Homo sapiens. Можно увидеть в этом аналог линнеевской «Системы природы», только у Геккеля акцент был сделан не на классификации организмов, а на реконструкции их родословной. Но судьбы этих трудов сложились совсем несхожим образом. Сочинение Линнея до сих пор знают и используют современные ботаники и зоологи, а трехтомник Геккеля известен лишь специалистам в области истории биологии. Его филогенетические реконструкции по большей части оказались неудачными и были сданы в архив. Виной тому и недостаточность знаний о животных и растениях, и склонность самого Геккеля к смелым, но не всегда подтверждаемым фактами гипотезам. В те времена установить родственные отношения между всеми группами живых организмов было объективно невозможно. Эта задача не выполнена и по сей день, хотя технические средства и методы, доступные современным ученым, по эффективности многократно превосходят средства, доступные Геккелю. Нехватку твердо установленных данных он смело восполнял гипотезами и догадками[42]. Аналогично поступали и его последователи, так что в конце XIX — начале XX в. в зоологии накопилось множество противоречащих друг другу филогенетических гипотез, и разобраться в этом хаосе было чрезвычайно сложно. Филогенетика, совсем молодая наука, вступила в период затяжного кризиса. Многие талантливые молодые биологи предпочли обратиться к другим отраслям биологии, основанным на экспериментальном подходе, который, как им казалось, дает более точное и объективное знание, чем спекуляции в геккелевском духе.
Вторая половина позапрошлого века — эпоха расцвета физиологии и эмбриологии животных; на рубеже веков к ним присоединилась генетика. В те же самые десятилетия состоялись крупномасштабные экспедиции в разные экзотические страны, а также впервые была получена информация о животных, населяющих глубины морей, ранее совершенно неведомых (во времена молодости Дарвина некоторые исследователи утверждали, что глубже 550 м жизнь в океане вообще невозможна; это было блестяще опровергнуто уже в последней четверти XIX в.). Объем доступной биологам информации стал расти лавинообразно. Некоторым казалось, что филогения Геккеля и его сподвижников поможет разобраться в этих новых данных. Как выразился спустя несколько лет после смерти Геккеля выдающийся русский зоолог В. Н. Беклемишев, это было время, когда «головы человеческие не могли как следует переварить массы хлынувших фактов и ввиду этого были приложены все усилия, чтобы затискать их хоть в какие-нибудь грубые, но наглядные схемы»[43]. Наверное, это было неизбежно. Вряд ли Геккель сам до конца осознавал, как грандиозна и трудна поставленная им задача и что даже усилиями нескольких поколений филогенетиков решить ее невозможно. Он торопился, фантазировал, чертил сложноветвящиеся древа, выпуская в свет один увесистый том за другим. Параллельно с этим печатал философские трактаты и даже задумал сделаться основателем новой религии — религии разума (она же монистическая религия), утверждая, что «чистую истину» можно отыскать только в «храме естествознания».
Прошло полтора века. Сейчас мы можем отделить ошибки и заблуждения Дарвина, Гексли, Геккеля и других, менее известных, ранних эволюционистов от позитивного вклада, который они сделали в науку. А вклад этот огромен. В биологии прочно утвердилась идея развития, великая мысль о единстве всех живых существ и о человеке, который уже не был избранным существом, созданным совершенно обособленно от других видов. На человека стали смотреть как на часть природы, один из множества видов, возникших естественным путем в ходе биологической эволюции. Не совершенный, не богоизбранный, не отделенный пропастью от других животных, уникальный лишь тем, что способен «познавать самого себя». По крайней мере, это единственная специфичная для Homo sapiens черта, которую смог отыскать великий классификатор Линней.
Дарвин и Геккель поставили задачу реконструировать полное родословие живых существ, нарисовать полное древо жизни. В их время она не могла быть выполнена. Филогенетикам предстояло вступить в долгую схватку со страшным врагом — кровожадным и ненасытным богом Кроносом.
Глава 3. Через горы времени
Гаснут во времени, тонут в пространстве
Мысли, событья, мечты, корабли…
Я ж уношу в свое странствие странствий
Лучшее из наваждений земли.
