омпании используют модель подписки, они в конечном счете станут крайне прибыльными, несмотря на значительные потери на стадии их становления. Получит ли эта теория подтверждение, покажет время.
К июню акции SaaS компаний перестали падать и полезли вверх, вкупе с остальными составляющими рынка. Это было отрадным известием для HubSpot, начавшего брать в долг деньги, чтобы оплачивать свои счета. Рынок пребывал в стагнации. Акции Salesforce.com, нашего конкурента и лучшей SaaS-компании, все еще были ниже своего февральского уровня. Нельзя было с уверенностью сказать, что HubSpot в самом деле сможет провести успешное IPO. Но выбор был невелик. Деньги заканчивались. Возможно, удалось бы добиться очередного раунда венчурного финансирования, но на более жестких условиях.
25 августа HubSpot объявил о своей готовности выйти на открытый рынок. После этого HubSpot опубликовал свой проспект ценных бумаг, в котором содержится вся финансовая информация. Все выглядело не блестяще.
21. Простите, но не могли бы вы свалить из нашей компании?
В тот день, когда HubSpot подавал бумаги для IPO, за несколько часов до официального объявления об этом, ни о чем не подозревая, я запостил небольшую шутку онлайн. Эта хохмочка привела к грандиозному, масштабнейшему скандалу и стала для меня началом конца моей карьеры в HubSpot.
Все началось, когда я сидел за своим рабочим столом в Топанге, попивая утренний кофе и наблюдая, как колибри парят у веток деревьев. Листая ленту новостей в Facebook, я сделал саркастичное замечание, оказавшееся завуалированным плевком в сторону Спиннер.
Но это был не самый лучший день для шуток. Я не знал, что HubSpot через несколько часов объявит свои планы по IPO. В Кембридже все, без сомнения, были на нервах, особенно Спиннер и Череп. Но я-то об этом и понятия не имел. Я на расстоянии пяти тысяч километров от них, сижу в лесу. Понедельник. Исполнительный продюсер «Кремниевой долины» дал нам выходной. Это также был последний день пребывания в Калифорнии моих детей, и я планировал свозить их в Six Flags Magic Mountain. Завтра они улетят домой, в Бостон.
Моя шутка на Facebook – отсылка к тому, что мне несколько недель назад сказал Троцкий. В ней также «приняла участие» мой друг Барбара, журналист, написавшая о том, что руководители покидают HubSpot. Первым был Дэвид Кансел, директор по производству, и Элиас Торрес, вице-президент по инженерным разработкам, и их потеря стала очень весомой. Спустя неделю ушли еще двое: одним из них был Аттик, креативный директор, а другим «директор по UX-дизайну». Четыре ключевые фигуры покинули компанию прямо перед тем, как она собралась выйти на рынок. Барбара написала рассказ под заголовком «HubSpot теряет еще двух управленцев во время подготовки к ежегодной пирушке и IPO».
Спиннер возмутилась. Она потребовала, чтобы Барбара сменила заголовок и переписала статью, потому что, строго говоря, Аттик и другой паренек не были руководителями. Барбара ответила, что для нее они были вполне себе руководящими и, в любом случае, она занята, у нее дедлайн и нет времени ввязываться в дебаты по семантике со Спиннер. Троцкий знал, что я дружил с Барбарой и, покраснев от злости, позвонил мне. «Спиннер только что испортила отношения с влиятельным репортером. Барбара всегда хорошо к нам относилась. Теперь она никогда больше не будет о нас писать», – сказал он.
Когда я позвонил Барбаре и спросил ее по поводу произошедшего, она рассмеялась. Да, Спиннер была занозой в заднице. Может, она подумала, что, если как следует достанет Барбару, та уступит и сменит заголовок, опустив слово руководитель, только для того, чтобы Спиннер отстала от нее и оставила в покое. Барбара склонялась к тому, чтобы не любить пиарщиков в принципе, а особенно, когда те начинали объяснять ей, какие слова можно использовать, а какие нельзя. Но для Барбары все это было несущественно.
Это была предыстория. В тот день в новостях говорили, что Аттик присоединился к новой компании, а Boston Business Journal выпустил статью, где в заголовке он фигурирует как «бывший руководитель из HubSpot». Аттик выложил ссылку на статью на своей странице в Facebook. Там же я и отпустил шутку, имевшую столь значительные последствия. «Аттик, – писал я, – рад за тебя, но ты не руководитель. Я потребую корректировки!»
Это был прикол, понятный только своим, небольшая отсылка к стычке, о которой знало полдюжины людей во всем мире. В своем комментарии я упомянул Барбару. Помимо Аттика, это единственный человек за пределами HubSpot, которая поймет шутку.
Вот и все. Все. Я опубликовал свой маленький комментарий и продолжил листать новостную ленту.
Через несколько минут телефон дал мне знать, что пришло сообщение. Оно от Троцкого. Нам надо поговорить. Прямо сейчас.
В HubSpot объявлена боевая тревога, сообщил он мне. Все из-за моего комментария. Смертельная ошибка. Кое-кто его увидел – он не скажет кто – и доложил Спиннер, и теперь та взбесилась.
«Я просто удалю его», – ответил я, и быстро стер свой комментарий. Его нет. Эта маленькая шутка провисела в сети самое долгое тридцать минут, и ее не могло увидеть много людей. Большинство из тех, кто увидел, даже не понял, что она означает.
