можных разветвлений. Был представлен анонимный донос, содержащий много имен. Тех, которые отрицали, что они христиане или были ими, я считал своим долгом отпустить после того, как они призвали богов и молились, воскуряя фимиам и возливая вино перед вашим изображением, которое я велел принести вместе со статуями богов; притом они проклинали Христа, к чему, как говорят, нельзя принудить истинных христиан. Другие из названных доносчиков заявили, что они были христианами, но вскоре отказались от этого, сознаваясь, что раньше действительно были ими, но перестали ими быть давно; некоторые три года, другие еще больше, а некоторые двадцать лет. Последние тоже воздали почести вашему изображению и статуям богов и прокляли Христа. Они утверждали, что весь их проступок или заблуждение заключались в том, что они обыкновенно в определенные дни собирались на восходе солнца, чтобы петь попеременно гимны Христу, как Богу, давать клятву в том, что не будут совершать того или другого преступления, что не будут воровать, разбойничать, блудничать, нарушать клятву, отрицать, что получили что-нибудь на хранение; совершив это, они обыкновенно расходились для того, чтобы опять собраться вместе для трапезы обыкновенной и вполне невинной; что и это они прекратили совершать после эдикта, которым я, согласно вашему приказанию, запретил гетерии. Выслушав это, я счел своим долгом приступить к розыску истины, предав пытке двух слуг так называемой диакониссы. Я не нашел ничего кроме скверного и несоразмерного суеверия, и решил приостановить следствие и обратиться к вам за советом. По-моему, дело заслуживает этого, в особенности, если принять во внимание число лиц, находящихся в опасности. Действительно, огромное количество всех возрастов, всех положений и обоих полов привлечены к суду или должны быть привлечены; не только города, но местечки и деревни охвачены заразой этого суеверия. Мне кажется, что его можно остановить и излечить. Уже установлено, что храмы, которые были совершенно заброшены, стали посещаться; торжественные праздники, было прекратившиеся, возобновились, и начали опять выставлять мясо жертв, для которого прежде находились очень редкие покупатели. Отсюда легко заключить, что много людей может быть возвращено к старой религии, если им дать возможность раскаяться!"
Траян отвечал:
"Ты поступил, как должно, мой дорогой Секундус, в деле расследования представленных на твой суд христиан. В подобных делах нельзя установить общего определенного правила для всех случаев. Не нужно их разыскивать; но если на них доносят и они изобличены, их следует наказывать, но при этом тот, кто отрицает, что он христианин и доказывает это своими делами, т. е. обращением с молитвой к нашим богам, должен получить прощение в награду за свое раскаяние, каковы бы ни были подозрения по отношению к его прошлой жизни. Что же касается анонимных доносов, то какие бы обвинения в них ни заключались, на них не нужно обращать внимания; так как они представляют из себя отвратительный пример, несоответствующий нашим временам".
Больше нет сомнений. Быть христианином значит находиться в противоречии с законом и заслуживать смерти. Начиная с Траяна, христианство государственное преступление. Только несколько терпимых, императоров третьего столетия закрывали глаза и терпели христианство. Хорошее правительство, согласно взгляду наиболее благосклонного из императоров, не должно стремиться разыскать возможно более виновных; оно не поощряет доносы; но оно поощряет вероотступничество и милует ренегатов. Для него представляется вполне естественным проповедовать, советовать и вознаграждать самое безнравственное действие, наиболее унижающее человека в его собственных глазах. Вот ошибка, в которую впало одно из лучших правительств из когда бы то ни было существовавших; оно впало в нее, так как затронуло вопросы совести и желало сохранить старый принцип государственной религии, что было вполне естественно для маленьких античных городов и гибельно для великой империи, составленной из разных частей, не имевшей ни общей истории, ни общих моральных требований.
Из этих драгоценных документов ясно вытекает также и то, что христиане уже не преследуются как евреи, что имело место при Домициане; теперь их преследуют, как христиан. В юридическом мире их уже более не смешивают, хотя в обыденной жизни смешение происходит очень часто. Иудаизм не преступление; и помимо дней восстания, он даже имел свои гарантии и привилегии. Странная вещь, иудаизм три раза с неописуемым бешенством восстававший против империи, никогда официально не преследовался; дурное обращение, которое приходилось выносить евреям, подобно тому, которое переносят райи в мусульманских странах, являлось результатом подчиненного положения, а не законного наказания; очень редко во втором и третьем веке еврей переносил мученичество за нежелание принести жертву идолам или изображению императоров. Напротив, не раз администрация покровительствовала евреям против христиан. Наоборот, христианство, никогда не восстававшее, было поставлено вне закона. Иудаизм имел, если можно так выразиться, свой конкордат с империей; христианство его не имело. Римская политика чувствовала, что христианство, как термит, изнутри подтачивало здание античного общества. Иудаизм не стремился проникнуть в империю; он мечтал о сверхъестественном перевороте; в минуты увлечения он брался за оружие, убивал все, слепо наносил удары, потом, как бешеный сумасшедший после припадка, позволял себя заковать; христианство же вело свое дело медленно и тихо. Смиренное и скромное по виду, оно имело безграничное честолюбие; между ним и империей была борьба на жизнь и на смерть.
