Полюбовался руной СВА, несущей смысл сияющей силы небес, излучающей ощутимое тепло, потрогал пальцем руну УУШ – Любовь, отозвавшуюся тонкой вибрацией. Все они были так или иначе связаны с буквами русского алфавита, и все были совершенны, соединяя прошлое с настоящим и будущим. Еще когда Данила только начинал резать руны, Георгий принес ему свиток с нарисованными на нем буквами Велесовицы – самой древней системы русской письменности и сказал, что современный русский язык и алфавит – лишь остатки могучей магической Системы Управления Миром. Сами же руны были всего-навсего «руськымы писмены», своеобразными пиктографическими ключами выхода на те или иные параллельные реальности и силы Вселенной. Но только спустя три года, изучив символику русского, арабского, коранического и китайского языков, вырезав два десятка рун, Данила понял, насколько Георгий был прав. В древние времена люди могли словом творить чудеса.
Нынешний же язык допускал не только искажение смысла древних слов, несущих силу, свет и добро, но и ругань, мат, при злоупотреблении которым у людей начинались проблемы со здоровьем, ведущие к гормональным нарушениям. Об этом Даниле говорил учитель Нестор Будимирович, не употребивший в жизни ни одного бранного слова. Впрочем, Данила никогда не ругался и сам, выделяясь этим в кругу школьных приятелей. В школе же ругались даже девчонки младших классов, не говоря о старших, считающих употребление матерных выражений вполне естественным делом.
Собрав руны в холщовый мешок, Данила уложил его на дно чемодана, накрыл вещами и одеждой. Огляделся, вдруг осознавая, что больше сюда не вернется. Его ждала неведомая жизнь в столице и полная неожиданных приключений дорога. Хотелось, чтобы эти приключения были интересными и добрыми.
В памяти всплыл образ Маруси Линецкой.
Данила вздохнул. Прощание с Марусей получилось теплым, но не таким, каким он себе его представлял. Девушка хорошо относилась к нему, однако точно так же дружила и с другими парнями, не выделяя никого. Сердце Маруси было свободно, но места в нем для молодого художника не оказалось. Впрочем, надежда у него оставалась. Маруся собиралась поступать в московский мединститут и дала ему телефон родственников, у которых она должна была остановиться.
Еще раз вздохнув, Данила взял чемодан и вышел в горницу, где его ждали хозяева.
Полчаса ушло на советы и наставления, на которые не скупились Василий Иванович и Вера Андреевна, искренне сожалевшие, что племянник уезжает. Его потискали, поцеловали, всучили сумку со снедью, и Василий Иванович повез племянника на вокзал. Решили, что Данила сначала поедет в Москву, подаст заявление в институт, устроится в общежитии, а уж потом на пару дней съездит домой, в Парфино, где его с нетерпением ждали мама, отец и сестренка.
Нестор Будимирович пришел провожать ученика к поезду.
– Помни, о чем я тебя предупреждал, – сказал он, пожимая Даниле руку. – Ты многому научился, но главное – не приемы боя, а чувство меры, точное знание того, когда и где применять свою силу.
– Я помню, учитель.
– Лютый бой, которому я тебя учил, это лишь часть общей системы адекватного реагирования на жизненные ситуации. Будешь терпелив и настойчив, тебя найдут учителя не чета мне.
Данила, ощущая неловкость, кивнул. Вспомнил, как ездил в апреле с Нестором Будимировичем в Калугу, на Сход славянских общин, где учитель демонстрировал на ристалище свое ратное умение. Победить его не смог никто, хотя для участия в воинских состязаниях приехали умелые бойцы со всех уголков России и из-за рубежа. Правда, потом Даниле учитель признался, что есть Витязи, с которыми и ему не справиться.
– Георгий? – поинтересовался Данила.
– И он тоже, – улыбнулся Нестор Будимирович.
Объявили посадку. Данилу еще раз обняли по очереди родственники, похлопал по плечу Нестор Будимирович, сказав, что он, к сожалению, не сможет проводить его, но Данилу в Москве встретят нужные люди, и Данила сел в вагон. Через несколько минут вокзал Чухломы скрылся за поворотом дороги.
Защемило сердце. Что-то ждет его впереди?..
В купе заглянул небритый парень в майке с изображением Карла Маркса на груди, сказал кому-то сзади:
– Здесь.
Из-за его спины выглянули еще две такие же физиономии.
Данила и какой-то старичок-попутчик в полотняном костюме песочного цвета, сидевший напротив, переглянулись.
Небритый «Маркс» втащил в купе большую полосатую сумку, за ней другую, глянул на старичка.
– Вытряхнись отсюда покудова.
Старичок встопорщил брови.
– Вы мне?
– Тебе, тебе. Дай сумки устроить.
– Повежливее нельзя? – не выдержал Данила.
– Чего?! – повернулся к нему «Маркс». – Ты-то чего встреваешь, пацан? А ну, вытряхивайся вместе с ним, пока я укладываться буду. Молоко на губах не обсохло, а уже учить начинаешь.
– Пойдем, мил человек, – поднялся старичок. – С хамом лучше не связываться.
– Ты чего сказал, дед? – удивился небритый. – Это я хам?! Сам ты говно, бабай обтрюханный! Вылезай быстрей!
