– Добрый день, – говорит он радостным голосом, от которого, как всегда, по коже бегут мурашки. – Сегодня днем мне, к сожалению, придется объявить о наказании одной из вас. Той, кто был пойман на попытке взломать древнее хранилище Герлингов, семьи, которая кормит и дает кров всем вам.
Тело цепенеет. Хранилище. Айван осматривает нас угрожающим, сердитым взглядом. Он наслаждается всем этим – упивается ужасом в комнате. Я замечаю нескольких стражников в королевских темно-бордовых цветах – их меньше, и они стоят отдельно от Айвана и стражи Эверлесса.
Прежде чем я успеваю подумать, что это значит, Айван отходит в сторону, и дверь за ним открывается. Двое вошедших тащат за руку плачущую веснушчатую девушку с бледными зелеными глазами…
Нет.
– Каро Элизия была поймана в коридоре у хранилища при попытке взломать дверь, – зачитывает Айван. – В качестве наказания за вторжение, как офицер семьи Герлингов, я накладываю максимальное наказание: сорок лет будут отняты у нее. – Он бросает взгляд на Лиама, и тот одобрительно кивает.
Каро слабо сопротивляется удерживающим ее стражникам, слезы льются по ее щекам. Тихое «нет» срывается с моих губ.
Сорок лет? Даже со стороны Айвана это варварство.
И это моя вина.
Я протискиваюсь сквозь толпу слуг, слушая их недовольные перешептывания, но продолжаю упрямо прокладывать себе путь. Именно я хотела увидеть содержание хранилища, а Каро потеряет из-за этого сорок лет жизни. Она лишь пыталась помочь вернуть что-нибудь из вещей папы. Потому что ей не все равно.
– Подождите! – сама не понимая, что делаю, я бросаюсь вперед к Айвану и хватаю его за плащ.
Он удивленно смотрит на меня, словно я домашняя зверушка, показавшая новый трюк.
– Чего ты хочешь?
– Вы… вы не можете забрать сорок лет, – я задыхаюсь. – Это слишком много за один раз. – В памяти всплывают ужасные картинки, как папа вернулся домой от ростовщика времени в Крофтоне, бледный, больной, отдав всего несколько месяцев. Может ли человек вообще выжить, потеряв так много времени, даже если у него столько есть?
Каковы шансы, что у служанки вообще будет сорок лет?
Наказание может убить ее.
Айван вырывает плащ из моих рук.
– Это не моя забота, – протягивает он. – Если ты волнуешься, можешь сходить к ростовщику и отдать немного своего времени, чтобы подарить этой воровке.
Тяжелая рука опускается Айвану на плечо – рука Лиама, который, словно привидение, незаметно возник за его спиной.
– Давай, Айван, – разъяренно рычит он, – выполняй свою работу!
Айван подчиняется и уходит, делая жест стражникам, удерживающим Каро, чтобы следовали за ним. Все четверо исчезают, и последнее, что я вижу, – профиль залитого слезами лица Каро.
Слуги медленно начинают расходиться, грустно бормоча что-то себе под нос, когда Лиам протягивает ко мне руку, словно желает поддержать.
– Не дотрагивайся до меня. – Своим едва заметным кивком несколько минут назад он фактически подписал Каро смертный приговор. – Где Роан? – Он точно остановит это.
Лиам замирает, меняясь в лице, а потом говорит:
– Мне жаль, Джулс, – и вслед за Айваном выходит из комнаты.
Я в оцепенении смотрю на дверь, за которой они исчезли. С каждым ударом в сердце словно проворачивается острый кинжал.
Конечно, Айван не всерьез говорил о походе к ростовщику времени. Это была жестокая шутка. Но он подал мне идею…
Безусловно, Ина может спасти свою служанку: любое из ее элегантных платьев или сверкающих драгоценностей стоит годы. Но принцессы здесь нет, как и Королевы, из-за нашей глупости. Возможно, уже не осталось времени, чтобы дождаться их. В моем кошельке и в тайнике под матрасом в спальне есть почти три года кровавого железа. Я могла бы побежать туда сейчас и отдать их Каро. Но этого недостаточно. Совсем недостаточно – если у нее изначально нет сорока лет, то это не спасет ее.
Во мне растет уверенность, что существует только один способ все исправить.
Я должна найти ростовщика времени.
Вырвавшись из замка, я мчусь по лужайке к южным воротам, от которых дорога приведет меня прямиком к Лаисте. Страх тянет назад, легкие домашние туфли сразу же промокают от снега. Но я знаю, что, если хотя бы замедлю шаг, он возьмет надо мной верх. В голове звучит предательский шепот: «Ты не обязана этого делать».
«Каро умрет, – шепчет другой голос, – и это будет твоя вина».
Наконец передо мной лавка ростовщика времени – простое маленькое деревянное здание, затерявшееся в переулке среди черных ходов магазинов Лаисты. Вероятно, здесь все намеренно закрывают глаза на его заработок. Над входом висит неприметная табличка, свидетельствующая, что я пришла в нужное место, – непокрашенная деревянная дощечка с выжженными песочными часами. Темный узкий переулок завален грязным снегом, на котором видны пятна крови. Ростовщик времени Лаисты – Вик, как я узнаю у стражника возле двери, – сегодня нарасхват. Он мрачно улыбается мне, пропуская внутрь.
