В машине Джози и Софи твердили, что мне надо ехать домой, но я не хотел. Когда они наконец сдались, Марк сказал, что может отвезти нас на пляж, где прошлым летом тренировался спасать утопающих. Я напомнил, что вечеринку необязательно заканчивать так рано (из меня еще не выветрились спиртное и таблетки).
– Хотите, встретим рассвет? – предложил я. – Я никогда не видел рассвета. Черт возьми, мы же живем, на берегу океана… Суперское начало года. – Я бросил в рот викодин и откинулся на спинку сиденья, предоставив остальным обсуждать идею.
Вскоре мы уже были на берегу. Марк выключил фары и въехал в тень придорожной парковки. Мы быстро прошли по аллее мимо темных, тихих домов и оказались на пляже. Ревел прибой, задувал ледяной ветер. Накануне было полнолуние, и, хотя луна висела в неизмеримой вышине, пляж освещало бледное сияние. Молочно-белесые волны накатывали на песок. Мы шли в нескольких футах от линии прибоя, чтобы не привлекать внимания тех, кто мог проехать по дороге. Шум океана заглушал любые разговоры, к тому же было слишком холодно, чтобы разговаривать. Джози взяла меня под руку и прижалась ко мне. Ее тонкая рука сжала мою через куртку и повела по плотному песку. Я видел только одним глазом, меня мотало между болью и бредом, и ее поддержка не столько помогала мне идти, сколько заставляла оставаться в сознании.
Наконец мы дошли до спасательной станции, и Марк подлез под пандус у неширокого крыльца. Я заглянул внутрь через окно. Комната была достаточно большой, чтобы вместить пару стульев, узкий стол и несколько надувных лодок и досок для серфинга. Марк вылез из-под пандуса с ключом и отпер дверь. Мы были рады убраться с холода – внутри хотя бы не было ветра. Потопав, чтобы ощутить замерзшие ноги, я вынул из внутреннего кармана бутылочку «Мидори» и пустил ее по кругу. Липкая сладость показалась отвратительной, зато внутри стало тепло.
Ветер нашел лазейки в щелях хлипкого домишки и тоненько посвистывал в углах.
– Как дом скрипит, – сказала Софи. – У меня ощущение, что мы в лодке.
Марк прикурил косячок и передал его Софи. Она затянулась и поманила к себе Джози. Они поцеловались, и Джози втянула дым изо рта Софи, затем сама затянулась и подалась ко мне. Ее язык мягко проник в мой рот, и, хотя челюсть ужасно болела, я не отстранился. Дым просачивался наружу, а поцелуй получился долгим, хотя я понял это лишь после того, как он закончился. Софи ухмылялась, а глаза Джози, поднятые на меня, сияли. Мне стало чуть неловко. Я сильно затянулся и, задержав дыхание, наклонился к Марку, поцеловал его и выдохнул как можно быстрее. Он вдохнул и заработал щеками, как кузнечными мехами. Его губы почти не отличались от губ Джози – ну, чуть тоньше и жестче, и он делал это совсем как Джози. Отодвинувшись, он выдохнул мой дым тонкой струйкой из угла рта, улыбнулся и отвел взгляд. Софи и Джози захихикали.
– Да! – протянула Софи.
– Чтоб никого не обделить, – сказал я.
– Не обделить? – Марк засмеялся. – Спасибо за заботу.
Мы обменялись крепким рукопожатием. Марк засмеялся громче и обнял меня за плечи.
– Кроме шуток, спасибо тебе. Иначе ходить бы мне завтра с фингалом. – Он улыбался, и мне показалось, что он снова хочет меня поцеловать.
Комната вдруг накренилась, и я схватился за него, чтобы не упасть.
– Ты чего? – спросил он.
– Да ничего. Воды бы. В горле жжет. – Я сделал еще глоток «Мидори», но это не помогло. Пошатываясь, я дошел до стола у стены и улегся, глядя в окно. Луна стояла еще высоко, но некоторые звезды тоже можно было различить. – Все нормально, не волнуйтесь, – сказал я им.
Джози подошла ко мне.
– Сам с собой разговариваешь? – поддразнила она.
– Не знаю, может, и так. Наверное, это у нас семейное.
Она уселась на стол, скрестив ноги, приподняла мою голову и пододвинулась. Почувствовав затылком ее колени, я улыбнулся. Джози взяла у меня бутылочку, отпила, и мы молча уставились в окно. Она положила руку мне на грудь – полы моей куртки были распахнуты, и принялась нежно ее поглаживать.
– Тебе очень больно? – спросила она наконец.
– Не очень, – соврал я.
– Может, еще обезболивающего?
– Не знаю, – сказал я. – Я вообще не знаю, сколько этого добра я уже сожрал за сегодня. Хоть бы не перебрать.
– А я бы еще одну приняла. Просто так. Я сейчас будто под кайфом, не хочу, чтобы это заканчивалось.
– Слишком много не принимай, ты пила.
– Вау, – засмеялась она. – Неужели заботишься?
– Забочусь. Это же как на льду кататься: весело, прикольно, а потом раз – и проваливаешься в воду.
– И можно умереть.
– Не надо, – попросил я. – Мы, можно сказать, только познакомились.
Джози наклонилась и мягко поцеловала меня в губы.
– Завтра ты будешь как монстр. Ты это понимаешь? Реально страшный.
– Ага, – сказал я. – Но если ты меня еще раз поцелуешь, мне будет все равно.
– Боже мой, – заныла Софи, стоявшая у дальнего окна. – Я вас отсюда слышу, не начинайте!
