—Теперь нужно предупредить полицию, —устало прошептала она.
—И что это даст?
Прежде чем опуститься в кресло, Люси обвела рукой помещение и спросила, сдвинув брови:
—Не думаешь, что нужно остановить все это?
Он бросил короткий взгляд на полароидный снимок, глянцево блестевший в свете неоновых ламп.
—Возможно, легавые арестуют дружков отца и тех, из Шартра —хотя и это не факт, но одно я знаю точно —всего этого они не прекратят. Все это заложено в коллективное бессознательное человека, все это всплывает на поверхность, как грязная пена, после столетий запретов. Сеть —это коллективное бессознательное, до которого легко добраться, кликнув мышкой, настоящая помойка, в которой можно откопать любую мерзость, подавлявшуюся и копившуюся два тысячелетия. И ты очень ошибаешься, если веришь, что, предупредив полицию, сможешь изменить что бы то ни было во всем этом!
Потрясенная его страстной речью, Люси сидела, не поднимая глаз. Нога у нее опухла и посинела, ей не удалось не только обуться, но и надеть носок, предложенный Бартелеми. Тишину в студии нарушал только тяжелый монотонный шум дождя.
—Ты бросил школу, но разговариваешь по-книжному, —наконец сказала Люси. —Где учился красноречию?
—На форумах в Интернете. Я не участвовал в дискуссиях, но составлял собственное мнение, выслушивая аргументы сторон.
—И все-таки твой отец —преступник. Если оставить его на свободе, есть риск, что он начнет все с начала.
—Не начнет.
—Как ты можешь быть так уверен?
Взгляд чернильно-черных глаз Бартелеми встретился со взглядом небесно-голубых глаз Люси.
—Знаю, и все. Уж поверь мне.
—Поверить? Думаешь, это так легко сделать? Мы познакомились вчера вечером...
—Но мы часто писали друг другу. И я видел тебя совсем голой.
Щеки и лоб Люси покрылись дурацким румянцем.
—Ну и что с того?
—Я не вру женщине, которую видел обнаженной.
И мне нечего от тебя скрывать.
—Ты... —Люси села поудобнее и прокашлялась. —Ты убил отца, ведь так?
Бартелеми молниеносным движением смахнул со стола фотографии, с яростью ударил кулаком по гравировальной машине.
—Папаша в конце концов нашел мое убежище, —произнес он дрожащим от гнева голосом. —Мы подрались.
Я вырвал у него нож. И ударил его в живот. И в грудь, и в лицо. Мне показалось, он был рад, что умирает. Думаю, собственная жизнь приводила его в ужас. Кажется, он был мне благодарен. Его тело все еще там, наверху.
—Почему ты сидел в тайнике с трупом отца?
Бартелеми пожал плечами, глаза его были мокрыми от слез.
—Я боялся его дружков из Шартра. К тому же, Ваи-Каи говорит, когда убиваешь кого-то, в полотне человеческого бытия появляется разрыв...
Люси вдруг захотелось взять Бартелеми на руки, как ребенка. Маленького ребенка, которого у нее никогда не было.
—Эти самые бандиты из Шартра, о которых ты мне рассказал, они могут здесь нарисоваться? А все остальные, участвовавшие в...
—Через неделю Рождество, —перебил ее Бартелеми.
—Могу я... Можно мне провести его с тобой?
У него был такой несчастный умоляющий взгляд, что Люси, не раздумывая, кивнула.
—Да, но давай сначала решим, что делать со всеми этими трупами, хорошо?
Глава 23
Страсбургские ученики устроили Ваи-Каи торжественный прием. Его поселили в самом центре города, в доме, отмеченном знаком двойной змеи. Дав Учителю отдохнуть несколько часов, они предложили ему сосершить экскурсию по Маленькой Франции —знаменитому рождественскому рынку, и осмотреть уникальную церковь.
—Каждое святилище —будь то храм веры человеческой, или животной, или растительной —бесконечно важнее, сложнее и драгоценнее этой церкви, —произнес
Духовный Учитель, разглядывая величественное здание.
Йенн заметил, что страсбуржцы непонимающе переглянулись: Учитель что, дает понять им, так гордящимся своей церковью и своим городом, что ни то, ни другое не имеет в его глазах никакой ценности? Йенн не сумел подавить нехорошую, мстительную радость: пусть кто-нибудь еще станет мишенью насмешек Ваи-Каи и почувствует себя полным идиотом.
—Люди, несмотря на всю их гордыню, никогда не сравняются в величии и сложности замысла с Творцом, — продолжил Учитель, не отводя глаз от единственного шпиля собора.
—Что именно вы пытаетесь нам сказать? —осмелилась спросить женщина лет пятидесяти. Ухоженная, нет —дорогая —внешность выдавала не искорененное до конца пристрастие к некоторым материальным благам этого мира.
—Эта церковь, как и все остальные, —гимн во славу людей, она утверждает их могущество. Или самоощущение могущества. Если бы люди действительно хотели отдать дань Творцу, они берегли бы свой сад, открывая храм в каждом дереве, каждом кусте, каждой травинке, каждом звере и каждом человеческом существе.
—Не слишком... католический взгляд на жизнь, —с сомнением покачала головой его собеседница.
