От самоубийства Джона Келли спасла его вторая любовь, которая всегда жила в нем и была, пожалуй, не менее яркой и самобытной, чем любовь к Эллен. Эта любовь активизировалась в те семь лет, что он пытался забыть Эллен, и стала единственной путеводной звездой, когда той не стало. Как ни странно, это не была любовь к горам – хотя альпинизм, требуя предельного напряжения сил и полного отречения от всех мирских наслаждений, отвлекал Келли от трагической действительности. В горах Джон не вспоминал Эллен, забывал о прошлом и знал только одно: нужно идти вперед. Тем не менее альпинизм был лишь вспомогательным средством, инструментом для решения проблемы, решить которую иным путем представлялось бы невозможным. К слову, сам Келли, будучи гетеросексуальным от кончиков пальцев до кончиков волос, никогда бы не назвал испытываемое им чувство любовью – он отговаривался сам от себя терминами «интерес», «увлечение», «хобби», «стремление» и прочими обходными словами, не отражающими основной сути.
На второй год жизни без Эллен – после их первого расставания – к Келли в руки попала книга Питера и Лени Джиллман «Дикая мечта: биография Джорджа Мэллори». На обложке ее был изображен обнаженный альпинист, сидящий со скрещенными ногами на письменном столе. Необыкновенная, напоминающая канонические изображения Нарцисса фигура Мэллори, его правильное лицо, огромные глаза и холодный, спокойный взгляд покорили Келли – если бы Мэллори был современником Джона, тот наверняка бы усомнился в собственной ориентации. Но Келли понимал, что он восхищается вовсе не мужчиной на снимке (он не мог представить себя целующим мужчину – подобная мысль вызывала у него нечеловеческое отвращение), а совокупностью факторов, среди которых было и искусство фотографа, и постановочная поза великого альпиниста, и удивительная несочетаемость его обнаженности со строгой кабинетной обстановкой вокруг. Впоследствии он узнал, что эта фотография – часть сессии, сделанной в 1912 году другом Мэллори, художником Дунканом Грантом. Были ли Мэллори и Грант любовниками – неизвестно, но Келли практически в этом не сомневался, поскольку, тщательно изучив странные взаимоотношения внутри группы «Блумсбери», он пришел к выводу, что свобода в том контексте, в каком ее понимали знаменитые английские интеллектуалы, выходила далеко за границы гендерных предрассудков или даже простых человеческих чувств. Но Келли не беспокоила эта сторона вопроса – его вообще мало интересовало, кто с кем спал, тем более почти сто лет назад. Значительно больше его волновали собственные переживания, в отсутствие Эллен завязанные исключительно на Джордже Мэллори и его взгляде с фотографии. Еще больше Келли нравился другой снимок, сделанный в 1924 году, незадолго до смерти великого альпиниста. Раскрашенная вручную фотография запечатлела всех членов той трагической экспедиции: все они смотрят в камеру и выражения лиц у всех разные, в точной мере отражающие настоящие чувства людей, готовых к штурму величайшей вершины мира. Кто-то улыбается, иной напряжен, кто-то смотрит в камеру, кто-то ловит ворон, но среди всех выделяется именно Мэллори – безумным взглядом фанатика, перекошенной усмешкой на небритом лице, взъерошенными волосами, делающими его похожим на Сида Вишеса (до рождения последнего оставалось тогда еще тридцать три года), и правой ногой, которую Мэллори несколько по-хамски поставил на плечо сидящего впереди Эдварда Шеббира. Эта расхлябанная, геройская поза, этот наглый взгляд восхищали Келли – он нашел хайрез фотографии и повесил на стене в своей спальне; сперва он хотел повесить там плакат с обнаженным альпинистом, но подумал, что не все гости правильно поймут подобную иллюстрацию. Келли посвящал исследованию жизни Мэллори все свободное время и, наверное, мог бы сам написать биографию великого англичанина, если бы обладал хоть каплей писательского таланта, но последнего у Келли не было ни на грош, и потому он – уже бывавший в горах и имевший начальную альпинистскую подготовку – придумал другой способ почтить память своего кумира. Будучи уверенным в том, что именно Мэллори первым ступил на вершину величайшей в мире вершины, Келли загорелся идеей доказать это и начал готовиться к экспедиции, поскольку знал, что кому попало лицензию на восхождение не выдают. Подготовку прервала Эллен, появившаяся на пороге его квартиры с чемоданом в руке и любовью во взгляде.
После ее смерти Келли далеко не сразу вернулся ко второй своей любви. В течение длительного времени он был опустошен и прозрачен, как бутылка из-под виски – последние копились под его столом, в спальне, на кухне, около мусоропровода, и он ленился их выбрасывать; они служили ему своеобразным измерителем, индикатором того, не много ли он пьет, но сколько бы он на деле ни пил, ему всё казалось мало, все казалось, что вполне можно принять еще, и еще, и еще. Алкоголь не помогал, но Джон думал, что просто выпито слишком мало, что нужно добавить, и вот-вот, не пройдет и месяца (или двух, или трех), как он сумеет забыть ту, которую никогда уже не увидит, – но время шло, бутыли накапливались, а сволочная память отказывалась стираться, оставаясь все такой же плотной, аккуратной и до мельчайшей детали сохраняющей черты Эллен. Удивительным и неприятным свойством разума было то, что в первый раз, когда Эллен просто ушла, Келли сумел сделать ее образ расплывчатым, как в расфокусированном бинокле, – но теперь, когда никакой надежды не оставалось со стопроцентной гарантией, бинокль работал как часы и давал картинку повышенной четкости, практически 3D и 4K, как в самых современных рекламируемых в Сети смарт-телевизорах.
