кульминировало в крылатом выражении одного нынешнего профессора «о простолюдине из Назарета»; ибо людям приятно было, им было лестно, что не надо признавать что-то высшее в Евангелиях; им больше нравилось говорить о «простолюдине из Назарета», чем подниматься к Богочеловеку.
Но, тем не менее, открыли Богочеловека, и тогда появилось «исследование Христа». Оно весьма своеобразно. Оно выступает в особенно гротескной форме в сочинении «Вот — Бог» («Ессе Deus») Бенджамина Смита (Бенджамин Смит (1850–1934). «Ессе Deus. Первохристианское учение о чисто божественном Иисусе», Йена, 1911 г. и «Дохристианский Иисус. Предварительные изыскания по истории возникновения перво-христианства», Йена, 1911 г.) и во всем другом, что он написал. Там говорится, что «Иисуса из Назарета» вообще не было, что это всего лишь сказание. Но так как Евангелия все же гласят о Христе Иисусе, то что Он такое? Это — измышленный Бог, идеальный образ. И люди теперь уже получают хорошие основания отрицать реальность «Иисуса из Назарета», потому что Евангелия, говоря о Христе, приписывают Ему свойства, которых вообще не бывает, согласно материалистическому воззрению. Из этого ясно следует, что Он не мог исторически существовать, что Он должен был быть выдуман. Он, мол, возник как поэтический образ в ту эпоху, к которой отнесена Мистерия Голгофы. Так в последние годы от «Иисуса» некоторым образом вернулись ко «Христу»; но этот «Христос» — вообще не реальность, он живет только в человеческих мыслях! В этой области все, так сказать, утратило почву в настоящее время.
Конечно, широкая публика мало знает обо всех этих вещах, но по существу все стало расплывчатым на почве науки в отношении Мистерии Голгофы, и нигде нет твердой почвы. «Исследование жизни Иисуса» прекратилось, потому что оно ничего не может доказать, а об «исследовании Христа» вообще нельзя говорить серьезно. Ибо дело, ведь, в том колоссальном воздействии, какое изошло от этого Существа, связанного с Мистерией Голгофы. Если все это только поэтическое измышление, тогда именно материалистическая эпоха должна была бы возможно скорее отучиться смотреть на Евангелие, как на «поэму»; ибо материалистическая эпоха не может верить, чтобы какая-либо «поэма» могла совершить наиважнейшую миссию всех времен. Да наше «просвещенное» время далеко зашло тут в нагромождении противоречий и не подозревает, что как раз к этой области науки относится изречение: «Господи! прости им, ибо они не ведают, что творят!» Это относится ко всем современным исследованиям об Иисусе и Христе, которые не хотят серьезно и достойно встать на спиритуальную почву.
Однако само Евангелие уже ясно предсказало то, что описанным образом выступило в наше время. Люди, которые хотят быть материалистами, которые хотят верить только тому, что является материалистическому сознанию в мире внешних чувств, не могут найти никакого пути ко Христу Иисусу. Этот путь им отрезан вследствие того, что те, кто стояли ближе всего ко Христу, покинули Его как раз в то время, когда совершалась Мистерия Голгофы, и только позднее опять встретились с Ним, так что они не участвовали в произошедшем в Палестине на физическом плане. Не существует никаких достоверных документов об этом и с другой стороны — это общеизвестно. Однако мы имеем в Евангелии от Марка и других Евангелиях описание как раз этой Мистерии Голгофы.
Откуда взялись эти описания? Рассмотреть этот вопрос необычайно важно, и мы возьмем такое описание в одном единственном случае — в случае Евангелия от Марка. В Евангелии от Марка кратко, но достаточно четко указано на то, что после сцены Воскресения, «юноша» в белой мантии, то есть космический Христос после свершения этой Мистерии снова явился ученикам, импульсировал их. И потому могли такие ученики, такие апостолы, как, например, Петр, после того, как они были проникнуты импульсом, излитым на них Христом, получить вспыхнувшее в них ясновидение. То, что они не смогли увидеть своими физическими глазами, так как убежали, узрели потом ясновидчески. У Петра и тех других, которые смогли стать тоже учениками после Воскресения Христа Иисуса, отверзлись глаза для ясновидения, так что они смогли ясновидчески узреть Мистерию Голгофы.
Есть только один-единственный — ясновидческий — путь к Мистерии Голгофы, хотя она и совершилась на физическом плане! Это мы должны твердо усвоить, на это ясно указывает Евангелие, описывая, что самые избранные ученики в решающий момент бежали; так что в такой душе, как душа Петра, после того, как она восприняла импульс от Воскресшего, воссияло воспоминание о том, что произошло после их бегства. Обычно человеку вспоминается только то, при чем он присутствовал в мире внешних чувств. Но при таком ясновидении, которое тогда появилось у учеников, бывает — по сравнению с обычным воспоминанием — так, что имеют как бы в памяти и такие физически-чувственные события, при которых не присутствовали. Подумайте о вспыхивании воспоминаний у такой души, какой была душа Петра, о событиях, при которых он не присутствовал непосредственно. Вот так, из своей памяти, учил, например, Петр тех, которые хотели его слушать — учил о Мистерии Голгофы, учил их тому, что он помнил об этой Мистерии, хотя и не присутствовал при этом.
