Быстрый взгляд на медкарту, лежащую на столе. Операция проведена 24 июня, хирург Залманов. Опять Залманов!
Теперь поскорее переправить бутыль в лабораторию.
С трудом сдерживая себя, чтобы не пуститься бегом, я направилась к выходу.
На лестнице курили и сплетничали медсестры. Я уже собиралась пройти мимо, но услышанное заставило меня замедлить шаги.
— Представляешь, они ночью проводят какие-то ритуалы. Настоящая магия. Свечи, огонь, заклинания, — говорила высокая темненькая девчушка.
— Вам что-то нужно? — заметив меня, осведомилась другая, пониже и корпуснее.
— Ой, девочки! Вы так интересно рассказываете! Вы же с интенсивной, да? — затараторила я, изображая глупышку-медсестру. — У нас на гинекологии обсуждали ваши магические ритуалы, но я не поверила. Разве в больнице может быть такое? Я думала, доктор меня разыгрывает, клеится ко мне со своими небылицами. Неужели, правда? Неужели, кто-то верит в такие глупости?
— Когда медицина опускает руки, и не в такое верят, — назидательно заметила высокая. — Полтора месяца комы — тут во все поверишь, лишь бы человека вернуть.
— И разрешают?
— Разрешают, — подтвердила медсестра. — С этой пациенткой вообще все разрешают. Только почему-то к ней никого не пускают, даже мать.
— Значит, это не родственники ритуалы устраивают? — удивилась я.
— Нет.
— А кто же тогда?
— Откуда нам знать — кто? Нам не сообщают, — огрызнулась низенькая. — Если ты такая смелая, можешь сама у главврача поинтересоваться. Вряд ли эти спектакли по ночам идут без его одобрения.
— Иди-ка ты лучше работай, — поддержала ее высокая.
— Сами бы лучше шли работать — курение вредно для здоровья! — бросила я и побежала вниз по лестнице.
Я спустилась в сад, выбрала скамейку поновее (да, это не Санаторий!) и уселась, подставив лицо теплому летнему солнцу. Редкие прохожие не обращали на меня внимания — перерыв у сестрички, пусть позагорает девушка, лето же.
Мне, как и, наверное, медсестрам, нечасто выпадает такая радость — полчаса ничегонеделания, будучи при исполнении. Но эти полчаса, проведенные на лавочке в больничном сквере, пока я дожидалась курьера, не прошли даром. Многое удалось обдумать и уложить в голове. В результате размышлений, я решила оставить бороденку доктора из интенсивной терапии на потом, а сейчас вплотную заняться хирургом Залмановым. Ведь именно он был следующим звеном после «скорой».
Итак, решено.
Сунув бутыль физраствора примчавшемуся оперативнику, я отправилась в Первое хирургическое отделение.
— Доктор Залманов здесь больше не работает, — строго ответила мне молоденькая медсестра. — Вы разве не знали?
Откуда, радость моя?
— А вы случайно не в курсе, где его можно найти?
— Случайно в курсе, — также строго ответила она. — Он на Третьей хирургии.
И где эта Третья хирургия? Я пробежалась взглядом по табличкам на стене — в этом корпусе только Первая и Вторая, никакой Третьей и в помине нет. И не спросишь ведь ни у кого — раз на мне эта голубенькая медицинская «пижамка», значит, я здесь работаю. А раз я здесь работаю, значит, и сама должна все знать.
Поблагодарив девчушку, я спустилась в вестибюль. Пора заканчивать с моим маскарадом.
Перед доктором Залмановым я предстала уже в своем обычном виде и нормальном качестве.
В отличие от Первого и Второго хирургических отделений, где проводились серьезные операции, Третья хирургия занималась вещами несерьезными и малооплачиваемыми, а зачастую еще и крайне неприятными и грязными.
Располагалось отделение в старом и, пожалуй, самом ветхом корпусе больницы. Лечились здесь в основном маргиналы, ибо «скорые» по негласному распоряжению свозили сюда со всего города мигрантов без документов, бомжей и пьяниц. И трудились здесь либо совсем молодые врачи, только начинающие набираться опыта после медицинских вузов, либо дорабатывали до пенсии те, кто для серьезной врачебной работы уже не годился. Молодежь правдами и неправдами пыталась вырваться из этого захолустья, и у некоторых это даже получалось, а доктора, переведенные сюда из других подразделений, считали, что им выписан бессрочный волчий билет.
Именно так и чувствовал себя доктор Залманов — человеком с волчьим билетом. А еще жертвой грандиозной несправедливости. На его карьере был поставлен большой и жирный крест, хотя главврач и клялся ему, что это временная мера. Но, как известно, нет ничего постояннее временных мер.
Я нашла доктора в маленькой и тесной ординаторской, где он, примостившись со страдальческим видом на угол шаткого, загроможденного бумагами стола, заполнял медкарты.
— Ну как тут можно работать! — плаксиво взвыл доктор, когда стол в очередной раз накренился на сторону. — А какое здесь оснащение операционных? Вы даже представить не можете! Наверное, со времен Пирогова осталось!
Узнав, что я из органов безопасности, Залманов почему-то решил, что мне можно и нужно жаловаться на несправедливость, как будто бы я могла что-то изменить. Придется его разочаровать.