Но Троцкий по-прежнему твердил, что я сделал ужасную вещь. Спиннер в ярости. Она такую вонь подняла! Череп тоже взбесился. «Он велел передать тебе, что, по его мнению, это твой второй прокол», – говорит Троцкий. Первая черная метка была мне выписана, видимо, тогда, когда я раскритиковал Халлигана за его комментарий про седые волосы и опыт. «Ты не уволен, – грустил Троцкий, – но ужасно к этому близок. Это плохо».
Я ошарашен. Уволен? Правда? Из-за комментария на Facebook? Это бред.
«Я поговорю с Черепом и выясню, что он собирается делать, – сказал Троцкий. – Я тебе перезвоню».
Позже, в тот же день, Троцкий начал надоедать мне с тем, чтобы я ему позвонил. Я со своими детьми в это время находился в Six Flags, это был их последний день в Калифорнии, и мне бы очень хотелось сконцентрировать свое внимание на них, но Троцкий настаивал на том, чтобы поговорить немедленно. Я все еще отходил от нашего разговора, когда он сообщил, что я очень близок к тому, чтобы меня уволили. В начале второй половины дня мне попалась на глаза новость, что HubSpot подала заявку на IPO. Я понял, что, возможно, это и послужило причиной, почему все так взбудоражились. Мы договорились созвониться в четыре часа по моему времени, в семь часов по-восточному.
Я позвонил Троцкому из машины, медленно, с частыми остановками продвигаясь в потоке по шоссе 405. Уставшие дети расположились на заднем сиденье. Я надел гарнитуру, чтобы они не слышали, что говорит Троцкий. Думаю, им бы это не понравилось. Как я полагал, он собирался уволить меня, и если это так, я хотел, чтобы дети это не слышали. Я бы подождал с разговором до завтра, чтобы не пришлось все это обсуждать при них, но Троцкий все никак не мог успокоиться.
Он перечислял количество проблем, созданных моей шуткой, и утверждал, что это выставляет меня в дурном свете. Он говорил со мной официальным тоном. Кажется, что Троцкий тщательно подбирал слова, будто записал на бумагу все, что собирался сказать, и сейчас шел по списку. Вместо Троцкого, моего приятеля, парня с развязным чувством юмора, того, кто дружил со мной так, что на нас жаловались дамы из блога, нынешний Троцкий говорил со мной очень серьезным и официальным тоном, будто я совершил ужасное преступление против культа Оранжевых Людей, почти смертный грех, по меркам HubSpot.
Может, это случилось потому, что я провел несколько недель, сидя в одной комнате с писателями, рассуждающими об огромных членах и сухих вагинах, но, право же, мой маленький комментарий в посте Аттика не казался мне уж настолько серьезным.
Но это серьезно, говорил Троцкий. То, что я наделал – очень, очень серьезно. Очень плохо. Это огромная проблема. Мне потребуется много сил, чтобы вернуть доверие своих коллег.
«Ты сам вырыл себе яму, – говорил он. – Я не уверен, что ты сможешь из нее выбраться».
Я не спорил с ним и не говорил, что это ненормально – отслеживать посты на Facebook, а затем угрожать мне. Я решил, что просто выслушаю его, отмечу для себя все, что он скажет, сохраню спокойствие и отвечу как можно более кратко, памятуя, что на заднем сиденье мои дети, которые ловят каждое слово. «Хорошо, – говорил я. – Понимаю. Конечно. Хорошо. Да, я понимаю, о чем ты».
Но все это звучало невероятно – в буквальном смысле слова. Иными словами, я не верил, что Троцкий и впрямь думал то, о чем говорил. Этот невинный пост едва ли кто смог увидеть, а удалил я его через несколько минут после публикации. Более того, немного ранее Троцкий сам позвонил мне и рассказал, что Спиннер изначально вела себя, как имбецил, общаясь с Барбарой. Если бы Троцкий сказал: «Слушай, мы оба знаем, что Спиннер – идиотка, но нельзя над ней шутить», я бы еще мог поверить в его искренность. Но сказал он не это. Он сказал, что Спиннер права и ее жалоба обоснована. Он сказал, что согласен с Черепом, что меня, наверное, стоит уволить. Это великолепно. Не знаю, как это произошло, но Троцкий изменился – совершенно. Как в финальной сцене «Вторжения похитителей тел», когда ты думаешь, что Дональд Сазерленд – еще человек, но когда он открывает рот, ты понимаешь, что он стал… одним из них.
Все это выглядело как предлог для Троцкого, неважно насколько этот предлог весóм, спровоцировать скандал и выпереть меня из компании. Я вспомнил имейл, который он прислал мне ранее в этом месяце, в котором «как друг» просил меня подумать, почему я хочу продолжать работать в HubSpot. Может, он надеялся, что я отвечу ему: «Эй, ты прав, ничего не выходит, и я не вернусь после своего отсутствия». Вместо этого я позвонил ему и сказал, что хочу продолжить работать в компании. Это правда, я терял интерес и решил начать искать другую работу, но в то же время хотел оставаться на зарплате.
Теперь мы перешли на следующий уровень: Троцкий использовал свой менеджерский голос и пробежался по списку того, что я сделал не так. На самом деле, я сделал только одно – оставил небольшой комментарий, и вообще, от какого бы пренебрежения или оскорбления не страдала Спиннер, это ничто по сравнению с битвой на Facebook между Троцким и Спиннер, разразившейся за несколько месяцев до этого, когда он начал чесать языком про слонов, а она обвиняла его в женоненавистничестве. Эта ссора не закончилась угрозами быть уволенным в чей-либо адрес. А вот мой маленький комментарий, где не упоминалось ни одного имени, причислили к поведению, за которое можно лишиться места, которое можно обсасывать целый день, к яме, из которой я теперь могу не вылезти.