ы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей – все судя по их послушанию – и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести – все, все понесут они нам, и мы все разрешим… И все будут счастливы, все миллионы существ…»
Религия в обществе будущего станет не нужна, потому что она построена якобы только на чуде, а чудо станет ненужным. «Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, – эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье», – говорит Великий инквизитор Христу. Отказавшись броситься с крыла храма, а потом отказавшись сойти с креста, Христос не воспользовался возможностью при помощи чуда доказать то, что Он Бог. Он понадеялся на человеческую свободу – на то, что «человек останется с Богом, не нуждаясь в чуде». Но инквизитор считает, что «чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и Бога, ибо человек ищет не столько Бога, сколько чудес».
Отвергнув предложение дьявола взять власть над всеми царствами мира, Христос, как считает инквизитор, упустил шанс осуществить проект создания всемирного царства, в котором преодолены национальные деления: «Приняв этот третий совет могучего духа, Ты восполнил бы всё, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно. Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингисханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению. Приняв мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой».
Как подлинный пророк и провидец, Достоевский прозревает возможность не только создания тоталитарного социалистического муравейника в отдельно взятой стране, но и попыток распространить социалистическую идеологию на весь мир. Не случайно, придя к власти в России, сторонники того учения, с которым горячо полемизировал Достоевский, занялись устроением коммунистического «интернационала». Даже такое развитие событий Достоевский предвидел.
Гениальность Достоевского заключалась в том, что он указал на религиозный характер социалистической идеологии, точнее, на ее псевдорелигиозный характер. Социализм – это лжерелигия, он, по словам Бердяева, «хочет быть новой религией, ответить на религиозные запросы человека. Социализм идет на смену совсем не капитализму… Социализм идет на смену христианства, он хочет заменить собою христианство. Он также проникнут мессианским пафосом и претендует нести благую весть о спасении человечества от всех бедствий и страданий… Внутренняя основа социализма есть неверие в Бога, бессмертие и свободу человеческого духа. Поэтому религия социализма принимает все три искушения, отвергнутые Христом в пустыне. Она принимает соблазн превращения камней в хлебы, соблазн социального чуда, соблазн царства мира сего».
Н. Бердяев
Достоевский не предлагает какую-либо социальную программу. Когда-то, в молодости, он увлекался социализмом, верил в его совместимость с христианством. Теперь он твердо уверен в том, что христианство и атеистический социализм – два противоположных, взаимоисключающих проекта. Об этом он говорил в «Бесах», эта же тема продолжена и развита в «Братьях Карамазовых».
Христос так до конца и молчит, Он ничего не отвечает Великому инквизитору, потому что все ответы Он дал в Евангелии. И Великий инквизитор, не услышав от Него ни слова, отворяет перед Ним дверь и отпускает Его. Так заканчивается поэма Ивана Карамазова. «Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула… как ты хотел того», – восклицает изумленный Алеша.
Смерть Достоевского
26 января 1881 года Достоевский писал сотруднику «Русского вестника» Николаю Алексеевичу Любимову: «Так как Вы, столь давно уже и столь часто, были постоянно благосклонны ко всем моим просьбам, то могу ли надеяться еще раз на внимание Ваше и содействие к моей теперешней последней, может быть, просьбе? По счету, присланному мне из редакции “Русского вестника”, мне остается дополучить за “Карамазовых” еще 4000 рублей с чем-то. В настоящее время я крайне нуждаюсь в деньгах». Это письмо свидетельствует, что до конца своих дней писатель испытывал финансовые затруднения и гонорары лишь частично покрывали его расходы.
Н. А. Любимов
Письмо оказалось последним, а слова о «последней» просьбе – провидческими. В тот же день у Достоевского началось сильное горловое кровотечение. Он потерял сознание. Когда его привели в себя, он сказал жене: «Аня, прошу тебя, пригласи немедленно священника, я хочу исповедаться и причаститься!» Пришел его духовник, священник Николай Вирославский из Владимирской церкви, где Федор Михайлович в последние годы жизни был регулярным прихожанином. Достоевский долго исповедовался, потом принял Святые Тайны. На следующий день кровотечение не повторялось.
Владимирская церковь, Санкт-Петербург. Фотография нач. XIX в.