Время… Мы с большой легкостью используем это слово, почти никогда не задумываясь о его глубинных смыслах. В повседневной жизни мы относимся ко времени как к привычной вещи или даже как к живому существу. Мы его «тянем», «тратим», «проводим», «забываем» о нем, а порой даже «убиваем». Но с точки зрения физика или философа время — это далеко не простое понятие, и даже выразить словами его суть не очень легко. Хорошо об этом написал Блаженный Августин, христианский богослов, живший в IV–V вв. нашей эры: «Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю… А может быть, я не знаю, каким образом рассказать о том, что я знаю?»[44]
Для физика одно из важнейших свойств времени — его анизотропность. Это значит, что в мире, в котором мы живем, время течет только в одном направлении, из прошлого в будущее. Река времени, в отличие от обычной реки, не имеет рукавов и параллельных русел. Прошлое может определять будущее, но не наоборот (по крайней мере до тех пор, пока не изобретена машина времени). То, что произошло, изменить невозможно[45].
События прошлого, как выразился поэт, «гаснут во времени». Их материальные следы постепенно стираются и исчезают с лица земли. Люди изобрели множество средств борьбы с забвением прошлого — музеи, архивы, библиотеки, фотографии и видеозаписи. Интернет, наконец. В природе же память о прошлом обычно не сохраняется, хотя есть замечательные исключения из этого правила. Вспомним годовые кольца деревьев, в которых записана информация о климатических событиях прошлого, иногда удаленных от нас во времени на сотни и тысячи лет. Но в целом прошлое Земли, особенно очень далекое, с большой неохотой открывает свои тайны.
В этой книге мы говорим о родословной животного мира. Что делает историк, если ему необходимо восстановить генеалогию какой-нибудь семьи или большого рода? Он старается отыскать достоверные документальные свидетельства, содержащие нужную ему информацию. Чаще всего это архивные документы, причем самые разнообразные — выписки из метрических книг, жалованные грамоты, автобиографии, даже личная переписка. Могут быть «документы» и иного рода, скажем надписи на надгробных обелисках и саркофагах. Но, даже имея доступ к богатейшим архивам, историку далеко не всегда удается восстановить генеалогию во всех ее деталях. Часть информации неизбежно утрачивается, свидетельства прошлого гибнут в огне пожаров или от зубов (или жвал) животных-вредителей, портятся от влаги или плесени. Однако в сравнении с задачей историка задача ученого-биолога, реконструирующего историю животного мира, значительно труднее. Интервалы времени, с которыми он имеет дело, охватывают не века и тысячелетия, а миллионолетия, да и от огромного большинства живых существ, некогда скакавших, пресмыкавшихся или неспешно бродивших по земле, никаких следов не осталось. Мы уже видели это в первой главе на примере заглавного героя этой книги, LUCA. Поэтому правильнее не сокрушаться о том, как много пробелов содержит наше знание о прошлом животного мира, а восхищаться тем, сколь много удалось узнать назло усилиям беспощадного бога времени Кроноса (он же Сатурн; рис. 3.1).
В течение последних двух с половиной столетий важнейшим поставщиком сведений, необходимых для построения генеалогии животных, была палеонтология. Хотя эта наука довольно молода и возникла где-то в самом конце XVIII столетия, окаменелые остатки животных и растений привлекали внимание людей еще в Античности и Средневековье. Но как же много лет, чернил и смекалки потребовалось, чтобы стала общепринятой идея об их принадлежности видам, давно исчезнувшим с лица земли, жившим задолго до человека. Некоторые из них настолько древние (трилобиты, аммониты, дейноцефалы), что не имеют близких родственников среди ныне живущих видов — они сгинули миллионы лет назад вместе со всей своей родней.
Например, во времена Карла Линнея палеонтология только-только начинала зарождаться, и великий швед едва ли догадывался, какое множество удивительных и ни на что не похожих тварей обитало на земле в геологическом прошлом. Пришлось бы ему изрядно поломать голову, чтобы определить их место в его Systema Naturae![46]
Конечно, существование окаменелостей никем не подвергалось сомнению; их изучали ученые и коллекционировали натуралисты-любители. Однако природа окаменелостей долго оставалась загадкой. Еще в XVII–XVIII столетиях бытовало мнение о том, что они представляют собой lusus naturae (игру природы), то есть образчики минералов и камней, лишь случайным образом похожие на части тел животных и растений. Если же животное происхождение ископаемого черепа или раковины сомнений не вызывало, то их связывали либо с современными животными, погибшими сравнительно недавно (например, в результате Всемирного потопа; не будем забывать, что в рамках традиционной библейской хронологии наша планета очень молода, и «потоп» имел место каких-нибудь несколько тысяч лет назад), либо с фантастическими созданиями, известными из мифологии, драконами или великанами. Научная палеонтология возникла лишь тогда, когда стало очевидно, что окаменелые остатки чаще всего принадлежат видам, давным-давно исчезнувшим, но в свое время не менее живым и реальным, чем современные.