трансмутации никакой «эволюционной идеи»: железо во веки вечные пребудет железом, а золото — золотом. Аристотель доскональнейшим образом описывал внешнее и внутреннее строение известных ему животных, их образ жизни, поведение, особенности физиологии и размножения, но ни словом не обмолвился о том, что между ними могут существовать отношения кровного родства. Не говоря уже о том, что конкретный вид животных может измениться со временем и постепенно превратиться в другой. Хотя идея сотворения мира неким сверхъестественным Творцом была чужда Аристотелю, его философия антиэволюционна, и в этом качестве она прекрасно гармонировала с принятыми в средневековой Европе библейскими представлениями о происхождении мира и человека.
В этом отношении Линней долго был верным аристотеликом, и лишь в самом конце жизни пришел к мысли о том, что новые виды могут все-таки возникать и после первоначального Сотворения, а именно путем гибридизации: скрещиваясь, два вида могут дать начало третьему. Кстати, он допускал это для растительных, но не для животных видов. Однако от этого допущения все еще очень далеко до современного представления об эволюционном родстве всех видов и их общем первопредке.
Зачем же в таком случае я уделил здесь столько внимания Карлу Линнею и его взглядам? Дело в том, что «Система природы», созданная его кропотливым трудом, была основана на обобщении огромного массива фактов о внешнем и внутреннем строении растений и животных. Располагая организмы в системе, Линней опирался на данные об их сходствах и различиях, что заставляло его принимать весьма нетривиальные для той эпохи решения, прокладывавшие путь к новой, эволюционной биологии XIX в.
Самым ярким примером служит, конечно, положение в системе природы человека. Линней не только дал научное название нашему виду, но и со всей определенностью поместил его в царство животных, класс млекопитающих и в один отряд с обезьянами. Этот отряд появляется уже в первом издании «Системы природы», то есть в 1735 г. Сначала Линней назвал его Anthropomorpha (Человекообразные) и включил туда три рода — Человек (Homo), Обезьяна (Simia) и… Ленивец (Bradypus). Потом кто-то заметил ему, что человек не может называться «человекообразным», то есть похожим на самого себя[23]. Название отряда было изменено на Primates (приматы), оно сохранилось и до нашего времени. Можно усмотреть в этом даже иронию со стороны Линнея, ведь «примасами» назывались в ту эпоху «князья церкви» — кардиналы и епископы[24]. Во всяком случае, это почетное наименование, производное от латинского «primus» («первый»), подчеркивающее человеческое «первородство».
Профессора богословского факультета Уппсальского университета косо поглядывали на своего знаменитого коллегу, подозревая его в образе мыслей почти еретическом. Но как мог Линней поступить иначе, если доступные ему морфологические данные говорили о том, что во всем мире животных нет существа, более близкого к человеку, чем «зверь гнусный обезьяна»? В своей частной корреспонденции он мог высказываться на этот счет вполне откровенно. Вот что он пишет в феврале 1747 г. петербургскому ботанику Иоганну Гмелину: «Людям не нравится, что я поместил человека среди антропоморфных. Но человек познает самого себя. Отбросим слова, мне безразлично, каким наименованием пользоваться. Но я спрашиваю тебя и весь мир, в чем же состоит основное различие между человеком и обезьяной, согласно законам естественной истории? Поистине я не знаю ни одного. Пусть кто-нибудь указал бы мне хоть одно! Если бы я назвал человека обезьяной или наоборот, на меня накинулись бы все богословы, но по правилам науки я, пожалуй, должен бы был это сделать»[25]. Конечно, между обезьянами и цивилизованным европейцем середины XVIII в. есть определенная разница. Однако, если вдуматься, она может оказаться не так уж и велика в сравнении с тем, что отличает всех приматов от представителей других отрядов млекопитающих. Сам Линней сформулировал это так: «Многим нравится думать, что люди отличаются от человекообразных обезьян как день от ночи; но если сравнить меж собой высокообразованного премьер-министра из Европы и готтентота с мыса Доброй Надежды, то трудно поверить, что они имеют общее происхождение, или если сравнить самую элегантную придворную даму с необузданным и одиноко бродящим дикарем, то вряд ли можно догадаться, что они принадлежат к одному виду»[26].
Если вынести за скобки поверхностные различия, особенно те, что определяются культурой человека и его цивилизованным образом жизни, то во всех существенных чертах, включая анатомию, физиологию, систему размножения и поведение, сходство между Homo и Simia так велико, что трудно провести четкую линию, которая бы их разграничивала. Линней утверждал это весьма недвусмысленно, и не только в приватной переписке, но и в опубликованных работах[27].
