Вены такие крепкие, что ему только со второй попытки удается проколоть одну из них. Он впрыскивает половину содержимого шприца. В этот момент Паркс начинает вопить как безумная и размахивать руками, словно отбиваясь от какой-то невидимой силы.
Воры Душ разворошили огонь в каминах и перевернули угли, ища остатки евангелия. Теперь они ведут оставшихся в живых затворниц в трапезную и привязывают к столам. Мать Габриэлу они сажают в ее кресло и привязывают к нему, чтобы она не упустила ничего из предстоящего зрелища. Потом они учиняют надругательство над монахинями с помощью головней и срезают со своих пленниц кожу раскаленными лезвиями. Не добившись от них ответа, мучители выкалывают затворницам глаза и ломают им пальцы рук клещами. Потом они молотком разбивают монахиням пальцы ног и вбивают им большие ржавые гвозди в руки и ноги.
— Мария, умоляю вас, проснитесь!
Большинство затворниц умерли, не выдержав пыток. Остальные сошли с ума и стали вопить так громко, что Воры Душ должны были перерезать им горло, чтобы прекратить эти крики.
После этого мучители терзали мать Габриэлу, а потом пошли обыскивать монастырь, оставив ее лежать на столе. Наступает тишина. Слышны только треск факелов и писк крыс, которые сбегаются в темноте к лужам крови и лижут ее.
Мария застряла в теле старой затворницы. Ей больно. Мать Габриэла изранена, с ее тела содрана кожа. Она пытается задержать дыхание, чтобы скорее умереть, но это ей не удается. Тогда она начинает растягивать путы, которыми связана, — и вдруг замирает: один узел был слабо затянут и теперь ослаб. Она тянет его — и в конце концов освобождает одну свою покрытую кровью руку. Еще несколько минут старая монахиня извивается на столе, стиснув зубы, чтобы не закричать, потом садится и ставит свои искалеченные ступни на плиточный пол. Она пробирается через трапезную. Перед ней дверь. Мать Габриэла выходит через нее в коридоры, а потом ковыляет примерно сто метров до огромного гобелена мортлейкской мануфактуры. Она приподнимает гобелен, отчего на стене остается след ее крови. Раздается щелчок — и часть стены отодвигается, открывая потайной ход. Старая затворница уходит по нему, и отверстие в стене закрывается.
— Мария, вы слышите меня?
Винтовая лестница, вырубленная в камне, спускается в недра скалы. Затворница идет вдоль запрещенных залов. На мгновение она останавливается и прислушивается. Сквозь стены до нее долетают издалека крики Воров Душ: черные всадники разошлись по комнатам и теперь перекликаются между собой. Они что-то нашли. Это они обнаружили обгоревшие кости в очаге. Теперь они будут много часов рыться на полках и простукивать стены, пока не поймут, что евангелия в библиотеке больше нет. Потом они вернутся пытать свою пленницу.
Мать Габриэла идет дальше. Паркс, морщась, шагает вместе с ней в темноте и при каждом шаге подавляет крик боли.
Оказавшись у подножия лестницы, старая монахиня сворачивает в узкий проход и доходит по нему до мусорной ямы. Там она лихорадочно роется в отбросах. И вот ее старые ладони сжимают холщовый чехол и кожаный мешок. Потом она вползает ногами вперед в проход и оказывается в переходе, который с легким уклоном спускается в долину. В этот момент сознание Марии отделяется от матери Габриэлы. Боли, которые терзали тело Марии, сразу начинают слабеть. Она остается одна и смотрит на старую затворницу, которая, хромая, уходит дальше по туннелю. И тут Мария вздрагивает: в темноте ее окликает далекий голос:
— Паркс, проснитесь, черт возьми!
Противоядие растекается по венам Марии, и ее тело начинает молодеть на глазах у Карцо. Кожа ее лица снова становится тугой, а волосы черными. Потом грудная клетка глубоко вдавливается, Мария садится и начинает жадно глотать ртом воздух, словно утопающая, которую только что вытащили на берег.
О господи, она задыхается…
Карцо толкает ее вперед и изо всех сил бьет по спине, заставляя дышать. Раздается звук, похожий на икоту, и грудь приподнимается. Изо рта Марии вылетает громкий протяжный крик, полный ужаса.
139
Проникнув в тайные архивы Ватикана, Валентина снимает туфли на каблуках-шпильках, чтобы не затоптать следы. Паркетный пол согревает ее ступни, и несколько секунд она стоит неподвижно, наслаждаясь теплом. Потом она надевает резиновые перчатки и продолжает путь. Она идет среди полок из кедрового дерева, на которых стоят в ряд папки с делами и документы на пергаменте, расположенные по датам. Тишина, которая стоит в этих залах, тревожит Валентину. Ей кажется, что она идет по большому опустевшему магазину, где ее заперли среди ночи. Если верить тому, что ей говорили, в этом зале лежат документы процессов Галилея и Джордано Бруно и речь, которую Колумб произнес перед учеными из университета города Саламанки, которые не желали поверить, что Земля круглая.