Утром 28 января жена, проснувшись, увидела, что муж пристально смотрит на нее. «Знаешь, Аня, – сказал Федор Михайлович полушепотом, – я уже часа три как не сплю и все думаю, и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру».
Он попросил жену дать ему Евангелие – то самое, которое Наталья Фонвизина подарила ему, когда он прибыл в Тобольский острог. Это Евангелие всегда лежало у него на столе. Часто, задумав что-либо или сомневаясь в чем-то, он открывал Евангелие наугад и читал то, что открылось. Так сделал он и теперь. Книга открылась на словах: «Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай[5], ибо так надлежит нам исполнить великую правду» (Мф. 3:11). «Ты слышишь – “не удерживай” – значит, я умру», – сказал Достоевский и закрыл книгу.
Фрагмент страницы из Нового Завета издания 1823 г. с надписью Анны Григорьевны наверху страницы: «Открыта мною и прочтена по просьбе Федора Михайловича в день его смерти, в 3 часа».
Перед смертью он попрощался с детьми и благословил их, попросив жену прочитать им притчу о блудном сыне из Евангелия от Луки. Эта притча была им особенно любима, так как в ней он видел отражение своего собственного жизненного пути – от православного воспитания в отчем доме через увлечение социалистическими идеями, повлекшими за собой каторгу и ссылку, к покаянию и возвращению в отчий дом, в объятия милосердного Отца.
Новый Завет, подаренный ему в Тобольском остроге, он велел передать сыну Феде. Был вновь приглашен духовник. Федор Михайлович испустил последний вздох в тот момент, когда священник закончил чтение Последования на исход души. Кончина его была безболезненной, непостыдной, мирной, подлинно христианской.
Особое место в творческом сознании Достоевского занимает притча о блудном сыне, вошедшая в структуру многих его произведений как архетип. Повторяющиеся у Достоевского из произведения в произведение ситуации и коллизии, восходящие к притче о блудном сыне, позволяют рассматривать мотив блудного сына как сквозной в творчестве писателя… Роль блудного сына, очевидно, была для Достоевского одновременно и жизненным амплуа, и художественной идеей… Очевидным является тот факт, что обращение к библейскому тексту в качестве источника образов и мотивов становится особенно значимым для писателя в так называемый послекаторжный период его творчества, после пережитого им в Сибири духовного переворота… Идейно-нравственная концепция писателя, связанная с духовным содержанием притчи о блудном сыне, воплотилась во всех романах его великого пятикнижия и нашла свое завершение в последнем романе «Братья Карамазовы» и в Пушкинской речи.
На следующий день проститься с покойным пришли многие его почитатели. Среди них – художник И. Н. Крамской, которому П. М. Третьяков заказал портрет писателя. Крамской подходил к квартире Достоевского, еще не зная о его смерти. Узнав о ней от дворника, он не развернулся, но вошел в квартиру усопшего, водрузил мольберт у его одра и несколько часов подряд писал его портрет. «На этом портрете Федор Михайлович кажется не умершим, а лишь заснувшим, почти с улыбающимся и просветленным лицом, как бы уже узнавшим не ведомую никому тайну загробной жизни» (А. Г. Достоевская).
И. Крамской. Автопортрет
И. Крамской. Посмертный портрет Ф. М. Достоевского. 1881 г.
На его погребение собрался весь Петербург. Владимир Соловьев выступил на похоронах писателя с пламенной речью, в которой сказал о том, во что верил и что любил почивший: «А любил он прежде всего живую человеческую душу во всем и везде, и верил он, что мы все род Божий, верил в бесконечную силу человеческой души, торжествующую над всяким внешним насилием и над всяким внутренним падением. Приняв в свою душу всю жизненную злобу, всю тяготу и черноту жизни и преодолев все это бесконечной силой любви, Достоевский во всех своих творениях возвещал эту победу. Изведав божественную силу в душе, пробивающуюся через всякую человеческую немощь, Достоевский пришел к познанию Бога и Богочеловека. Действительность Бога и Христа открылась ему во внутренней силе любви и всепрощения, и эту же всепрощающую благодатную силу проповедовал он как основание и для внешнего осуществления на земле того царства правды, которого он жаждал и к которому стремился всю свою жизнь».