— Алексей Борисович, я пришла поговорить об операциях, проведенных вами 24 июня. Две девушки с пулевыми ранениями. По документам обе операции выполнены вами. Вы помните этот день?
— Еще бы я не помнил! Именно с этих операций и начались все мои нынешние беды!
Упрашивать доктора не было нужды, он и сам был рад поведать о событиях, положивших начало черной полосе в его карьере.
…24 июня доктор Залманов был вполне доволен собой и мирозданием. Утром он провел удачную резекцию желудка, затем приятно пообщался с родственниками — конверт лежал во внутреннем кармане портфеля. Еще пара таких конвертов и он вполне может позволить себе провести отпуск на Корфу или Майорке. Сентябрь — наилучшее время для Средиземноморья, бархатный сезон.
Прооперированный больной тоже ничем не омрачил благодушное настроение хирурга — вышел из наркоза вовремя, внутренних кровотечений не дал и вообще не сулил в будущем никаких беспокойств и осложнений. Предстоящее ночное дежурство также обещало пройти спокойно, а возможно и очень приятно, если удастся договориться с Мариной со Второй хирургии.
Будучи в хорошем расположении духа, доктор прошелся по отделению, заглянул в послеоперационные палаты, задержался подольше у своего сегодняшнего пациента, поболтал с дежурной сестрой и отправился в ординаторскую.
На город опускался теплый июньский вечер. Дневная суета уступила место тишине и покою. Залманов любил такие вечера в больнице, когда можно спокойно выпить чая с бутербродами и почитать последний роман Гранже, скачанный накануне из интернета как раз для сегодняшнего дежурства. Хирург включил электрический чайник и не спеша насыпал в собственный заварочный чайник настоящий «Эрл Грей», который приходилось прятать от любителей чужих припасов в нижний ящик стола. Пока вода закипала, Залманов застелил казенной простынкой диван, надел на подушку новую наволочку и расправил плед. Громкий щелчок чайника был сигналом к началу священнодействия — заварку чая он воспринимал именно так. И вот когда в комнате уже потянуло божественным ароматом, в ординаторскую ворвалась дежурная сестра.
— Алексей Борисович! — басом заорала она с порога. — Тяжелых везут, на двух «скорых»! Маша операционные готовит! Анестезиолог уже там!
Залманов с жалостью взглянул на чайник — когда закончится операция, чай останется только вылить. Но работа есть работа.
На пороге операционной Залманова поджидал Артюшкин — молодой, начинающий хирург. Из-под хирургической шапочки на Залманова глядели испуганные глаза, а светло-зеленая маска была почти одного цвета с побледневшим лицом.
— Алексей Борисович, говорят, очень тяжелые, — умоляюще прошептал Артюшкин. — Вы поможете, если что?
— Ладно, — снисходительно буркнул Залманов, входя в операционную. — Посмотрю обоих, тебе отдам того, что полегче.
Артюшкин облегченно выдавил «спасибо» и скрылся за дверью.
Залманов оглядел операционную — все было в полной готовности. Приборы включены, свет направлен на стол, хирургическая сестра заканчивала раскладывать инструменты. Анестезиолог, приткнувшийся в изголовье хирургического стола вместе со своими приборами, ждал отмашки.
В коридоре хлопнули двери лифта, помещение наполнилось голосами и топотом ног.
— Везут, — прошептал анестезиолог.
— Маша, — окликнул Залманов сестру, — скажи там, чтобы Артюшкину везли того, что попроще.
Пациент, вернее, пациентка, достававшаяся Залманову, действительно была в крайне тяжелом состоянии.
И где же тебе, девочка, так досталось? — сокрушенно бормотал Залманов, проводя наружный осмотр. — Это кто же так тебя изрешетил? Всю обойму, стервец, наверное, в тебя разрядил, не пожалел…
Анестезиолог тем временем подключил приборы, быстро и умело провел интубирование, проверил показания и кивнул Залманову — можешь начинать. Но приступить к операции хирургу не удалось, он так и остался стоять с зажатым в руке скальпелем, потому как в затылок ему уперлось дуло пистолета. Послышался щелчок — кто-то за его спиной взвел курок, а потом незнакомый голос произнес по-английски: «Опусти скальпель».
Залманов сделал, что просили, и медленно повернулся. Краем глаза он видел застывшего на месте анестезиолога и прикрывшую рот рукой, чтобы не закричать, операционную сестру Машу.
— Вы понимаете по-английски? — спросил Залманова незнакомый мужчина в черном костюме. — Вам нужно заняться другим пациентом! Немедленно!
Оторопев от неожиданности — не каждый день в операционных незнакомцы размахивают пистолетами, Залманов так и остался стоять, спадая с лица.
— Пошли! Быстро! — торопил его незнакомец и для пущей убедительности качнул пистолетом в сторону второй операционной.
— Но… как же… — начал, было, Залманов и осекся: пистолет оказался весомым аргументом.
Во второй операционной растерянный Артюшкин топтался возле распростертого на операционном столе тела.
— Ну? Что тут у вас? — раздраженно спросил Залманов, к нему начало возвращаться самообладание.