Ответ Траяна Плинию не был законом; но он предполагал законы и устанавливал их толкование. Сдержанность, указываемая разумным императором, не имела большого значения. Было легко найти поводы, чтобы недоброжелательность к христианам получила возможность проявиться. Было достаточно подписанного доноса по поводу какого-нибудь открытого действия. Между тем, поведение христианина при проходе мимо храма, его вопросы на рынке с целью узнать, откуда идет продающееся мясо, его отсутствие на общественных праздниках выдавало его. Таким образом, местные преследования не прекращались. Императоры преследовали менее, чем проконсулы [Таков был Аррий Антонин, который пролил столько христианской крови в Азии. Здесь дело касается не Аррия Антонина предка, со стороны матери, Антонина Пия, но другого лица, носившего то же имя, времен Коммода]. Все зависело от хорошего или дурного расположения правителей; хорошее же расположение бывало редко. Прошло то время, когда римская аристократия относилась к этим экзотическим новостям с некоторого рода благосклонным любопытством. В это время она относилась с холодным презрением к безумиям, которые не уничтожаются только по чувству умеренности и сострадания к человеческим существам. С другой стороны, народ выказывал значительный фанатизм. Те, которые никогда не приносили жертвы или, проходя мимо священных зданий, не посылали им поцелуя обожания, рисковали своею жизнью.
Глава XXII.Игнатий Антиохийский
На долю Антиохии выпала очень жестокая часть этих суровых мер, которые оказались вполне недействительными. Церковь Антиохии или, по крайней мере, та часть ее, которая была связана с Павлом, имела своим вождем лицо, окруженное глубоким почтением, которого называли Ignatius. Это имя было, очевидно, латинским эквивалентом сирийского имени Nourana. Известность Игнатия была распространена особенно в Малой Азии при обстоятельствах, нам неизвестных. Вероятно, вследствие одного из народных волнений, он был арестован, приговорен к смерти и предназначен, так как он не был римским гражданином, к отправке в Рим на растерзание диких животных в амфитеатре. Для этого обыкновенно выбирали красивых людей, достойных быть показанными римской толпе. Путешествие этого мужественного исповедника из Антиохии в Рим по побережью Азии, Македонии и Греции было некоторого рода триумфом. Церкви городов, к которым приставали по пути, толпились вокруг него и просили его советов. Он, с своей стороны, писал им послания, полные наставлений, которым, благодаря его положению, аналогичному с положением св. Павла, пленника Иисуса Христа, придавали высокий авторитет. В особенности из Смирны Игнатий вступил в сношения со всеми церквями Азии. Поликарп, епископ Смирны, видел его и хранил о нем глубокое воспоминание. Из этого города Игнатий вел широкую корреспонденцию. К его письмам относились почти с таким же уважением, как и к апостольским посланиям. Окруженный гонцами священного характера, прибывавшими и уезжавшими, он более походил на могущественное лицо, чем на пленника. Вид этого поразил даже самих язычников и послужил основой маленького курьезного романа, дошедшего до нас.
Подлинные послания Игнатия, по-видимому, почти потеряны; те, которые мы имеем, адресованные к ефесенам, магнезианам, тралейцам, филадельфийцам, смирниотам и Поликарпу, не более как апокрифы. Четыре первые как бы написаны из Смирны, два последние из Александрии Троады. Эти шесть произведений являются все более и более слабыми снимками одного и того же типа. Гений, индивидуальный характер там вполне отсутствуют. Но, по-видимому, среди писем, написанных Игнатием из Смирны, было одно, адресованное к верующим Рима в подражание св. Павлу. Это письмо, в том виде, как мы его имеем, поразило весь древний духовный мир. Ириней, Ориген и Евсевий его цитируют, им восхищаются. Его стиль, имеющий несколько терпкий вкус, выразителен и чрезвычайно популярен; шутка переходит в игру слов; со стороны вкуса многие места до неприличия преувеличены; но наиболее горячая вера, пламенная жажда смерти никогда не внушали более страстного тона. Энтузиазм мученичества, в течение двухсот лет бывший господствующим духом христианства, был выражен автором этого необыкновенного произведения, кто бы он ни был, в наиболее экзальтированной форме.
"Силою молитвы я получил возможность увидать ваши святые лица; я получил даже более, чем просил; так как если Бог даст мне милость дойти до конца, я надеюсь, что обниму вас пленником Иисуса Христа. Дело хорошо началось, только чтобы ничто не помешало выполнить выпавший на мою долю жребий. Это из-за вас происходят мои беспокойства: я боюсь, что ваша преданность принесет мне вред. Вы ничем не рискуете, а я потеряю Бога, если вам удастся меня спасти... Никогда мне не представится подобного случая, и вы, при условии, что будете иметь милосердие оставаться спокойным