что в силу этого человеческого образа Господь правит всем этим, как одним-единственным человеком.
«Бог не мыслит, но творит; не существует, но вечен», – пишет Киркегор (Afsluttende uvidenskablig Efterskrift); но быть может правильней будет вслед за Мадзини, этим мистиком итальянского гражданства, сказать, что «Бог велик потому, что Он мыслит и творит одновременно» (Ai giovani d’Italia), ибо для Него мыслить это значит творить и наделять существованием то, что Он мыслит, как существующее, силою одного только этого мышления; немыслимое для Бога невозможно. Разве не сказано в Писании, что Бог творит единым словом своим, то есть своим мышлением, и что через Слово Его начало быть все сущее? Но разве Бог забывает то, что помыслил однажды? Разве не продолжают существовать в Высшем Сознании все те мысли, которые однажды в нем возникли? Если Он вечен, то разве не становится в Нем вечным всякое существование?
Наше страстное желание сохранить сознание, придать личную, человеческую цель Вселенной и своему собственному существованию таково, что даже требование величайшего, мученического и отчаянного самопожертвования будет воспринято нами как должное, если только нам скажут, что сознание наше, хотя и исчезает, но только для того, чтобы обогатить бесконечное и вечное Сознание, что души наши служат пищей для Вселенской души. Да, я обогащаю Бога, ибо до моего существования Он не мыслил меня существующим, потому что я – еще одно, новое существо, хотя и среди несметного множества других существ, и будучи действительно живым, страдающим, любящим, я остаюсь в лоне Его Сознания. Эта неодолимая жажда придать цель Вселенной, наделить ее сознанием и сделать ее личностью – она-то и ведет нас к вере в Бога, к желанию, чтобы Бог существовал, одним словом, к сотворению Бога. Да, вот именно к сотворению Бога! И, мне кажется, это не должно возмутить даже самого благочестивого теиста. Ибо верить в Бога это значит в определенной мере творить Его, хотя, конечно, прежде Он творит нас. Он – тот, кто в нас постоянно творит самого себя.
Мы сотворили Бога ради того, чтобы спасти Вселенную от небытия, ведь то, что не есть сознание, и сознание вечное, сознающее свою вечность и вечно сознающее, есть не более, чем кажимость, тень бытия. Поистине реально только то, что чувствует, страдает, сострадает, любит и желает, то есть сознание; субстанциально только сознание. И Бог нам нужен для того, чтобы сохранить сознание; не для того, чтобы познать существование, а для того, чтобы пережить его; не для того, чтобы знать, как и почему оно существует, но чтобы почувствовать, для чего оно существует. Если Бога нет, то любовь – бессмысленна.
Вера, надежда и милосердие
Что такое вера? Катехизис христианского вероучения, который мы изучаем в школе, отвечает на этот вопрос так: «Верить – это значит верить в то, чего мы не видели». Еще десять лет тому назад в одном из своих очерков я уточнил это следующим образом: «Верить в то, чего мы не видели! Нет! Творить то, чего мы не видим». И выше я уже сказал вам, что верить в Бога – это значит прежде всего хотеть, чтобы Он был, страстно желать существования Бога.
Теологическая добродетель веры, согласно Апостолу Павлу, а его определение служит основой всех традиционных христианских суждений о вере, состоит в «осуществлении ожидаемого и уверенности в невидимом».
Осуществление, или вернее поддержание, подкрепление, надежды – гарантия надежды. Таким образом, вера сопряжена с надеждой, вернее подчиняется ей. Фактически дело не в том, что мы надеемся, потому что верим, скорее мы верим, потому что надеемся. Именно эта надежда на Бога, то есть страстное желание, чтобы существовал Бог, который гарантировал бы вечность нашего сознания, и заставляет нас верить в Него.
Но вера, которая в конечном счете представляет собой нечто сложное, включающее в себя наряду с элементом аффективным, биотическим, или чувственным, и, строго говоря, иррациональным, а также познавательный, логический, или рациональный, элемент, предстает перед нами в форме познания. Отсюда непреодолимая трудность отделения веры от всякой догмы. Чистая вера, свободная от догм, о которой когда-то я так много писал, это фантом. Выдумка о вере в самое веру – тоже не выход из положения. Вере необходима материя, в которой она могла бы осуществляться.
Вера это форма познания, пусть даже это познание нашего витального желания и его словесное оформление. По крайней мере в нашем обычном языке слово «верить» имеет двоякий и даже противоречивый смысл, означая, с одной стороны, высшую степень приверженности нашего ума какому-нибудь знанию как истинному, а с другой – приверженность слабую и нерешительную. Так что если в одном смысле вера во что-то означает величайшее признание, какое только возможно, то и выражение «верю, что так будет, хотя не уверен в этом», является обычным и тривиальным.
Это соответствует тому, что мы говорили о неуверенности как основе веры. Самая крепкая вера, в отличие от всякого другого познания, не являющегося религиозным – правоверным, как мы бы сказали, – основывается на неуверенности. Вот почему вера, гарант того, на что мы надеемся, это скорее доверие к личности, которая нас в чем-то уверяет, а не рациональное признание какого-нибудь теоретического принципа. На место объективного элемента познания вера ставит личный. Мы верим не чему-то, а скорей кому-то, кто нам что-то обещает или нас в чем-то убеждает. Мы верим личности и Богу, если только Он личность и персонализация Вселенной.
