ность и нерадивость? Ведь господь уже послал ей, как миссис Ватсон, первое предостережение: ^бедная бабушка внезапно скончалась, не успев покаяться перед смертью. Что, если он нанесет ей новый удар!.. Ее мать!.. Вдруг ее мать тоже умрет скоропостижно?!
Такие мысли всю ночь не давали ей спать.
Впечатление этого вечера не только не изгладилось с течением времени, в суете повседневных дел, а, наоборот, углубилось и окрепло в душе Элины. Воспоминания преследовали ее даже во время уроков в домах богатых учениц г-жи Эпсен, детям которых она преподавала немецкий и английский языки. Несмотря на любезный прием, на изящную, комфортабельную обстановку, соответствовавшую ее утонченным вкусам, Элина изнывала теперь от скуки за учебным столом, среди кудрявых, белокурых детей в больших английских воротниках, в вязаных костюмчиках с красными якорями. Девушку раздражали рассеянность малышей, их беспрестанные несносные вопросы. Подобно Генриетте Брис, она начала считать учительскую профессию скучной, отупляющей и мечтала найти лучшее применение своим силам и способностям… А родители! Какие пошлые, грубые мужчины! Какие мелочные, пустые женщины!
Спору нет, баронесса Герспах, конечно, добрейшее существо, но до чего же низменны ее интересы! Она всецело поглощена конюшней мужа и скачками. То она подыскивает эффектную кличку для новой кобылы, то пробует новое лекарство — помаду или присыпку — против злосчастной накожной болезни, наследственной в роду Отманов, которая по-прежнему мучает ее каждую весну, как мучила еще в пансионе, когда она носила имя Деборы Беккер. Теперь, окончив уроки, Элина под любым предлогом спешила уйти оттуда, предпочитая второпях съесть пирожное и выпить глоток холодной воды где-нибудь за стойкой в кондитерской, чем сидеть с хозяевами за обильным завтраком с кровавым бифштексом и портвейном и выслушивать сальные шутки толстого, губастого барона насчет ее будущей свадьбы.
Более охотно она посещала графиню д'Арло, на улице Везлей, по соседству с монастырем Варнавитов, в небольшом особняке, где стены и ковры были словно пропитаны запахом ладана. Здесь, за внешней роскошью, за наружным спокойствием таилась семейная драма, глубокое женское горе; Элина была посвящена во все подробности — девушки ее круга рано знакомятся с неприглядной прозой жизни. Прожив несколько лет с горячо любимым мужем, графиня неожиданно застала мужа в объятиях выросшей у них в доме родной племянницы, своей воспитанницы, которую она только что выдала замуж. Увидев их циничное, грубое объятие, их жадные поцелуи взасос, г-жа д'Арло убедилась, что молодая женщина давно уже была и продолжает быть любовницей графа.
Ради сохранения их доброго имени, их репутации в обществе, а главное, ради дочери, г-жа д'Арло решила избежать огласки и не требовать развода. В доме соблюдалась видимость семейного согласия, взаимная учтивость врагов, принужденных жить под одной кровлей. Но графиня ничего не забыла и не простила; она с болезненной страстностью искала утешения в католической религии, предоставив тувернанткам воспитывать девочку, которая уже о многом догадывалась и нередко за обедом с тревожным любопытством украдкой таращила глазенки то на церемонно вежливого отца, то на скорбную, молчаливую мать.
Г-жа Эпсен с дочерью часто говорили меж собою, что лучше бы несчастной графине реже ходить по церквам и больше времени посвящать своему дому, ребенку, своим обязанностям матери и жены; эти заботы утешили бы ее скорее, чем постоянные молитвы и коленопреклонения. Но теперь Элина понимала г-жу д'Арло и если и осуждала ее, то не за чрезмерное благочестие, а за бесплодную, бездеятельную веру; за мелкие, эгоистичные жалобы в ее молитвах, обращенных к богу. Какая огромная разница с апостольским рвением Жанны Отман, с самоотречением Ватсон из Кардифа!
— Куда вы идете, Лина? Я вас отвезу, — говорила г-жа д'Арло после урока.
Удобно усевшись в коляске на мягких рессорах, графиня изливала свое горе, лелея и баюкая его, поверяла Элине семейные тайны, сама растравляла свою рану, как это любят женщины, когда секретничают между собой. Она внушала этой юной смятенной душе отвращение к жизни, разочарование, увещевала ее отречься от бренных земных радостей ради вечного блаженства на небесах. Иногда по дороге они останавливались у какой-нибудь католической церкви. Элина без колебаний входила туда вслед за графиней, ибо протестантские храмы но будням закрыты, а для набожной христианки годно любое проникнутое религиозным духом место, где можно помолиться богу. В пустой церкви св. Клотильды девушке даже лучше удавалось сосредоточиться, обратиться мыслью к небесам, чем на многолюдном воскресном богослужении на улице Шоша.
Этот скандинавский храм в самом центре Монмартра, в двух шагах от Аукционного зала, — одно из неожиданных парижских впечатлений. Странно вдруг очутиться, свернув с Итальянского бульвара, в обширном нефе с полукруглым, наполовину застекленным сводом, откуда падает холодный дневной свет, странно слушать пастора в длинной черной мантии, который проповедует на жестком, гортанном языке, словно ворочая каменные глыбы. На массивных деревянных скамьях виднеются склоненные затылки с толстыми рыжеватыми косами, широкие мужские спины — целая колония датчан, норвежцев и шведов, загорелых, светлоглазых, бородатых, как скандинавские боги. Их имена записаны в особой «Скандинавской книге» кафе Регентства, а на улице Сент-Оноре булочники выпекают для них особые ржаные хлебцы с медом.
