— Конечно. Во все времена были люди, которые знали о Семьях и пытались противостоять их планам.
— И кто же это?
— Да хотя бы Распутин. Если бы он был жив, то не было бы позорного отречения, Россия не была бы втянута в Первую мировую войну, по стране не пронеся бы ураган революции и ужас гражданской войны. Да и вообще все пошло по-другому. Только эта «другая» история России никак не согласовывалась с планами закулисы. И убрав Распутина чужими руками, они направили нашу историю в нужное им русло.
Егор сложил из салфетки еще одного дракончика и посадил рядом с первым.
— А вот тебе еще одна история, имеющая непосредственное отношение к нашему сегодняшнему делу, — продолжил он. — В 1922 году в связи с болезнью Ленина правительство поставило перед лабораторией профессора Борсука, того самого, о котором рассказывал Верховский, особую задачу: превратить обычного человека в сверхсущество с паранормальными способностями. В первую очередь их интересовало целительство. Времени почти не было — Ленин одной ногой стоял в могиле. Но, несмотря на щедрое финансирование и привлечение таких гениев своего дела, как супруги Фогг, Борсук с заданием не справился. Более того, на тот момент это поручение вообще казалось ему невыполнимым. Вместо того чтобы обретать сверхспособности, подопытные гибли один за другим. Неудача следовала за неудачей, не оставляя ни крупицы надежды. Но вдруг в 1935 году неожиданный успех. И какой успех! С определенного момента лаборатория Борсука штампует экстрасенсов и прочих волшебников как на конвейере. Получается, некто подарил Борсуку технологию, позволяющую штамповать экстрасенсов.
Конечно, можно сказать и так: ученый долго и усердно работал, и однажды количество переросло в качество. Только не было там количества, вообще ничего не было, нечему было перерастать. И опять же, как и в случае с Бёрлингом, повторить результат Борсука не удается потом нигде и никому. Хотя подобные работы велись в Германии и Японии, а позже и в США. Более того, до 35-го года и немцы, и японцы намного опережали борсуковские разработки.
Как и Бёрлинг, Борсук словно воды в рот набрал о том, каким образом ему удалось решить задачу. А его спрашивали, и настойчиво. В те годы спрашивать умели. «Озарение снизошло», — скромно отвечал он. Так и отстали ни с чем. Его ведь даже посадить не могли — нужен был.
Разгадка наступила лишь в середине 50-х годов, уже после смерти Сталина. Возглавивший лабораторию полковник медицинской службы Монастырский обнаружил в кабинете Борсука личный сейф — чрезвычайно хитроумно сделанный и хорошо замаскированный. В сейфе лежала папка с подробными инструкциями, описанием технологии воздействия на мозг и подробной «картой» мозга. Еще там было письмо Борсуку от неизвестного благодетеля, датированное 1935 годом. Вот и возникает вопрос — что же произошло в далеком 1935 году в СССР, что мировая закулиса была вынуждена срочно вмешаться? И не только вмешаться, но и поделиться знаниями со страной, которая всегда была для них костью в горле.
— Может, это вовсе не Семьи, — заметила я.
— Это они. Кроме них просто некому. Никто на тот момент не обладал такими знаниями. Почему, думаешь, Запад своих сенсов не делает? Этика не позволяет? Совесть? Да ну! Не делают — потому что не могут, не умеют! Современная западная наука лишь подбирается к тому уровню, который показал Борсук в 1935 году, да и то идет иной дорогой.
Егор настолько разошелся, что посетители с соседних столиков удивленно поглядывали в нашу сторону.
— Тише, — прошептала я.
— Но и у нас прорывов больше не было, — продолжил Егор успокоившись. — До последнего дня. Диск, полученный Верховским от Советника, — это прорыв. Это кардинально новое. И опять ученый получает готовую информацию, превосходящую сегодняшний уровень мировой науки. Резонный вопрос — откуда дровишки? Потому как неоткуда этой информации взяться. Более того, сейчас они даже не скрываются — ведь Советник лично передал диск доктору. Почему они вышли из тени? Что за срочность? Что произошло в последние два месяца? Почему они вынуждены вмешаться, причем, открыто? Видимо, игра идет по-крупному. И, хочется надеяться, идет не по их сценарию.
От избытка информации и выпитого вина у меня кружилась голова. С трудом собрав мысли, скачущие по разным этажам моего сознания, я спросила:
— Но если они такие всемогущие, если им доступны знания, которые не доступны нам, то зачем они прибегают к нашей помощи? Зачем им Бёрлинг, Борсук, Верховский? Почему они сами не могут сделать то, что требуют от других?
— Есть у меня версия, — помолчав, ответил Егор. — Не столь они и всемогущи, какими хотят казаться. Существуют ограничения и для них. Но об этом надо или говорить подробно, а сейчас уже поздно, или не говорить вообще.
Однако, я была уверена, что сейчас он скормил мне полуправду, вернее, часть правды. Показал лишь верхушку айсберга. А сам айсберг в виде большой и наверняка неприглядной тайны теряется в темных глубинах истории. Откуда я это знала? Женская интуиция.