Когда я занимаю место в очереди, сразу несколько человек обращает на меня внимание. В отличие от других жителей Лаисты, которых я видела прошлой ночью, люди, сидящие в очереди, выглядят несчастными и испуганными. Передо мной на столе валяются отполированный нож и серебряные чаши, чуть поодаль топится печь для обжига. Дешевое бальсовое дерево, сгорая, источает кислый едкий запах. Мужчина за столом, должно быть, и есть Вик. Если не обращать внимания на неопрятно свисающие волосы и запачканный кровью фартук, ростовщик выглядит молодым и здоровым по сравнению с людьми, пользующимися его услугами. Кожа покрывается мурашками, но у меня нет выбора.
Спустя непродолжительное время, которое кажется мне вечностью, и все же летит слишком быстро, наступает моя очередь подойти к столу. Какая-то женщина ковыляет прочь, прижимая к груди перебинтованную руку. Я подхожу к столу и сажусь на расшатанный стул. Вик игнорирует меня, стряхивая несколько капель крови на стол, и вытирает начисто тряпкой нож.
Я борюсь с приступом тошноты, подступившим при виде инструментов для кровопускания. Мне доводилось видеть подобное в Крофтоне, но, наблюдая, как Вик держит лезвие над пляшущим огоньком масляной лампы, чтобы подготовить его для следующего клиента, я понимаю, почему папа старался отгородить меня от этого.
Вик берет мою руку и кладет на стол. Каро рисковала всем ради меня, стараясь достать хоть что-то из вещей отца. Малюсенькое воспоминание. Одна ничтожная попытка добиться справедливости.
То, что с ней случилось, – моя вина. Мой долг – спасти ее.
Я ожидаю, что Вик что-то скажет, постарается утешить меня перед процедурой, но он настроен по-деловому.
– Сколько? – слышу я короткий вопрос.
– Что?
– Сколько времени ты хочешь отдать? – нетерпеливо повторяет он.
Мой голос дрожит:
– Сорок лет.
На лице Вика появляется удивление, а потом недоверие.
– Ты шутишь, – говорит он. – Сколько тебе лет?
– Семнадцать. – Вся жизнь проносится перед глазами, семнадцать лет потерь, лишений и боли. В это мгновение я не думаю об Эверлессе или Королеве, а вспоминаю драгоценные моменты настоящей радости: Роан крепко держит меня за руку, мы над чем-то громко хохочем; улыбка Аммы, когда она отсылает Джейкоба прочь; запах древесного угля от папиных рук, когда он пытается собрать мои непослушные волосы.
Они теперь навсегда со мной, но сколько возможных счастливых моментов я отдам сейчас? Доживу ли до них вообще?
– Сначала мне придется посчитать все имеющееся в твоей крови время, – объясняет Вик, очевидно, заметив решимость на моем лице. – Я не хочу, чтобы кто-то упал замертво у моего стола.
Я молча киваю. Сердце быстро бьется, и, как я ни стараюсь, мне не удается его успокоить. Вик устало качает головой и опускает нож.
– Не смотри, – приказывает он.
Я смотрю (а как иначе?), вскрикиваю, и дрожу, когда он прокалывает мне палец кончиком лезвия, собирая кровь в стеклянный сосуд. Его отточенные навыки завораживают, и я не могу оторвать глаз от того, как он работает с набором инструментов на импровизированном столе. У него есть хитроумное устройство, состоящее из маленького стеклянного блюдца, удерживаемого проволокой над свечой, и сейчас он зажигает свечу и сливает капли крови в него. Затем посыпает кровь щепоткой зеленого порошка: мы оба наблюдаем, как она шипит и дымится. Он смотрит на часы, а я гадаю, что из этого всего – лишь шоу, а что – настоящая алхимия.
Смесь из крови и порошка на блюдце вспыхивает и горит маленьким стойким пламенем, словно огонь на кончике спички. Вик с деловым видом изучает его, бросая быстрые взгляды между пламенем и секундомером. Но, пока секунды продолжают тикать, он медленно опускает часы и хмурит брови. Мне раньше никогда не доводилось видеть, как забирают кровь, но по лицу ростовщика я понимаю: что-то не так.
– Что случилось?
Он качает головой.
– Дай мне руку.
Я нехотя протягиваю ему руку, и ростовщик выжимает еще одну капельку крови из кончика пальца, а затем повторяет весь процесс, снова смешивая ее с порошком и зажигая, с тем же результатом. Сбитый с толку, он наблюдает, как два язычка пламени горят и горят.
– Что происходит? – мой голос дрожит от страха и досады. – Что не так?
Вик в раздумье поджимает губы и наконец отвечает:
– Смесь должна выгореть, чтобы мы узнали, сколько времени у тебя осталось. Например, если бы она сгорела быстро, я бы решил, что у тебя меньше года.
То есть у меня должна быть долгая жизнь. Это слабое утешение.
– Так если я могу прожить долгую жизнь, то могу позволить себе отдать сорок лет. – Возможно, я успею заработать и вернуть эти годы, хотя бы частично.
– Никто не может позволить себе отдать сорок лет, – огрызается Вик, все еще глядя на пламя свечи.
Краем глаза я замечаю в очереди старого мужчину, с любопытством наблюдающего за нами. Мною овладевает огромное желание вернуться в стены Эверлесса.