– Серьезно, чувак, – сказал Марк и закашлялся. Софи похлопала его по спине. – Серьезно, чувак, – прохрипел он снова.
Она засмеялась и затянулась косячком.
Джози улыбнулась.
– Не обращай на них внимания.
– Я ничего, – ответил я. – Мне хорошо.
– Да, – сказала она и взглянула на темные волны далеко от берега. – Мы можем остаться здесь навсегда, вот только замерзнем насмерть.
– Так близко друг к другу не замерзнем, – пообещал я. Мне было радостно это говорить и нравилось, как наши голоса звучат вместе, но у меня возникло странное ощущение, будто говорит кто-то другой, а я прячусь под столом и слушаю этого другого-марионетку, и того меня, который под столом, не покидает предчувствие грядущих бед, словно совсем рядом кто-то или что-то поджидает меня, чтобы все это отнять, и такая развязка неизбежна.
Я прикурил сигарету, и мы курили по очереди, слушая гулкие удары прибоя и свист ветра. Я гадал, нельзя ли стереть все события моей жизни до этой минуты, будто в моих силах было вызвать наводнение, которое все смоет, и начать заново. Я воображал, как океан подступает к песчаному пляжу, окружает маленький домик, затапливает окрестные кварталы, вода поднимается, нас подхватывает, и мы возносимся над этим разгулом стихии. Я бы спас по паре самого важного: два косячка, два мартини, двух девушек и двух парней. Мы бы смотрели в окно, как бурлящая мутная вода захватывает все новые территории, и наша лодка трещала бы и стонала, с плеском и брызгами переваливаясь через гребешки волн. Мы бы вывалили за борт весь мусор: домашние полки, набитые барахлом и финтифлюшками, наши компьютеры, нотные листы с произведениями, которые надо разучивать, нашу одежду и школьную форму, всю целиком латынь и наши худшие воспоминания. Что еще нужно, кроме сияния кожи Марка, электрического гудения в губах Джози и прищура Софи, когда она смеется? Когда вода схлынет и все будет смыто, мы сможем подняться из навоза и расцвести. И, может, тогда вырастет что-то новое.
Но наводнения не было. Ждать рассвета мы не стали: в какой-то момент Джози слезла со стола, поцеловала меня в лоб и отошла к остальным. Я задремал, пока они говорили, но вскоре проснулся оттого, что меня тащат на пронизывающий ветер и ведут по пляжу на дорогу. Марк спотыкался, как и все остальные. Я подумал, что он не привык ходить по песку, но его шаги остались нетвердыми и на асфальте. Я закурил, чтобы проснуться, и успел докурить сигарету, прежде чем мы дошли до машины. По дороге домой девочки заснули, а мы с Марком говорили о Фейнголде. Марк не сомневался, что больше ему никто ничего не сделает, но его возмущала обстановка на вечеринке.
– Никто ни за чем не смотрит, – повторял он. – Полный хаос.
На поворотах Марк описывал слишком широкую дугу. От напряжения я не засыпал. Дважды я опускал стекло, чтобы подставить лицо холодному ветру, и Марк делал то же самое. Он высадил девочек у дома Джози, и они, сонно попрощавшись, поплелись по аллее. Мы с Марком почти не разговаривали, пока он выезжал из их района, направляясь в наши края. Когда у подножия холма он свернул, машину вынесло на встречную полосу. Нас ослепили фары, я заорал, но Марк успел вывернуть руль. Мы вылетели на обочину и ткнулись в деревянный щит у пешеходного перехода.
Марк сидел, стиснув руль.
– Вот черт, вот черт, – повторял он.
Мы вылезли, осмотрели машину и поняли, что легко отделались – Марк ехал медленно. Осталось несколько царапин и вмятин, про которые можно что-нибудь наврать. Но Марк все равно схватился за голову, прислонившись к машине.
– Рано или поздно они все узнают, я это чувствую. Встанут со своими недовольными гримасами, воплощенное неодобрение, и будут качать башками, говоря: «М-да, мы знали, что из него ничего не выйдет, вот знали, и все».
– Ты про кого?
– Про родителей.
– Чувак, – сказал я, указывая на свое лицо, – зато ты хоть не выглядишь как я. – Марк засмеялся и всхлипнул. – Нет, серьезно, – продолжал я, – разве они не хотели, чтобы ты развеялся? Мне, конечно, придется что-нибудь наплести насчет разбитой морды, но когда мать узнает, что я веселился в компании друзей, у нее отляжет от сердца.
– Я не о веселье, – сказал он. – Об этом даже речь не идет. Веселье, видишь ли, надо сперва заслужить, как рай после смерти, а я еще не заслужил. Мне сначала надо стать сенатором.
– Сенаторы как раз знают толк в развлечениях, – возразил я.
– Ха, – ровно произнес Марк. – В нашей семье заведено иначе. Дело прежде всего. Отец считает, пора Ковольским двигать в политику.
– Тогда почему сам не двинет, зачем тебя пихает? Тебе это надо?
– Я не знаю, что мне надо. Я только не хочу никого разочаровывать, пока не разберусь, что мне все же надо.
– Как я тебя понимаю, – сказал я, подумав, сколько раз я слышал эту фразу и что она значит для меня сейчас. Изречение, которое преподносят как правду, а на деле откровенная ложь. Мне хотелось сказать что-нибудь, кроме этой чуши.
Марк теребил подбородок, обхватив себя другой рукой, и глядел в землю. Мне нечем было его подбодрить; я лучше умею принимать удары в лицо, чем вселять надежду. «Да ерунда все это, – хотелось мне сказать. – Возьми себя в руки, чувак, и научись, справляться с ситуацией».