Впоследствии, когда мы сумели восстановить события с достаточной полнотой, Фабриций признался, что именно этот эпизод представляется ему самым загадочным во всей нашей истории.
– Ничего не понимаю, экселенц. Мы ведь, как теперь точно выяснилось, ошибались буквально во всем. Предупреждение Иешуа послали в тот день потому лишь, что решили будто Каиафа через него добирается до Никодима, а этого в действительности и в помине не было. Предателем считали Иоанна – а он был чист аки ангел. К тому же и текст сообщения, по соображениям конспирации, пришлось сделать неопределенным – никаких имен, только факт предательства одного из учеников. Одним словом, экселенц, «предупреждение» наше оказалось фактической дезинформацией, и ничем Иешуа не помогло, да и не могло помочь.
– Ничего себе дезинформация! Все посылки наши действительно были ошибочны, но результат-то получился верным – минус на минус дал плюс. Итоговое сообщение парадоксальным образом содержало «чистую правду и ничего, кроме правды» – в общине есть предатель, и точка. И передано оно оказалось вовремя – в тот последний отрезок времени, когда что-то еще можно было изменить. Другое дело, что Иешуа не пожелал им воспользоваться, но уж это-то точно не от нас зависело.
– Не знаю… Я все равно не вижу, чтобы эта информация могла хоть чем-то помочь Иешуа вычислить Иуду. Я скорее готов допустить, что тут имело место какое-то наитие, фантастическое по силе и определенности…
– Ну-ну, Фабриций! В нашей с тобой профессии равно опасно и недооценивать интуицию со всякого рода наитиями, и придавать им чрезмерное значение. Ты, между прочим, почему-то игнорируешь элементарную наблюдательность Иешуа, а ведь она, насколько я могу судить, ничуть не уступала твоей; надо думать, материала для умозаключений у него за эти годы накопилось сколько угодно. Это ученики на следующий же день выбросили из головы историю с ящиком серебра, а он – наверняка нет; были, несомненно, и еще какие-то штрихи, которые потихонечку лепились в общую картину. В общем, в последнее время Учитель наверняка начал подозревать Иуду в какой-то нечистой игре. И, получив из заслуживающего доверия источника сообщение: «В общине есть предатель», он просто сложил два с двумя – и обнародовал результат.
– А у Иуды сдали нервы, и он ударился в бега, – решил, наверное, что в сообщении есть его имя…
– Не совсем так. Я полагаю, что он загодя выбрал этот день для завершения своей комбинации. То есть, конечно, не конкретный «четверг 13-го нисана», а ближайший день, когда ученики с Учителем окажутся в городе, и можно будет оторваться от них, не вызывая лишних вопросов. Уходить ночью из Гефсимании было бы куда подозрительнее; с другой стороны, нельзя было и выжидать до бесконечности – опасность того, что мы раскроем его трюк с Иоанном, росла с каждым днем. В тот вечер Иуда, наверное, только о том и думал – как бы ему выбраться из дома; так что Иешуа сделал ему неоценимый подарок.
– Ну ладно, убедили. А вот почему Иешуа не только не попытался остановить предателя, но и не назвал во всеуслышанье его имени?
– А ты представь себе на минутку, каков был бы реальный результат такого заявления. Ученики – ну чисто дети! – постоянно таскали с собой два меча (как будто это могло бы им хоть чем-то помочь). Только был там еще и третий меч, стоивший не только этой пары, но и многих других, – под хитоном у Иуды. Ткни Учитель в него пальцем – и тот же Петр наверняка полез бы разбираться, и это наверняка стало бы последней разборкой в его жизни. Так что если Иешуа действительно дорожил жизнью своих учеников, то он поступил единственно возможным образом: не стал загонять крысу в угол, а дал ей спокойно ускользнуть. Иуда так и так ушел бы, только еще оставив за спиной несколько трупов. Ну а уж из каких соображений Иешуа решил позволить себя убить – это, знаешь ли, вопрос не к сыщикам, а к философам.
– М-да… Интересная картина получается, экселенц. Выходит, что в тот день конечный результат был полностью предопределен, и никакие наши телодвижения – ни озарения, ни цепь грубейших ошибок – изменить ничего уже не могли. Как будто тут вступили в действие какие-то другие силы, иного порядка… Кстати, экселенц, а у вас не возникает ощущения, что это нас с вами кто-то «разыгрывает втемную»?
– Да как тебе сказать, центурион…
Впрочем, в ночь с 13-го на 14-е нисана, на которой временно прервалось наше повествование, эти обстоятельства оставались еще нам неведомы; тут Вы, проконсул, имеете перед нами фору. Знай все это – мы бы, конечно, действовали несколько иначе… Впрочем, теперь я уверен: это ровным счетом ничего бы не изменило.
…Мы перехватили их на самых подступах к Гефсимании, там, где Иерихонская дорога, делая небольшую петлю, пересекает ручей Кедрон. Колонна смешалась, где-то в хвосте послышался панический вопль «Зелоты!», и несколько первосвященнических рабов брызнули наутек по залитому луной склону. Храмовая стража, однако, на удивление быстро перестроилась в чуть рыхловатое каре, и края этой грозовой тучки тут же подернулись голубоватыми искрами клинков.
