– А как вы туда попали? – Валерия положила ему в тарелку салата, грибов, бутерброд с икрой.
Он хотел ответить, но не успел: начались тосты в честь именинницы, и компания стала пить, есть и веселиться, избавив Антона на какое-то время от необходимости копаться в своем прошлом.
Тосты шли косяком, гости хвалили хозяйку, ничуть не кривя душой, на взгляд Антона, и длилось это действо долго, пока тамада – какой-то громадный (в поперечнике) старик, оказавшийся свекром Валерии, не начал повторяться. Общий разговор и смех разбились на несколько отдельных ручейков, общество стало шумнее и развязнее. К Антону подсел тот самый свекор, которого звали Апанасом Геннадиевичем, и углубился в воспоминания – как они справляли дни рождения сорок лет назад.
– Да, мы, русские, пьем много, – сказал он рыкающим басом, – но мы в этом не виноваты. Как бы ни утверждали кое-какие деятели, что это наша национальная особенность, – не верьте, молодой человек! Все это брехня, рассчитанная на невежество и глупость. Лерка правильно судачит: виной всему финны…
– Угро-финны, Апанас Геннадиевич, – отвлеклась Валерия на мгновение от беседы с Ильей. – Народ русский – не есть чисто славянский, это и славяне, и тюрко-степняки, и прибалты, а также мордва, мари, удмурты и так далее. Но из них лишь угро-финские народы не имели иммунитета против алкоголя. Поэтому и наш алкогольный «менталитет» лишь историческое угро-финское наследство, передавшее русскому народу четверть финских «пьяных» генов.
– Как ни говори, – махнул рукой свекор Валерии, – все одно выходит: нету над нами проклятия! Ты со мной согласен, молодой человек?
Антон был согласен. Где-то он читал подобные выводы, и они были ему по душе, хотя людей, терявших от водки человеческий облик, он встречал часто и все равно терпел с трудом.
– Говорят, за рубежом сейчас в моде водка черного цвета, – подошел к беседующим еще один пожилой мужчина, отец Валерии, сухощавый, с орлиным профилем, с шапкой красивых седых волос. – Не пробовали?
Антон отрицательно мотнул головой, а Апанас Геннадиевич с презрительной усмешкой махнул могучей ручищей:
– Лучше русской медовухи напитка в мире нет! А черную водку я пробовал – самогон, да еще плохого качества. По рецепту ее изобретателя она состоит из каких-то натуральных ингредиентов, а по вкусу – самогон. И звучит, между прочим, очень красноречиво: «блевод».
– Ну, это ты загнул, Геннадиевич.
– Истинный крест! Сам по телевизору передачу видел.
– Так ты еще и телевизор смотришь? Не ожидал я от тебя. Если уж что и стоит смотреть по телевидению, так это лишь спектакли Госдумы и шоу политиков – обсмеяться можно. А я вот перестал таращиться на экран. От рекламы у меня поднимается давление и хочется самому кого-нибудь убить.
– Ты прав, – признался несколько смущенный Апанас Геннадиевич. – Смотрю американские фильмы и тоска берет: одни подонки у них там, убийцы, воры, насильники, зажравшиеся дегенераты, полицейские-идиоты и на весь этот конгломерат лишь пара нормальных парней. На всю Америку! И думаю: может, это хорошо, что у нас в Расее так плохо? Может, кто-то там на самом верху просто не дает нашему народу зажраться так же, деградировать, как американцы? Да и европейцы тоже.
– Это ты, конечно, преувеличиваешь, Геннадиевич, – похлопал его по плечу отец Валерии. – Но кое в чем, наверное, прав. Лично я не люблю телевидение по другой причине. Уж слишком явно оно ведет наступление на наши души, прямо настоящее зомбирование, как сейчас модно говорить. Мораль усиленно переворачивается с ног на голову, уродство выдается за эталон красоты, глупость за сверхмудрость, этика извращается, истина скрывается, безобразие становится признанным и законным.
– Например?
– Да примеров хоть пруд пруди. Ты вот как считаешь, голубая любовь – это нормальное явление или нет?
– Ну, как тебе сказать, – поскреб макушку Апанас Геннадиевич. – Извращение, на мой взгляд. Но ведь мужики в этом не виноваты?
– Может быть, и не виноваты, хотя нормальными мужиками их назвать уже трудно, но ведь голубые полезли на телеэкран из всех щелей! И это теперь усиленно выдается за норму, буквально превозносится, пропагандируется! Это как понимать?
– Да не бери ты это так близко к сердцу, Никита Кириллович, все проходит, пройдет и мода на голубой экран. Человечество в целом не дурная структура, поймет, что от голубой любви дети не рождаются.
Собравшиеся вокруг разговорившихся глав двух породнившихся семейств гости засмеялись, раздались шутки, восклицания, кто-то начал рассказывать анекдот, и Антон тихонько ретировался в более тихий уголок гостиной, где сидел Серафим Тымко, две девушки и уже знакомый молодой человек с заметной лысиной на макушке. Здесь разговор шел о войне. Серафим делился своим опытом спецназовца, прошедшего огни и воды в Приднестровье, Абхазии и Карабахе. Слушатели у него были благодарные, они охали, ахали, закрывали глаза и цеплялись друг за друга, так что Антон вполне понимал красноречие Тымко, неравнодушного к слабому полу.
– И вот пошел он ночью во двор, по крупному делу, так сказать. Туалет, сами понимаете, какой там может быть. Ну, Петруха выбрал место за саманной хатой, сел, задумался. Вдруг чует – кто-то вроде как воздух нюхает. Петя голову поднял и видит – рожа из-под стрехи свешивается, синюшная такая, со светящимися белками. Нюхнула пару раз, плюнула на Петруху и исчезла. Тот натурально об… ся, побелел, вскочил в избу, как заорет: тревога! Ну, мы, понятное дело, повыскакивали все с оружием, подумали – духи атакуют. А тут такое дело…
Девицы захихикали, засмеялся и сам Тымко, подмигнул Антону.