Этот личный, или религиозный, элемент в вере очевиден. Сама по себе вера, как обычно говорят, не есть теоретическое познание или рациональное признание истины; но, по сути дела, доверие к Богу тоже не является достаточным ее объяснением. «Вера это внутреннее смирение или признание духовной власти Бога, непосредственное послушание. И как только это послушание становится средством постижения рационального принципа, вера становится личным убеждением».
Этот личный, или, вернее, персонифицированный, смысл веры, очевидный уже в самых заурядных ее формах, превращает веру в некий дар свыше, вдохновение, чудо. Вот какая история приключилась с одним парижским врачем. Узнав, что в его районе объявился знахарь и начал отбивать у него клиентов, он перешел в другой, более отдаленный район, где его никто не знал, представился как знахарь и стал вести себя соответствующим образом. А когда его обвинили в нелегальной медицинской практике, он предъявил свой диплом, говоря приблизительно следующее: «Я врач, но если бы я был представлен как врач, то не приобрел бы ту клиентуру, которую имею в качестве знахаря; а теперь, когда мои клиенты узнали, что я врач с медицинским образованием и имею диплом врача, они сбегут от меня к знахарю, который даст им ручательство в том, что не имеет образования и будет лечить их по вдохновению». Ни врач, вынужденный доказывать, что он не имеет ни диплома ни образования, ни знахарь, вынужденный доказывать, что, он имеет образование и является дипломированным врачем, не заслуживают доверия, Ибо одни верят в науку, в образование, а другие – в личность, вдохновение и даже в невежество.
«В географии мира имеется некое разграничение, которое мы можем увидеть при рассмотрении различных мыслей и желаний людей по отношению к их религии. Вспомним, что в этом отношении весь мир делится на два совершенно разных полушария. Одна половина мира мистическая, это великий, темный Восток. Он стоит на том, что в познании мы никогда не достигаем абсолютной ясности. Представьте в качестве ясной и отчетливой любую из великих идей жизни, и тотчас же она покажется Востоку неистинной. У него есть какой-то инстинкт, который подсказывает ему, что самые глубокие мысли слишком глубоки для человеческого ума и что если они выражены в форме, доступной для человеческого ума, то тем самым совершается насилие над их природой и они теряют свою силу. А Запад требует ясности и не терпит тайн. Он предпочитает отчетливое суждение в той же мере, в какой его Восточному брату оно не нравится. Он стремится к познанию того, что значат вечные и бесконечные силы для его частной жизни, предполагая, что они должны его лично сделать счастливее и лучше, чуть ли не строить ему удобное жилище и варить ему ужин на огне…
Есть, конечно, исключения; мистики в Бостоне и Сан-Луи, с одной стороны, люди, приверженные фактам в Бомбее и Калькутте, с другой. Эти две противоположные духовные позиции не могут быть отделены друг от друга каким-нибудь океаном или горным хребтом. В некоторых странах и у некоторых народов, например, у иудеев и у нас в Англии, они сильно перемешаны. Но в основном, мир разделен именно так. Восток верит в лунный свет тайны; Запад – в полуденный свет научного факта. Восток в своих туманных порывах устремляется к Вечности; Запад легкой рукой ловит настоящее и не хочет отпускать его до тех пор, пока не выяснит его рациональных, интеллигибельных причин. Каждый из них плохо понимает другого, не доверяет ему, и даже в значительной мере презирает. Но только оба полушария вместе, а не каждое из них в отдельности, образуют мир в целом». Так сказал в одной из своих проповедей преподобный Филипп Брукс, который был епископом в Массачусетсе и великим проповедником унитаризма (The mistery of iniquity and other sermons, sermon, XII).
Точнее можно было бы сказать, что во всем мире, как Восточном, так и Западном, рационалисты ищут дефиниций и верят в понятие, а виталисты ищут вдохновения и верят в личность. Одни изучают Вселенную, чтобы вырвать у нее ее секреты; другие молятся Сознанию Вселенной, стремятся вступить в непосредственную связь с Душой мира, с Богом, дабы найти гарантию, или осуществление, того, на что надеются, а именно – что не умрут, и уверенность в невидимом.
И поскольку личность это воля, а воля всегда направлена на будущее, постольку тот, кто верит, верит в грядущее, иначе говоря, в то, на что надеется. Строго говоря, мы верим не в то, что есть и было, но только в то, что является гарантией, осуществлением того, что будет. Вера христианина в воскресение Христа, то есть доверие к традиции и Евангелию – а обе эти вещи являются чем-то личным, – которые говорят ему, что Христос воскрес, это вера в то, что благодаря Христу и сам он когда-нибудь воскреснет. И даже научная вера, ведь и она существует, тоже относится к будущему и является актом доверия. Человек науки верит, что в такой-то грядущий день будет удостоверено затмение солнца, верит, что законы, которые до сих пор правили миром, будут править им и впредь.