Конечно, в условиях своей эпохи Линней не сделал, да и не мог сделать последнего и решающего шага — объяснить высочайшую степень сходства между человеком и другими приматами единством их эволюционного происхождения. Это случилось только спустя столетие, но к этому времени почва была уже хорошо подготовлена. В вопросе сходства человека и животных Линней не был абсолютным первопроходцем. Еще в XVI в. европейские анатомы сопоставляли между собой скелеты человека и других позвоночных (например, птицы) и наглядно показывали, насколько они похожи (рис. 2.2). Однако только благодаря трудам, высокому авторитету и всеевропейской славе Линнея идея о том, что человека нельзя отделять от других представителей животного мира, особенно приматов, получила широчайшее распространение.
Но вот что интересно. В европейской культуре еще со времен Средневековья глубоко укоренилась идея генеалогии. Царствующие особы, высшая аристократия и подражающая ей знать помельче были буквально помешаны на родословных и поисках предков, желательно подревнее и пославнее. Это было характерно как для Западной, так и для Восточной Европы. Православнейший царь Иоанн IV Грозный считал себя потомком совершеннейшего язычника — римского императора Августа, и немало гордился этим. Составление родословных и генеалогических древ было широко распространено за много веков до Линнея и Дарвина. Уже в Ветхом Завете можно найти рассказ о происхождении трех основных «рас» человека — семитов, хамитов и яфетидов — от трех сыновей праотца Ноя, да и различных родословных в библейских книгах можно найти множество. Но как же трудно и долго пробивала себе дорогу мысль о том, что генеалогическим родством могут быть связаны не только члены монарших фамилий, но и животные, и растения! Посмотрите внимательно на рис. 2.1. В этом фрагменте линнеевской системы вполне можно усмотреть нечто похожее на генеалогическое древо, в котором современные представители кошачьих ведут свой род от единого предка, бывшего одновременно предком не только их, но и всех остальных отрядов класса млекопитающих. Конечно, это сходство до некоторой степени поверхностно; нельзя рассматривать линнеевскую древовидную систему как прямое и полное отражение родословной животного мира. Она отображает отношения между видами по их сходству, а не по родству, подобно тому как иерархическая лестница соподчинения, принятая в армейской среде, не имеет ничего общего с кровным родством.
Линней многого не знал, в чем-то добросовестно заблуждался, порой отдавал дань предрассудкам и расхожим идеям своего века[28]. Классификация животных, основанная только на их сходстве, может быть обманчива (мы еще не раз с этим столкнемся). Линней зачастую переоценивал степень сходства и различия, что порождало ошибки в его классификации, о которых можно прочитать у историков зоологии. Чего стоит, к примеру, курьез, когда он счел скромно окрашенную самку кряквы и нарядного селезня-самца разными видами уток и придумал им разные научные названия. Не менее удивительным кажется нам его решение поместить носорога в отряд грызунов, то есть в одну группу с крысами, мышами, хомячками и шиншиллами. Само собой разумеется, что эти ошибки полностью противоречат современным взглядам на эволюцию и систематику птиц и млекопитающих. Однако на фоне гигантского объема работы, проделанной «князем ботаников», число таких досадных промахов крайне невелико.
И все же линнеевская иерархия, взятая в самом общем виде, словно бы «напрашивается» на то, чтобы ей придали некое эволюционное содержание. Опять-таки, почти сто лет должно было пройти до того, как это было сделано. Перенесемся же сейчас на эти сто лет вперед, минуя множество интересных людей и идей, о которых я хотел бы рассказать подробнее, но, наверное, уже в другой раз и в другом месте. Обратимся к трудам Чарльза Роберта Дарвина, которого по праву относят к числу величайших ученых всех времен и народов[29]. Историю биологии как науки нередко делят на два этапа — до и после Дарвина. Действительно, именно он полностью изменил не только научные представления о происхождении живых организмов, но и очень сильно повлиял на все мировоззрение современного человечества. При этом, вопреки расхожему представлению, Дарвин не «открывал» эволюцию. О том, что виды живых организмов могут изменяться с течением времени и давать начало другим видам, натуралисты догадывались давно[30]. Но только Дарвин смог создать объясняющую это теорию эволюции, убедительную если не для всех, то для многих из его современников-биологов. Он собрал и изложил в логической последовательности обширный материал, взятый из наблюдений над животными и растениями, а также предложил концепцию