– А вот еще случай был, в Карабахе. Двое наших же контрактников сбежали, оказались потом бывшими зэками, и стали караваны армянские грабить…
Это был камешек в огород Антона, и он, правильно оценив жест Серафима, пересел к телевизору, где его минуту спустя нашла Валерия.
– Как вам у нас? Не скучаете?
– Нормально, – чуть смущенно улыбнулся Антон. – Много чего поучительного можно услышать. Давно я так не расслаблялся.
– Правда? – обрадовалась именинница. – А то я за вас переживаю почему-то. Вы хоть ели что-нибудь?
– Спасибо, все очень вкусно и здорово. Не думал, что встречу вас здесь.
– Ну, это не повод для радости, мне кажется.
– Почему же? – запротестовал Антон. – Повод для радости должен быть простым и чистым, как природа, и сейчас как раз такой случай.
– Спасибо. – Валерия задумчиво посмотрела на спокойное лицо Громова. – Вы еще в вагоне показались мне неординарным человеком.
– Конечно, ведь я бывший зэк.
– Нет, я не о том. Вы глубже, чем обычный зэк, и мне хочется вас понять. Не расскажете, как вы попали в лагерь?
Антон подумал и неожиданно для себя самого рассказал Валерии свою историю. Ее реакция его потрясла.
– Бедный… – тихо проговорила она, погладив пальцами его локоть; он сидел, сцепив ладони на колене. – Нет в этом мире справедливости и, наверное, не будет. А как отнеслась к вашему заключению жена?
Вопрос был с подковыркой, и Антон его оценил. Ответил с легкой усмешкой:
– Если бы она у меня была, она бы поняла.
– Антон всегда славился своей принципиальностью, – вмешался в разговор подошедший Тымко. – У него была одна подруга, да почему-то бросила, ушла к одному полковнику.
– Почему? – подняла брови Валерия.
– Пусть сам расскажет.
Валерия глянула на Антона, оставшегося спокойным, но задавать вопросы больше не стала, внутренним чутьем понимая его состояние. Ехидно бросила в сторону Тымко:
– У тебя, Симочка, богатый опыт по части свадеб и разводов, поделился бы, как тебе удается вешать лапшу на уши бедным женщинам.
– Никому я ничего не вешал, – отмахнулся Серафим. – Они сами на меня вешались, а когда наши взгляды начинали существенно расходиться… короче, по-моему, у Киплинга есть такие строки:
Что мужчине нужна подруга,
Этого женщине не понять.
Тех же, кто с этим согласен,
Не принято в жены брать.
Ну, или что-то в таком роде.
Валерия захлопала в ладоши, девицы засмеялись, заржал и сам знаток Киплинга, довольный произведенным эффектом. Антон ему тоже мысленно поаплодировал, он не предполагал, что слонокожий Тымко может читать вслух стихи.
– В дополнение к разговору о женах, – сказал Серафим. – Есть анекдот про новых русских. Один нанимает адвоката для развода с женой и спрашивает: «Сколько возьмешь за услуги?» Тот отвечает: «Три тысячи долларов». – «Да ты че, с дуба рухнул?! Мне за штуку баксов ее пристрелить берутся!»
В гостиной снова раздался взрыв хохота. Антон встретил взгляд Валерии, в котором можно было прочитать иронию и вопрос, относящийся скорее всего к его реакции на речь Тымко, и слегка кивнул. Было приятно осознавать, что их точки зрения совпадают.
– А вы не воевали в Карабахе, Антон? – спросила Валерия. – Или в Чечне?
– Приходилось, – коротко проговорил Громов, не желая распространяться на эту тему.
– Расскажите, пожалуйста.
Антон отрицательно качнул головой.
– Да нечего рассказывать, все происходило как-то буднично и просто. В нас стреляли, мы стреляли…
– Неужели так-таки ничего интересного не вспомните? – добавила одна из девиц, брюнетка с ярко накрашенными губами.
– Я могу рассказать, – подошел к разговаривающим Илья. – Антон у нас красноречием не отличается, он только в деле хорош. А я с ним в такие переплеты попадал, что романы писать можно. Однако пугать никого не буду, лучше расскажу пару необычных эпизодов, участником которых был и Гром. Так его с детства прозвали. Можете мне не верить, но все происходило на самом деле. Помнишь встречу в Учхоймартане?
Антон кивнул. Забыть этот странный случай было невозможно.
– Мы с Антоном тогда охраняли одного деятеля из МИДа, пытавшегося договориться со старейшинами чеченских кланов, – продолжал Илья, – хотя переговоры в основном вел я, меня там многие знали, оружие до войны дарили, а один тейп даже старинный пулемет предлагал – «гочкис». В общем, поселили нас на окраине Учхоймартана, мы устроились, а ночью вышли вдвоем побродить вокруг дувала. И вот, не поверите: сам до сих пор думаю – не привиделось ли? – тень на крыше зашевелилась. А крыши домов там плоские, без скатов. Я за автомат, а Антон меня удерживает: тише, мол, гляди. Я присмотрелся, и мурашки по коже – натуральный черт сидит, как его описывают в книгах: рожки, глаза в полморды светящиеся, хвост, ноги как у козла. Сидит, за трубу держится, на нас смотрит, а мы на него. Тихо так кругом, только где-то собаки лают. Я уже хотел рявкнуть: пшел вон! А черт вдруг сделал жест – мол, уходите отсюда, и исчез. На что у нас с Антоном нервы железные, а струхнули мы порядочно.