Ночью мне опять приснился Андрей. Уже без своих ужасных бинтов и в обычной одежде, но почему-то босиком. Он опять что-то говорил мне, но я слышала только отдельные слова.
Я беспомощно разводила руками и кричала ему: «Я не понимаю тебя! Я не понимаю!»
Он грустно улыбался, а я сквозь сон чувствовал свою беспомощность. Не оправдала, подвела. Он стал удаляться от меня, и тут наконец-то я хоть что-то расслышала. Это были два слова: «нет времени». У нас совсем нет времени.
День четвертыйПротивостояние
И вновь меня разбудили два звонка, прозвучавшие одновременно. Бормоча проклятия — тапки опять забились под кровать — я бросилась босиком к двери. На лестничной площадке в своей неизменной кожаной куртке стоял Егор. Непринужденно прислонившись к стене, он крутил на пальце брелок с ключами от моей машины. Выглядел мой напарник вполне отдохнувшим и даже где-то довольным.
И чем это он ночью занимался, что теперь лоснится как кот? Говорил, что машина нужна для работы, а сам… Впрочем, не мое это дело.
Мобильник по-прежнему надрывался где-то в дебрях квартиры. Я зло уставилась на Егора, тот вопросительно поднял брови.
— Ну? — рявкнула я. — Что за трезвон? Тебе же уже открыли.
— А это не я, — хмыкнул Егор. — То-то я удивляюсь, почему ты трубку не берешь.
Чертыхнувшись в очередной раз, я ринулась на поиски смартфона. Вот он, на коврике рядом с тапками.
— Спишь? — голосом Шефа осведомился смартфон. Полковник в отличие от Егора с утра был хмур. — Сейчас к тебе зайдет Егор…
— Уже, — также хмуро ответила я.
— Что уже? — не понял Ремезов.
— Уже зашел.
— Молодец, — одобрил Шеф. Спросонья я не поняла, кого он похвалил — меня или моего гостя. — Сегодня ты мне не нужна, но будь на связи. Можешь помочь Егору, если он не против.
Помочь ему, значит. Если он не против. Значит, командует теперь он. И не только командует, но еще и может быть против.
Я недовольно уставилась на Егора. Тот, как ни в чем не бывало, положил ключи на стол, помахал мне рукой и, бросив через плечо банальное «я позвоню», ушел.
Ну что ж, раз у всех свои дела и я никому не нужна, то почему бы и мне не заняться своими — удовлетворить вчерашнее любопытство. Другого момента может и не быть.
Я быстро натянула джинсы с легкой курточкой, наскоро хлебнула кофе и уже собиралась выскочить за дверь, но что-то удержало меня. Удивляясь себе, я вернулась в комнату и достала из ящика стола свой пистолет. Мне, как и любому сотруднику отдела, положено табельное оружие. Но мы не носим его постоянно, берем только в исключительных случаях. Все последние дни я не чувствовала необходимости в оружии. Почему же сейчас я вспомнила о нем? Там, куда я собираюсь, оружие мне не понадобится. И все же… Покопавшись в себе и не найдя ответа, я мысленно пожала плечами и положила пистолет обратно.
Больничный морг расположился в подвале главного хирургического корпуса. Попасть в него можно было двумя путями: по старой, требующей капитального ремонта лестнице в торце длинного коридора или на столь же древнем, лязгающем и дребезжащем, грузовом лифте. Я выбрала лестницу.
Опираясь на ветхие, отполированные многолетними прикосновениями лестничные перила, я спустилась в подвал. Впереди начинался длинный безлюдный коридор с тусклыми лампами дневного света и выкрашенными до половины зеленой краской стенами. И мертвая тишина вокруг, — усмехнулась я пришедшему в голову расхожему клише.
Частично содранный линолеум на полу выставлял напоказ серые бетонные плиты. Стены и потолок хранили застарелые потеки, пыльные лампы подслеповато помаргивали, издавая тонкое, жалобное жужжание. Похоже, что небогатое финансирование, спускаемое сверху на здравоохранение, до этого пристанища мертвых не доходило никогда, заканчиваясь где-то выше — на этажах клиники. Что ж — живым деньги нужнее.
Использовался этот подвал, как и любой другой, для хранения старых ненужных вещей. Слева вдоль стены громоздились шкафы с покосившимися дверцами, рядом с ними приткнулись обшарпанные коробки от оборудования. Зато справа, возле шеренги дверей с черным оконным провалом в верхней части, оставался узкий проход. Лишь за одной дверью с надписью «лаборатория» виднелся неяркий желтоватый свет.
Как я ни старалась не привлекать внимание к своему визиту, мои шаги в тишине этого царства мертвых прозвучали гулким набатом. Из лаборатории тут же выглянул толстый лаборант в неряшливом халате, небрежно накинутым на мятую клетчатую рубашку, и вопросительно уставился на меня.
— Вы кого-то ищете? — отнюдь не дружественно осведомился он.
— Да, — кивнула я. — Морг.
Флегматично взглянув на мое удостоверение и выслушав мой не слишком связный рассказ, лаборант проводил меня до нужной двери, поковырялся в замке и впустил в помещение.
— Патологоанатома сейчас нет, но вы можете его подождать здесь.