Долгое время Элине казалось приятным отдыхом играть по воскресным дням на органе в этой церкви, аккомпанируя датским песнопениям, напоминавшим ей о незнакомой родине. Но теперь она играла рассеянно, поглощенная своими думами… Разве могли быть угодны богу эти гимны на банальную мелодию, исполняемые хором так вяло, с таким равнодушием? Это то самое внешнее христианское благочестие, те привычные обряды, не согретые верой, которые так возмущали г-жу Отман. В Японии существуют механически повторяющие молитвы заводные машины на манер шарманки, которые право же с не меньшим успехом способны воспламенить души верующих.
Какими несносными казались Элине кокетливые девицы, которые, выпрямляя стан, встряхивали волной светлых кудрей, искрившихся, точно пена водопадов] Даже в храме они думали только о тряпках, охог рашивались и бросали украдкой завистливые взгляды на туалеты подруг. А скучные, вялые дамы с пухлыми лицами — настоящий «студень», как навывают датчан в Германии, — которые тут же, во время молитвы, раскланивались и приглашали знакомых на сытный обед или обильный ужин! А сонный пономарь в костюме метрдотеля, лениво обходивший ряды молящихся, собирая пожертвования в сетку на длинной палке! А сам пастор Бирк с томным взглядом, с завитыми буклями, который, склонив голову набок, жадно высматривал среди прихожанок невесту с приданым! Во всех, во всем.
Элина видела леность души — в плесени, выступавшей на фронтоне храма, в ржавчине, покрывавшей решетку наружных дверей. Когда, вернувшись домой, она наблюдала в окно, как пастор Оссандон с лейкой или садовыми ножницами в руках возится в своем садике, ей казалось, что даже этот почтенный старик, твердый и стойкий в вере, давший столько доказательств своего религиозного рвения, лучший церковный проповедник, декан факультета, даже он поражен тем же недугом, что и остальные, что и она сама. Леность души! Леность души!
Никто из окружающих не замечал душевного смятения Элины, не замечал, как постепенно, упорно навязчивая идея овладевает всем ее существом. Г-жа Эпсен, всецело поглощенная предстоящей свадьбой, в восторге, что дочка остается при ней, а зять — важный чиновник в министерстве, уже хлопотала о приданом и меблировке комнат. Напрасно девушка убеждала ее! «Нечего спешить… Успеется…» Не обращая внимания на равнодушие невесты — ведь она сама в свое время вышла замуж не по любви, а по расчету, — г-жа Эпсен рылась в шкафах, разбирала белье, выискивала в старых шкатулках драгоценности в подарок дочери: брошку с портретом покойного отца, нитку жемчуга, филигранные украшения, какие носят в Дании. Она вымеряла кружева, кроила, подбирала одно к другому.
— Смотри-ка, Линетта, — радовалась мать, — тут хватит кружев на рукава… Если подобрать такие же на воротник, у тебя будет чудесная отделка для подвенечного платья!
Добрая женщина бегала по магазинам, покупала недостающую посуду и белье, ибо нечего было и рассчитывать на вклад семьи нижнего этажа в их общее хозяйство. Она уже ходила вниз и осматривала там все вместе с Сильванирой, желая выяснить, чего не хватает. Боже мой! Совсем как на новых территориях, о которых рассказывал Лори… Пустота, хоть шаром покати! Однако при строгой экономии, если к жалованью Лори прибавить уроки и переводы Лины, они как-нибудь проживут; к тому же бывший супрефект не терял надежды снова войти в милость. Шемино уже намекал на это у баронессы Герспах. А вдруг он получит место су префекта, хотя бы второстепенное? У них будет большой сад над морем, как в Шершеле, лошади, экипаж, изящная гостиная, в которой г-жа Эпсен будет помогать дочери устраивать приемы!
Этими мечтами она делилась с Лори, когда он приходил к ним по вечерам, сияющий, гордый, уверенный в своем счастье. Под предлогом занятий с Фанни Элина уклонялась от участия в этих скучных разговорах о свадьбе — они раздражали, даже оскорбляли ее… Выходить замуж? Зачем?.. Слушая тоненький голосок девочки, монотонно твердившей уроки, Лина думала о другом, устремив глаза вдаль. Ее больше не интересовали успехи ученицы, ей уже не доставляло удовольствия, усадив малютку на низенькую скамеечку, на свое прежнее место у ног бабушки, обучать ее вязанию или шитью… Нет, ей не терпелось скорее приняться за свою работу, за перевод новой брошюры, заказанной ей женою одного посланника: «Беседы христианской души с богом. Сочинение г-жи ***».
С ранней юности Жанна Отман была удостоена благодати запросто беседовать с Христом. Брошюра передавала эти мистические беседы в форме вопросов и ответов, а в предисловии г-н Ж. Б. Круза, настоятель школ в Пор-Совере, разъяснял в восторженном тоне, что подобное общение со всевышним, якобы невозможное по современным понятиям, вполне естественно и совместимо с благочестием для истинной христианки, которую он называл великой мистической праведницей: «Поистине в этой душе, всецело предавшейся господу…»