А потом он лежал на диване, смотрел на книжную полку и вдруг увидел ту самую биографию Мэллори, которая инициировала первый виток его виртуальной влюбленности. Он поднялся, взял книгу и начал ее листать и увлекся, а через три часа непрерывного чтения – боже, ведь когда-то он знал эту книгу почти наизусть! – Келли наконец понял, что он должен делать, и какой путь спасет его от бессилия и отчаяния, пусть этот путь тоже не обещал счастья, лишь крошечная щелочка виднелась в огромном занавесе, закрывающем конец тоннеля. Но Келли надеялся прорваться через эту щелочку и стать первооткрывателем первооткрывателя, если можно так выразиться, разгадав наконец тайну, будоражащую умы лучших альпинистов планеты уже почти сотню лет. Келли поднял все свои архивы, свои расчеты, восстановил записи и размышления и снова пришел к тому же странному выводу, какой появился в его голове до возвращения Эллен: тело, найденное Конрадом Анкером на высоте 8155 метров, принадлежит не Джорджу Мэллори, а Эндрю Ирвину. Исходя из этого постулата, поиски следовало вести совершенно другим методом, нежели их вели экспедиции 2001, 2004 и 2007-го; все они отталкивались от установки, данной в успешном восхождении 1999 года: вот Мэллори, выше него на 300 метров – ледоруб Ирвина, значит, Ирвин где-то там, наверху, а история Мэллори закончена. Он навеки вмерз в лед, и ничего более, кроме уже собранного тринадцать лет назад, собрать с его тела не получится. Джон Келли категорически отверг эту версию, поскольку полагал, что под телом, под грудной клеткой, которую участники той экспедиции не решились вырезать из скалы, хранится фотоаппарат, маленький карманный «Кодак», который нес с собой Ирвин. И второй момент: тот факт, что тела перепутали, может объяснить, почему у мертвеца с собой нет фотографии Рут Тернер – конечно, она должна быть у Мэллори, а не у Ирвина. В общем, Джон Келли погрузился в расследование с головой, и это позволило хотя бы на время отодвинуть трагическую историю Эллен на второй план, хотя и в таком состоянии она иглой сидела в сердце Келли, отождествляясь таким образом в его мрачном видении со смертью.
Он готовился к экспедиции полтора года, собирая сведения, вычисляя наилучшее время для восхождения, договариваясь о лицензии и подбирая команду. В его активе числился ряд серьезных вершин, взятых за те злополучные семь лет – Монблан, Музтагата, пик Победы, Килиманджаро, Мак-Кинли, – и потому он уже имел опыт в выборе оборудования и спутников, хотя никогда до того не был в Гималаях. Его бонусом было то, что он не собирался идти до самой вершины, он не собирался даже подниматься на Первую ступень, не говоря уже о Второй или Третьей, и потому решил в первом восхождении обойтись без лестниц, полагаясь на собственные ноги и веревки. Именно «первом», потому что у Келли был запасной план, точнее, даже два плана – поиски второго тела, кому бы оно ни принадлежало – Ирвину или Мэллори, и поиски фотографии Рут, последней надежды. Каждая из последующих стадий казалась более сложной и безнадежной, нежели предыдущая: в первой достаточно было найти могилу Мэллори и нарушить покой великого мертвеца в поисках фотокамеры, во второй нужно было искать тело, которое не нашли до того несколько специализированных партий, третья же представлялась абсолютной фантастикой, тем более в рамках теории о том, что Мэллори покоится где-то в скальной расселине. Но Келли был сумасшедшим и, что удивительно, отдавал себе в этом отчет: он понимал, что все его действия не просто граничат с безумием, но уже преступили эту границу – и теперь он собирался поддерживать в себе безумие, культивировать его, как взращивают аккуратный японский садик, ухаживая отдельно за каждым деревцем. В подобном поведении был элемент твердого, сознательного расчета – Келли знал, что если он не пойдет на гору, если он не будет искать тело Мэллори (или Ирвина?), если он не будет держать в памяти фотографию Рут Тернер, то больничное окно снова откроется перед ним, и он найдет в себе силы сползти с кровати и перевалиться через аккуратный пластиковый подоконник.
Конечно, он не планировал присоединяться к какой бы то ни было экспедиции, тем более если в ее составе могла оказаться симпатичная девушка, но судьбе не прикажешь, и французы, волей Ноны, Децимы и Морты оказавшиеся на пути англичанина, стали фактором, облегчающим дорогу наверх и тем самым усиливающим его контролируемое сумасшествие. Чем больше испытаний, чем больше сложностей предстояло Келли, тем проще ему было переносить свое собственное внутреннее состояние, тем проще ему было забывать – хотя бы на минуту, на две – о том, что давным-давно, вечность назад, в его жизни существовала женщина по имени Эллен. Матильда оказалась столь не похожа на Эллен, что у Келли не возникло никаких ассоциаций – наоборот, Матильда оставалась сама собой, и как ни пыталось подсознание Келли найти в движениях ее рук или губ черты Эллен, у него ничего не получалось, и Келли оставался более или менее спокоен. Матильда, худенькая, изящная, как балерина, источала тем не менее некую потаенную силу, которой порой не хватает даже сильным мужчинам. Последние могут сдаться на пути наверх, могут спуститься и говорить, мол, я пытался, но не сумел, Матильда же не знала словосочетания «не могу», потому что она могла – так ее воспитали.