Точно выдержав паузу, я приказал: «Зажигай!», и свет нескольких факелов пустился в пляс по нашим шлемам и панцирям. И лишь после этого я вышел к ощетинившемуся мечами строю иудеян, присмотрелся и с изумлением провозгласил: «Батюшки-светы! Да это, никак, вовсе даже не разбойники, а храмовая стража Его Святейшества… Отбой, ребята, мечи в ножны!» И – уже по-арамейски: «Командира отряда ко мне!» По рядам иудеян прошла рябь, и ко мне протолкался высокий человек, почему-то в гражданском – в синем хитоне и коричневой головной повязке; разглядев его, я окоченел.
То, что Иуда командует отрядом, могло означать только одно. Передо мною не жалкий перебежчик, а успешно выполнивший задание и возвратившийся к своим кадровый сотрудник одной из иудейских спецслужб – то ли тайной полиции, то ли разведотдела Корпуса храмовой стражи. Дело отчетливо запахло для меня уже не отставкой без мундира, а гарантированным летальным исходом.
Иуда, впрочем, обрадовался встрече не более моего; оно и понятно – его план тоже пошел несколько наперекосяк. Встреча с римским спецназом в двух шагах от вожделенной цели в планы этих ребят никак не входила, и шестеренки в голове командующего операцией должны были сейчас крутиться с умопомрачительной быстротой – что сей сон значит? случайность или утечка? Это уже само по себе оставляло мне свободный пятачок – если не для осмысленного маневра, так хотя бы для блефа. И тут я услыхал откуда-то сбоку знакомый голос, произнесший по-гречески: «Бог мой, да это, никак, достопочтенный Афраний! Что вы здесь делаете в столь странный час, дражайший коллега?»
Я обернулся. Так и есть – передо мною стоял, слегка подбоченясь, чернобородый красавец в плаще, накинутом поверх легкой парфянской кольчуги. Нафанаил бен-Ханаан, в юности – известнейший террорист, а ныне начальник Отдела специальных операций Корпуса храмовой стражи, мой давний знакомец по совместным акциям против галилейских повстанцев. Откуда, однако, он взялся в Иерусалиме – по нашим данным, он со своими людьми должен сейчас работать где-то за Махероном, в оперативных тылах арабов… Верховный диверсант всея Иудеи, между тем, любезно взяв меня под локоток, двинулся к краю освещенного факелами пространства; при этом он с такой замечательной небрежностью отодвинул Иуду, что я понял: нет, ребята, еще не все потеряно. Итак, командует операцией все же Нафанаил; оно и понятно – в ином качестве работник его ранга вряд ли мог тут оказаться. Значит, Иуда все-таки либо перебежчик, либо, в худшем для меня случае, Нафанаилов конкурент, сотрудник тайной полиции. Ну что же, положение у меня крайне скверное, но не безнадежное, – будем драться.
– Ого! с обновкой вас, достопочтенный Нафанаил, – заметил я, с дружеской бесцеремонностью разглядывая свежий шрам на скуле коллеги. – Лучшее украшение для любого мужчины – кроме оперативника… Где это вас угораздило – не под Аль-Джегази? Говорят, будто вы там еле вырвались, оставив в зубах у арабов все перья из хвоста. Бедуины не любят тех, кто отравляет их колодцы, и ведь они в чем-то правы, а?.. И кстати – не могли бы вы мне, чисто по-дружески, поведать: зачем вообще вашему Корпусу понадобилось встревать в эти разборки между Иродом и Аретой?
– Знаете, Афраний, мне иногда сдается, что против врагов Империи работает не больше четверти вашей агентуры, а остальные три – шпионят за союзниками.
– Ну, иного союзника я бы не задумываясь сменял на трех врагов. К вам лично это, понятное дело, не относится…
– Тогда какого дьявола вы тут околачиваетесь? Только не надо вешать мне лапшу на уши насчет «поиска боевиков Элеазара», или еще чего-нибудь в этом роде!
– Вы меня обижаете, достопочтенный Нафанаил; когда это я вам «вешал лапшу на уши»? Кстати, насчет Элеазара – это вы как в воду глядели: вчера появилась чрезвычайно любопытная информация, и мы, как водится, готовы ею поделиться. А здесь я выполняю приказ прокуратора Иудеи о задержании и взятии под стражу некоего бродячего проповедника, выступавшего с подрывными призывами.
– Вот как? Уж не Иешуа ли Назареянина?
– Гм… Я поражен вашей осведомленностью, коллега; мои вам комплименты. Похоже, наша внутренняя контрразведка совсем обленилась и перестала ловить мышек…
– Вам угодно валять дурака, Афраний? Ведь вы же наверняка знаете, что приказ об аресте Назареянина уже отдан Синедрионом, – мы затем и отправляемся в Гефсиманию. Зачем вы устраиваете этот бег наперегонки – других дел у вас, что ли, нету? Занимались бы, действительно, Элеазаром… В конце концов, это наше внутреннее дело, не политическое, а чисто религиозное, и вас с вашими головорезами оно ни с какого боку не касается. Так что можете доложить прокуратору: все необходимые меры уже приняты храмовой стражей.
– А почему бы не наоборот: вы доложите Синедриону, что Назареянин уже арестован тайной службой прокуратора?
– Да потому, что этот арест действительно произведу я!