Она останавливается посередине зала и огорченно вздыхает: чтобы найти семь книг из списка Карцо среди тысяч сочинений на этих битком набитых полках, ей понадобится много лет. Значит, в первую очередь надо определить, в какой части зала они стоят. Она вспоминает, что отец Карцо говорил Баллестре, что эти книги стоят в большом шкафу архива. Валентина делает полный поворот на месте и пересчитывает шкафы. Их не меньше шести. Один, огромный, закрывает всю дальнюю стену зала.
Она берет фонарь в зубы и проводит пальцем по полу перед первыми пятью шкафами — ни пылинки. Валентина подходит к шестому шкафу, такому высокому, что его оборудовали четырьмя лестницами на колесиках. До сих пор луч ее фонаря отражался в паркете ясно, как в зеркале. Но чем ближе она подходит к дальнему шкафу, тем больше тускнеет это отражение, словно пол становится другим. Нет, просто те, кто до блеска протер паркет, не добрались до этого угла. Тонкий слой пыли покрывает здесь пол, и чем ближе луч фонаря оказывается к подножию шкафа, тем этот слой толще.
Валентина садится на корточки и проводит пальцем по паркету. На перчатке остаются черные крошки и обрывки паутины. Можно предположить, что в этом углу открывалась дверь в очень старый проход и грязь, прилетевшая из-за двери, осталась на полу.
При свете своего фонаря Валентина вскоре обнаруживает на пыли следы сандалий. Луч высвечивает их один за другим и останавливается на самом дальнем отпечатке. Это только половина следа, вторая половина скрыта под шкафом. Кто-то стоял в облаке пыли в тот момент, когда открылась дверь в проход.
140
— Вы уверены, что хотите туда вернуться?
Мария Паркс медленно кивает: «Да». В венах на ее висках все еще пульсирует кровь: ужас, испытанный во время первого гипнотического сеанса, заставляет чаще биться сердце. Карцо вздыхает:
— Меня беспокоят ваши стигматы.
— Мои что?
Священник указывает на руку Марии. На коже виден узкий шрам в виде полумесяца — след раны, с которой она вышла из транса.
— Что это?
— Рана. Она возникла в тот момент, когда Калеб ранил мать Габриэлу кинжалом, и начала заживать в ту секунду, когда вы проснулись. Это значит, что ваш дар даже сильнее, чем я предполагал. И что ваши трансы близки к крайним случаям одержимости. Если бы я знал это раньше, я бы никогда не послал вас к Ворам Душ. Вот почему я задал вам свой вопрос. Вы действительно уверены, что хотите войти в контакт с верховным инквизитором Ландегаардом? Это может быть опасно.
— Это не слишком опасно до его приезда в монастырь Больцано: я читала его отчеты у затворниц из Денвера.
— Это была только часть отчетов. Наши милые библиотекарши могли уничтожить большие куски того, что он написал. Один Бог знает, сделали они это или нет.
— Именно поэтому вы хотели послать меня туда, верно?
— Да.
— Тогда начнем. Но на этот раз без вашего снадобья.
Отец Карцо вынимает из сумки четыре ремешка с большими пряжками и крепкими застежками.
— Что вы делаете?
— Такими ремнями связывают больных в психиатрических больницах.
— Я бы предпочла наручники.
— Я не шучу, Мария. Когда вы были в контакте с матерью Габриэлой, вы едва не раздавили мне ладонь своими пальцами, а настоятельница была всего лишь безобидной старой женщиной. Сейчас вы должны войти в разум верховного инквизитора, мужчины в расцвете лет. Ландегаард — тридцатилетний силач, который может оглушить быка ударом кулака.
Экзорцист надевает ремни на руки и лодыжки Марии и застегивает их на последнюю пряжку. Молодая женщина не чувствует себя привязанной, но, попытавшись пошевелить руками и ногами, чувствует, что не может сдвинуть их даже на миллиметр.
— Ваш прием какой-то чудной.
— Он разработан для буйных больных, чтобы они не чувствовали, что их насильно удерживают в кровати, и не испытывали лишнего стресса. Я применял эти ремни к своим пациентам, которые находились на последней стадии одержимости. Пока никто из них не жаловался на это.
Мария пытается улыбнуться, но ей это не удается: слишком силен охвативший ее страх.
— А на этот раз как вы вернете меня обратно, если дела пойдут плохо?
— Еще не знаю, но придумаю.
Тишина. Потом Карцо спрашивает:
— Вы готовы?
Мария закрывает глаза и кивает.
— О’кей. Сейчас я пошлю вас в 11 июля 1348 года. Именно в этот день Ландегаард добрался до монастыря затворниц на горе Сервин. Его святейшество папа Климент VI послал Ландегаарда выяснить, почему от них так долго нет никаких известий.
— Долго же он поворачивался, этот Климент.
— Тихо! Не говорите! Я расскажу вам о времени, в котором вы проснетесь. Уже около года черная чума опустошает Европу. Болезнь покинула Италию и Швейцарию, оставив после себя сотни тысяч трупов, опустевшие города и поля, где раздавались только карканье воронов и вой волков.
Слова Карцо вползают в сознание Марии, как струи тумана, и под их действием ее сознание постепенно растворяется. Ей кажется, что ее тело становится длиннее: руки как будто отодвигаются от ног на огромное расстояние.