Данные, полученные палеонтологами, сыграли важнейшую роль в становлении биологической картины мира и эволюционной теории как ее центрального элемента[47]. С каким же материалом приходится работать исследователям вымершей фауны и флоры?
Всю совокупность окаменелых остатков живых организмов, сохранившихся в слоях осадочных пород земной коры, часто называют палеонтологической летописью. Но это летопись без летописца. Не было никакого «монаха Нестора», разложившего в правильном порядке по слоям горных пород вожделенную добычу палеонтологов — все эти окаменелые позвонки, раковины, зубы и отпечатки листьев. Каменная летопись сформировалась в результате совместного действия многих разнонаправленных и зачастую хаотичных факторов. Она дает лишь очень искаженное и обрывочное представление о той жизни, что процветала на нашей планете 20 или, скажем, 200 млн лет назад. Это не препятствует ученым делать вполне обоснованные выводы, но им приходится прилагать много усилий, чтобы понять, насколько искажена эта летопись и какие поправки следует внести, чтобы получить более близкую к реальности картину прошлого.
Начнем с того, что представители разных групп животных имеют неодинаковые шансы после гибели хотя бы частично сохраниться на страницах палеонтологической летописи. Удостоиться, так сказать, каменного бессмертия. Лучше, конечно, сохраняются части тела, содержащие в себе твердое вещество: хитиновые панцири, кости, зубы, раковины. Львиная доля материала, изучаемого палеонтологами, представлена подобными объектами. Однако и на них пребывание в течение миллионов лет в слоях пород сказывается неблагоприятно. Окаменелые остатки трескаются, ломаются, а если вдруг окажутся на поверхности земли, то их быстро разрушают вода и ветер. Немудрено, что многие виды ископаемых животных известны по очень небольшому материалу, например по единственному зубу или обломку кости[48]. Бывает и так, что само тело животного не содержит твердых частей, но от него остается след в иле на дне первобытного моря. Окаменелый след — вот он, перед нами, а оставившую его лапу, плавник или параподию поминай как звали… Но и в этом случае можно сделать кое-какие выводы о животном, оставившем этот след, и даже дать его научное описание.
Исследовательская задача, таким образом, состоит в том, чтобы на основе этих разрозненных обломков, обгрызенных ненасытным Кроносом, восстановить облик целого живого существа, а также попытаться представить, как оно двигалось, чем питалось, как добывало свою пищу. И здесь мы подходим к одной особенности, общей почти для всех наук, изучающих прошлое, — археологии, истории, палеоантропологии, палеонтологии, палеогеографии. Прошлое нельзя наблюдать непосредственно[49], его можно только реконструировать путем интерпретации дошедших до нас свидетельств, неважно, окаменелая это челюсть или новгородская берестяная грамота. Реконструкция почти неизбежно предполагает домысливание, восполнение недостающих элементов мозаики за счет более или менее обоснованных догадок. Здесь открывается большой простор как для субъективных решений, так и для фантазии, что дает повод далекому от науки «обывателю» с порога объявлять все подобные реконструкции чистым вымыслом. Обыденному сознанию кажется невероятным, что можно всерьез рассуждать о том, чего нельзя увидеть (потрогать, понюхать, услышать, попробовать на вкус). Этого никто не видел, значит, «доказать» ничего нельзя. Но, даже игнорируя такой наивный нигилизм, исследователи минувшего тратят очень много времени, сил и нервов на споры в своей собственной профессиональной среде. И зачастую эти споры как раз посвящены интерпретациям того или иного события или явления, имевшего место в прошлом. Даже исторический факт, черным по белому записанный в старинной летописи, далеко не всегда принимается учеными как непреложная истина.
Откроем «Повесть временных лет», одно из самых древних и драгоценнейших для историка произведений русской литературы. В ней рассказывается о том, как в «лето 6370» (что соответствует 862-му году нашего летоисчисления) предки наши, устав от постоянных кровавых междоусобиц, решили: «„Поищемъ собѣ князя, иже бы володѣлъ нами и судилъ по праву“. И идоша за море къ варягомъ, к руси». Придя к варягам, сделали им предложение, от которого невозможно было отказаться: «„Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нѣтъ. Да поидѣте княжитъ и володѣти нами“. И изъбрашася 3 братья с роды своими, пояша по себѣ всю русь и придоша; старѣйший, Рюрикъ, сѣде Новѣгородѣ, а другий, Синеусъ, на Бѣлѣ-озерѣ, а третий Изборьстѣ, Труворъ. И от тѣхъ варягь прозвася Руская земля…»[50]
Казалось бы, что может быть яснее? Ведь совершенно определенно написано о призыве скандинавов-варягов, от которых пошли не только истоки русской государственности, но и само имя — Русь. Тем не менее этот летописный рассказ до сих пор служит предметом ожесточеннейших споров. Еще со времен Михайлы Ломоносова историки разделились на два враждующих лагеря — норманистов и антинорманистов. Первые склонны доверять рассказу Нестора, вторые яростно опровергают его как легенду не только исторически недостоверную, но и прямо-таки обидную для национального чувства[51]. Жестокая полемика по этому вопросу ведется вот уже почти два века, и конца-края ей не видно.