Он протянул руку, собираясь вытолкнуть старика из купе.
В следующее мгновение Данила привстал, перехватил его руку, вывернул за спину, заставив «Маркса» ойкнуть и согнуться, выставил его в коридор.
– Постойте здесь, подумайте, потом извинитесь и уложите вещи.
Спутники небритого, ошарашенные случившимся, застыли как истуканы, переводя взгляды с него на обидчика и обратно.
Данила отпустил руку, шагнул в купе, смущенно улыбнулся в ответ на благожелательно-заинтересованный взгляд старичка.
– Извините…
– Благодарствую за заступничество, – старомодно поклонился старичок. – Я сам виноват, спровоцировал его на грубое деяние. С такими людьми лучше не начинать полемику.
«Грубость – остроумие дураков», – вспомнил Данила изречение[54] Нестора Будимировича.
– Ах ты, тля сопливая! – опомнился «Маркс», бросаясь на Данилу с кулаками. – Да я же тебе ухи пообрываю!
Данила уклонился от удара в голову, не представляя, что делать дальше – драться не хотелось, душа требовала иного решения, – но условия поведения диктовал не он, надо было каким-то образом выходить из положения.
Он снова перехватил руку небритого, уложил его лицом на полосатые сумки, заблокировал второй рукой удар приятеля «Маркса», втиснувшегося в купе на помощь, и ткнул его согнутыми пальцами руки в солнечное сплетение. Парень икнул, согнулся, держась за живот, закатил глаза.
– Прекратите! – проникновенно сказал Данила, с трудом выдерживая запахи пива, пота и перегара. – Не будете хамить, никто вас не тронет.
– Отпусти! – процедил сквозь зубы «Маркс». – Больно…
В купе хотел пролезть третий приятель усмиренных, но наткнулся на посветлевший предупреждающий взгляд Данилы и вздрогнул, останавливаясь.
– Каратист, что ли?
– Отпусти, гад! – снова взмолился «Маркс».
– Мы договорились?
– Тебе расписку написать?
Данила отпустил небритого. Тот помог подняться приятелю, оба выбрались из купе.
– Ловко вы их, молодой человек, – похвалил старичок. – Какой системой ратного искусства владеете, если не секрет?
– Лют, – коротко ответил Данила, жалея, что ввязался в драку. Хотя, с другой стороны, иначе поступить он не мог. Как говорил учитель: я могу все понять и все простить, кроме хамства и лжи. И все же сосед прав, ситуацию, наверное, можно было разрешить иначе, мирным путем.
– Пойдемте, поговорим спокойно в коридоре, – предложил старичок, излучавший странное доброжелательное спокойствие. – Пусть они уложат свои вещи.
Небритые расступились, пропуская их. «Маркс» вошел в купе, запихал одну сумку на верхнюю багажную полку, вторую под сиденье, вышел, и все трое сели в соседнее купе, поминутно выглядывая и о чем-то переговариваясь.
Данила и попутчик вернулись на свои места.
– Стало быть, в стольный град едете, экзамены сдавать? – проявил недюжинную проницательность старичок. – В какой институт, ежели не секрет?
– В художественный, – ответил Данила с некоторым стеснением.
– Художник, стало быть?
– Я в основном иконы писал… но и пейзажи тоже могу… и портреты…
– Это хорошо, нужное дело, – закивал старичок. – Я вот все больше по кулинарной части споспешествовал, да на пенсии теперь, трудно у плиты стоять. А раньше поваром работал.
– У меня отец здорово готовит, – поддержал разговор Данила, постепенно расслабляясь. – Много старинных рецептов знает.
– Главное не рецепты, – поднял вверх палец старичок. – Главное – правила и приемы приготовления. Вернуться к технологиям кухни столетней, а тем паче двухсотлетней давности невозможно. Вся среда другая, флора и фауна, а вот культуру еды поддерживать надо. Увлекаться же заморскими рецептами, экзотическими блюдами не след, национальная кухня потому и национальная, что соответствует определенному народу и месту жительства.
Данила с любопытством посмотрел на собеседника.
– Вы говорите… как профессор.
Старичок приподнялся, прижал руку к груди.
– Позвольте представиться: Афанасий Кузьмич Валенок, потомственный кулинар, по образованию – ботаник, доктор наук. А вас как звать?
– Данила… Ломов.
– Очень приятно.
Они обменялись рукопожатиями. Старичок снова заговорил о кухне, потом заметил рассеянность слушателя и махнул сухой ручкой:
– Не думайте о них, молодой человек, не стоят они нашего гнева. Так вот, я утверждаю, что самая скверная кухня выработалась у городских низов в начале прошлого века. Выбравшись из деревни в город, они отталкивались от всего деревенского и пытались перенять приемы приготовления пищи городских верхов. Получилось нечто совершенно дикое…
В купе заглянула небритая физиономия, исчезла.
– Тут оне…
На пороге возник сержант милиции, невысокий, худой, узкоплечий, с выдающимся брюшком, окинул старичка и Данилу равнодушным взглядом.
– Что же это вы, граждане, безобразничаете? Жалуются на вас пассажиры. К людям пристаете, деретесь. Ваши документы, молодой человек.