На таких путях пришло учение, откровение Мистерия Голгофы. Но импульс, который исходил от Христа на таких учеников, как Петр, мог передаваться и тем, которые, в свою очередь, становились учениками этих учеников. Таким учеником Петра был тот, который составил — правда, только устно — так называемое Евангелие от Марка. Так перешел импульс, который проявился в душе Петра, на душу Марка, что Марк сам в собственной душе узрел как вспыхнувшее воспоминание то, что совершилось в Иерусалиме как Мистерия Голгофы. Довольно долгое время Марк был учеником Петра. Потом пришел он, Марк, в одну местность, где действительно получил ту внешнюю среду, внешнее окружение, из которого мог почерпнуть для своего Евангелия ту окраску, которую нужно было придать именно этому Евангелию.
Во всех наших изложениях — возможно, позднее удастся добавить к этому что-то еще — можно усмотреть всегда одно, а именно, что Евангелие от Марка всего яснее дает почувствовать все космическое величие и значение Христа. К этому изображению космического величия Христа первоначальный автор Евангелия от Марка мог быть побужден как раз тем местом, в которое он попал после того, как побыл учеником Петра. Он оказался в Александрии, в Египте, и жил там в то время, когда еврейская теософско-философская ученость достигла в Александрии определенной высоты. Там он мог воспринять то, что было тогда лучшими сторонами языческого гнозиса. Там он мог почерпнуть воззрения, которые были уже и тогда, о выходе человеческого существа из духовного состояния, о соприкосновении этого человеческого существа с Люцифером и Ариманом, о принятии люциферических и ариманических сил в душу человека. Он мог узнать из языческого гнозиса все то, что давало понимание происхождения человека из космоса при становлении нашей планеты. Но Марк мог также видеть (как раз в одном месте внутри Египта), как силен контраст между тем, к чему был первоначально предназначен человек, и тем, чем он сделался потом.
Это лучше всего обнаруживается в египетской культуре, которая ведет свое происхождение от высших откровений, — от откровений, какие потом можно было видеть отображенными в египетской архитектуре, в пирамидах и дворцах, в культуре Сфинкса; но эта культура в Египте все больше приходила в упадок, в испорченность, в развращенность, так что величайшие достижения египетской культуры претерпевали все большее (как раз во время третьей культурной эпохи) падение, превращаясь в самые пагубные порождения черной магии, в самые пагубные извращения спиритуального. Если имели для этого духовные очи, то можно было узреть еще глубочайшие тайны в том, что происходило в Египте, ибо это исходило из древней чистой мудрости Гермеса. Но для этого все больше требовалась такая душа, которая смотрела бы в основу вещей, а не на то, что было в наличии как развращенность. Уже во времена Моисея испорченность, развращенность была сильна, и уже он должен был то, что было в Египте как благое, но едва заметное (и для такой высокой души, как душа Моисея), извлекать из этого египетского мира для того, чтобы окольным путем через его душу оно могло перейти к грядущим поколениям. — А потом развращенность в спиритуальном отношении пошла еще дальше.
Как человечество может пасть, как оно может совершенно обратиться к материализму именно в отношении воззрений — это живо стояло перед душой Марка. И Марк пережил нечто такое, что — хотя и в другой форме, но все же как нечто подобное — может пережить человек опять теперь, если только он имеет к тому чувствование и ощущение. Ибо мы переживаем ныне, собственно, повторение египетской культуры. Я часто подчеркивал, как своеобразны сопряжения культур человечества. Из семи следующих друг за другом культурных эпох, четвертая культура, с Грецией и Мистерией Голгофы, стоит сама по себе; но третья эпоха, с египетско-халдейской культурой, снова выступает — только неким неспиритуальным образом — в нынешней культуре, в нынешней науке. В нашей материалистической культуре, даже во внешних проявлениях культуры, мы имеем известное воскресение третьей культурной эпохи в пятой эпохе. Также вторая эпоха повторится в известном отношении в шестой, а первая — в седьмой. Так объединяются, сопрягаются эти эпохи. Это уже часто подчеркивалось. Теперь переживают то, что такой дух, как Марк, мог тогда пережить самым интенсивным образом.
Если мы направим взор на современную культуру и не будем смотреть на явления развращенности (посторонним такое описывать нельзя из тактических соображений), то обнаруживается, что все механизировано, и поистине внутри нашей материалистической культуры поклоняются теперь, только механизму; хотя люди и не называют это молитвами и не называют это набожностью, но те душевные силы, которые некогда направлялись к духовным Существам, теперь направлены к машинам, к механизмам; им посвящают свое внимание, как прежде — действительно можно сказать — посвящали