Посетители Палеонтологического музея им. Ю. А. Орлова Российской Академии наук, расположенного на юге Москвы, задрав головы, бродят среди гигантских скелетов вымерших чудовищ — различных динозавров или еще более древних рептилий. Останавливаются в изумлении перед огромными, как колесо автомобиля, раковинами спирально закрученных аммонитов. С уважением поглядывают на черепа индрикотериев и саблезубых тигров. Но вряд ли внимание многих привлекает скромный экспонат, затерявшийся в одной из бесчисленных застекленных витрин. Это всего лишь задняя часть скелета какого-то не очень крупного млекопитающего (рис. 3.2). Хвост и две лапы — это почти все, что сохранилось от существа, носящего звучное латинское название Semantor macrurus Orlov, 1931 (крупнохвостый семантор)[52]. Остатки семантора были найдены в 1929 г. на берегу реки Иртыш на территории современной Павлодарской области Казахстана. Этот вид обитал в плиоцене, 4–4,5 млн лет назад.
Возможно, вы подумаете, что хвост и задние лапы — это до обидного мало и никто никогда не сможет узнать, как выглядело это животное целиком. И тем не менее в статье академика Ю. А. Орлова, где описывался семантор[53], были даны не только подробнейшие характеристики каждой сохранившейся его косточки, но и опубликованы рисунки, реконструирующие внешний облик зверя (рис. 3.3).
Как можно было это сделать? «Рецепт» восстановления целого животного по фрагментам его скелета был предложен еще в начале XIX в. великим французским зоологом и палеонтологом Жоржем Кювье. Тем самым, о котором рассказывают, что он мог реконструировать целое животное по одной-единственной кости. Кювье делал это, используя сформулированный им принцип корреляций, согласно которому строение каждого отдельного органа животного не является случайным. Оно коррелирует, то есть соотносится, со строением целого организма и в конечном итоге обусловлено его образом жизни. Как писал Кювье, ни одна часть организма «не может измениться без того, чтобы не изменились другие, и, следовательно, каждая из них, взятая отдельно, указывает и определяет все другие. <…>…малейшая ямка в кости, малейший апофиз имеют определенный характер, в зависимости от класса, рода, вида, которому они принадлежат, до такой степени, что каждый раз, когда мы имеем только хорошо сохранившийся конец кости, можно… определить все эти вещи столь же достоверно, как если бы мы имели целое животное»[54].
С помощью такого подхода Кювье, а вслед за ним и его ученики и последователи сумели, работая почти исключительно с ископаемым костным материалом, не только реконструировать внешний облик вымерших животных, но и высказать определенные догадки об их питании, способе передвижения, даже о некоторых особенностях экологии. Вроде бы все замечательно, но и тут перед нами встает призрак неопределенности. Вернемся к семантору. На реконструкции, приведенной в статье Орлова, семантор обликом и повадками больше всего напоминает современного тюленя, представителя ластоногих. Действительно, Ю. А. Орлов, детально изучив фрагменты скелета, заключил, что семантор имел совокупность признаков, «столь типичных для ластоногих, что не представляется возможным отнести ископаемое животное к какому-либо другому отряду млекопитающих» (выделено мной. — М. В.). Звучит весьма категорично. А теперь посмотрим на реконструкцию того же самого животного, опубликованную во второй половине ХХ в. (см. рис. 3.2). Перед нами существо, похожее на выдру и мало напоминающее тюленя. Современные исследователи, заново изучив остатки семантора, пришли к выводу, что этот зверь относится к семейству куньих и, возможно, в самом деле родственен выдре[55]. Вряд ли он обитал в море. Отсюда и его новый облик на рисунке. Подчеркиваю, и Орлов в 1930-е гг., и современные авторы имели дело с одним и тем же скудным ископаемым материалом. Но как же различны их выводы! Невзирая на категорический отказ академика помещать семантора в любую другую группу зверей, кроме ластоногих (моржи, нерпы, тюлени), сегодня его классифицируют как родича куниц, соболей и горностаев.
Получается, что реконструкции облика неведомых зверей — это не истина в последней инстанции, они меняются вместе с развитием палеонтологии. Появляются новые исследовательские методы, делаются новые находки ископаемых остатков, расширяется наше знание о современных и вымерших животных. Кто знает, может быть, и нынешняя реконструкция семантора — не последняя. Достаточно обнаружить недостающие элементы его скелета, например череп, чтобы картина изменилась в существенных деталях. И это совершенно нормально, такова специфика изучаемого материала. По мере изучения реконструкции становятся (хотелось бы в это верить) точнее и точнее, но все же они обречены оставаться