Двадцать человек, топтавшиеся на блестевшей от влаги паперти, выворачивали шеи, рассматривая терявшийся в тумане шпиль.
Редкие тяжелые капли падали с черного неба —такого низкого, что оно словно лежало на крышах окружающих зданий. Страсбург был красив —несмотря на мерзкую погоду, серый свет и огромное количество машин, поглядишь —и поверишь, что и в Эльзасе можно жить.
— Христианское понимание праведного существования не есть понимание самого Христа, —сказал Ваи-Каи. —Так его толковали апостол Павел, Рим, папы, миссионеры, фанатики и конкистадоры.
С недавних пор вся одежда Ваи-Каи состояла из набедренной повязки из растительного волокна. Когда он впервые появился на публике в этом наряде —вернее, в его отсутствии! —некоторые ученики почувствовали себя оскорбленными и немедленно отреклись. Йенн предполагал, что сейчас они пытаются вернуть свои дома, работу, счета в банке. Другие приняли случившееся, как горькое лекарство, а третьи просто-напросто собезьянничали, и на собраниях стали появляться мужчины в набедренных повязках и женщины, обмотанные куском ткани. Мягкая зима располагала к подобным экспериментам, но если нагота Ваи-Каи была естественной, то подражатели с их розовой пухлой плотью выглядели смешно и нелепо. Он открыл свои мысли Учителю.
—Прекрати наконец судить других, —ответил ему Ваи-Каи. —Ты одет, но выглядишь так же смешно. Эти люди просто пытаются научиться жить заново, с доверием.
—Если завтра ты явишься им без одной руки, каждый немедленно лишит себя одной конечности. Я называю это не доверием, а придурью.
—Так они выражают любовь и привязанность ко мне.
—Ты неустанно повторяешь, что все мы —разные, что мы уникальны, хоть и принадлежим к одному племени. Так почему же они считают своим долгом слепо копировать все, что ты делаешь?
—Они подобны детям, они подражают и будут так поступать до тех пор, пока не услышат собственную песню, не найдут свой путь в жизни.
—Но разве не механическое подражание, не молитва без истинной веры привели христианскую и многие другие религии к ненависти и разрушению?
—Именно так, и по этой самой причине ты должен будешь уберечь тех, кто идет за мной, от всех обязательств, ритуалов, законов и заветов.
— Я ? Но...
Йенн был потрясен —ему понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы привести в порядок мысли и продолжить.
—Говорить с ними должен ты, тебя они слушают, тебя почитают. А ты ведешь себя так, будто я вот-вот стану твоим преемником.
Духовный Учитель подарил Йенну одну из тех обезоруживающе безмятежных улыбок, которые сообщали ему почти магическое очарование.
—Не сейчас, не сразу, успокойся. Это произойдет, когда моя душа покинет мое тело, когда ты перестанешь видеть во мне того, кем я не являюсь, и считать себя тем, кем не являешься ты. И потом, ты будешь не один.
Йенн никогда не задавался вопросом, что будет с учением Ваи-Каи, когда тот покинет этот мир, но Учитель неизбежно уйдет, потому что пребывание в доме всех законов не освобождает от смерти, но делает ее неотделимой от человека, превращая в чудесную и не менее желанную спутницу, чем жизнь.
—Что значит —не сейчас?
—Мой срок на этой земле еще не истек, но конец уже близок.
Слезы гнева и отчаяния затуманили взгляд Йенна.
—Ты хочешь сказать, что... видел свою смерть в будущем?
—Я не торговец временем. Моя смерть предначертана в настоящем, в ткани бытия.
—Это невозможно! У тебя теперь слишком много учеников, чтобы кто-то попытался тебя убить.
—Именно поэтому меня и хотят убить.
Йенн поднял кулак, словно собираясь нанести удар невидимому противнику.
—Кто?
—Неважно. Я люблю его, как каждого из моих братьев по двойной змее, как тебя.
—Подставь левую щеку, да? Если бы отец Симон подставил левую щеку, если бы не вырвал тебя из лап негодяев, истребивших племя десана, у мира не было бы шанса узнать тебя.
—Отец Симон —да будет он благословен! —сделал то, что должно было свершиться в тот момент, так и я, когда настанет мой час, сделаю то, что дблжно. А негодяи, как ты их назвал, тоже дети дома всех законов и нити ткани бытия.
—Но, черт возьми, если бы все рассуждали подобным образом, не было бы...
Йенн замолчал, не успев ляпнуть глупость: если бы весь мир рассуждал, как Ваи-Каи, человечество не стояло бы сейчас на краю бездны забвения. С самого начала времен люди были пленниками спирали, гнавшей их навстречу все новым и новым конфликтам, приближая к пучине.
—Подставлять левую щеку не означает бездействовать, —добавил Духовный Учитель, —совсем наоборот, подобный жест требует силы характера. Чтобы так поступить, необходимо освободиться от гнета условностей и установок.
—Я не готов подставлять щеки —ни левую, ни правую.
—Я всегда знал, что ты ужасный трусишка!
Веселый смех Ваи-Каи прозвучал в ушах Йенна, как звук пощечины. Неужели именно ему —гордецу, трусу, невеже, жертве, терпеливо сносящей все его насмешки, —Ваи-Каи хочет передать эстафету, покинув этот мир?