие призвано духовно направлять и облагораживать как частную, так и общественную жизнь людей. И в этом утверждении действенной, созидательной роли христианства Достоевский опережал свое время, вступая в область «предведений и предчувствий». По словам одного из русских ре лигиозных мыслителей начала XX века, «незаконченный образ Алеши Карамазова, раннего и румяного человеколюбца, посланного монастырем в мир, еще ждет своего воплощения».
Любовь Достоевского к Православию, которую он впитал с молоком матери, но которую в молодости чуть было не утратил под влиянием Белинского, с особой силой проявилась в его жизни и творчестве последних лет. Наиболее яркое воплощение она нашла в образах старца Зосимы и Алеши Карамазова.
Крестный ход в Дивеево. 1913 г.
Христос
В романе есть одна фигура, которая долгое время остается как бы за кадром, но в какой-то момент появляется в кадре: это Иисус Христос. Достоевский долго подступался к этому образу. У него было даже намерение написать «книгу об Иисусе Христе», как свидетельствует список будущих произведений, составленный им накануне Рождества 1877 года. К пониманию образа Христа Достоевский пытается приблизиться через образы христоподобных людей: князя Мышкина, Тихона, старца Зосимы, Алеши Карамазова. Но настойчивое и многолетнее желание написать что-то о Самом Христе его не оставляло, и он включает в роман «Братья Карамазовы» целую главу, в которой Христос является действующим лицом.
Она называется «Великий инквизитор» и представляет собой сочинение Ивана Карамазова, которое он рассказывает вслух своему брату Алеше. В уста человека, заявляющего о себе как атеисте, Достоевский вкладывает глубокое философское осмысление христианства.
Основная тема «Великого инквизитора» могла быть подсказана Достоевскому Владимиром Соловьевым. Великим постом 1878 года Соловьев, молодой христианский философ, выступал с «Чтениями о Богочеловечестве» в петербургском Соляном городке, и Достоевский регулярно посещал эти чтения, пользовавшиеся большим успехом у публики. (Кстати, на одной из лекций присутствовал также Лев Толстой. Когда Достоевский узнал об этом, он искренне сожалел, что его не представили Толстому. При жизни они ни разу не встретились.)
Достоевский любил и ценил Соловьева, отличавшегося, помимо всего прочего, эффектной внешностью, соответствовавшей образу христианского мыслителя. Достоевский говорил, что лицо Соловьева напоминает ему одну из его любимых картин: «Голова молодого Христа» Аннибала Карраччи.
Будучи близкими друзьями, Достоевский и Соловьев неоднократно лично встречались для разговоров на богословские и философские темы. Двое суток по дороге в Оптину пустынь и столько же по дороге обратно они, несомненно, провели в таких разговорах.
Н. Ярошенко. Портрет В. Соловьева. 1892 г.
А. Карраччи. Голова молодого Христа. XVI в.
В «Чтениях о Богочеловечестве» Соловьев обращается к истории искушения Христа в пустыне. Эта история так описана в Евангелии от Матфея: «Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего. Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему» (Мф. 4:1–11).
Дуччо. Искушение Христа на горе. Фрагмент «Маэсты». 1308–1311 гг.
Соловьев так комментирует первое искушение: «…Для существа, подчиненного условиям материального бытия, представляется искушение сделать материальное благо целью, а свою божественную силу средством для его достижения… В ответ на это искушение Христос утверждает, что Слово Божие не есть орудие материальной жизни, а само есть источник истинной жизни для человека… Преодолев это искушение плоти, Сын Человеческий получает власть над всякою плотию». Затем «свободному от материальных побуждений Богочеловеку представляется новое искушение – сделать Свою божественную силу орудием самоутверждения Своей человеческой личности, подпасть греху ума – гордости… Победив грех ума, Сын Человеческий получает власть над умами». Наконец, третье искушение, «последнее и самое сильное»: «Здесь для человеческой воли прямо ставится роковой вопрос: во что она верит и чему хочет служить – невидимой ли силе Божией или силе зла, явно царствующей в мире? И человеческая воля Христа, победив искушение благовидного властолюбия, свободно подчинила себя истинному благу, отвергнув всякое соглашение с царствующим в мире злом… Преодолев грех духа, Сын Человеческий получил верховную власть в царстве духа; отказавшись от подчинения земной силе ради владычества над землею, приобрел Себе служение Сил Небесных».