– Это неправильно, – он поднимает карманные часы, стуча ногтем по стеклу. – Пламя уже должно было потухнуть, даже если тебе суждено прожить сотню… Может, что-то не так с моим порошком. – Он вытаскивает второй набор инструментов и, прежде чем я понимаю, что он делает, режет свой собственный палец ножом. Он даже не берет склянку, а сразу капает кровь на блюдце, посыпает порошком и зажигает свечу. Кровь вспыхивает.
Пока мы с Виком наблюдаем, я считаю: раз, два, три, четыре, пять, шесть – пламя затухает где-то на семи. Вик моргает.
– Видишь, – говорит он безразлично, – думаю, это пятнадцать лет.
Я не знаю, как на это реагировать, – Вику кажется неважным время до его смерти, мой же взгляд прикован к собственной крови, которая все еще горит. Теперь ростовщик наблюдает за мной с недоверием, поджав тонкие губы и скрестив руки на груди. Я замечаю, что несколько других людей вокруг нас замерли в ожидании.
– Я не понимаю, – тихо говорю я. Неужели он думает, что в моей крови, как в крови Герлингов, сотни лет? – Я не… я из Крофтона. Я раньше никогда не отдавала время, ни разу.
Вик строго смотрит на меня, но проходят секунды, и выражение его лица становится мягче.
– Может, что-то не так с моими инструментами, – с сомнением говорит он.
– Но вы все еще можете забрать время? – отчаянно настаиваю я. У Каро наверняка уже отняли сорок лет. – Это для моей подруги. Ей это очень нужно.
– Могу попробовать, – через секунду говорит Вик. Он изучает свои инструменты – набор ножей и иголок, от вида которых мне становится дурно, – и выбирает короткий нож, сделанный, кажется, из голубого стекла. Потом берет маленькую потускневшую жестяную кружку и протирает оба предмета тряпкой.
– Вытяни руку, – приказывает он, и я подчиняюсь, радуясь, что пришла на пустой желудок.
Вик профессионально прижимает мою кисть одной рукой, а второй делает длинный неглубокий надрез на ладони. Через несколько секунд я начинаю испытывать боль, наблюдая, как тонкой алой струйкой сочится кровь. Вик подставляет кружку, и ручеек стекает в нее. Я чувствую, как силы начинают покидать меня.
Когда она полна, Вик останавливает кровотечение, а потом отставляет чашку и аккуратно и умело перебинтовывает мне руку. Я не спешу вставать, держась второй рукой за край стола, чтобы не упасть из-за головокружения.
Мне и прежде доводилось видеть, как кровь превращают в монеты, но сейчас кажется, что этот процесс длится целую вечность. Словно в тумане я наблюдаю, как ростовщик переливает мою кровь в чашу на весах, затем ложкой добавляет точное количество какого-то порошка, темного и блестящего, как обсидиан. Едва порошок вступает в контакт с кровью, содержимое всей чашки вспыхивает белым пламенем. Меня обдает волной тепла, а в воздухе чувствуется запах меди.
После нескольких секунд пламя гаснет. Вик берет чашу и наклоняет, чтобы я могла видеть. Затуманенным взглядом я смотрю на яркую жидкость на дне. Она блестит, как масло, и светится, как ртуть, – если бы та была красно-золотой. Чистое время. Мое время.
– Теперь я превращу его в монету, – спокойно говорит Вик.
Он берет тяжелый стальной брусок со знаком Королевы, символом, украшающим все монеты в Семпере. На столе лежат формы для всех видов кровавого железа, от маленьких, легких часовых монет размером с ноготь до годовых – с ладонь.
Вик осторожно наливает немного времени в формочку, и я заворожено смотрю, как монета на моих глазах обретает форму. В блоке десять формочек, и Вик наполняет их все расплавленным временем. Дважды ему приходится остановиться, чтобы заново растопить остывающую субстанцию над пламенем.
– Вернись позже, и я возьму еще десять, – говорит он угрюмо. – Не хочу отнимать всё сразу.
Меня терзает мысль, что за каждую потраченную мной монету кто-то страдал так же, как я сейчас. Кому-то пришлось сидеть и смотреть, как жизнь покидает его вместе с кровью, чтобы превратиться в кусок железа, на который можно купить тонкую полосочку сушеного мяса, пинту пива или оплатить ночлег.
Когда все монеты застывают, Вик переворачивает брусок, немного трясет его, и только что отлитое кровавое железо с тяжелым бряцаньем падает на деревянный стол. Я протягиваю руку и беру одну монету, испытывая противоречивые чувства. Это время текло в моих венах семнадцать лет…
– Как ты? – спрашивает Вик, когда я встаю из-за стола. У меня нет времени рассиживаться в этой лавке и размышлять над несправедливостями жизни. Прямо сейчас у Каро могут отнимать годы. Она, возможно, умирает, если уже не умерла. Из-за меня она отправилась к хранилищу, и это было глупо с ее стороны. Хотя в глубине души я понимаю, что этот поступок – проявление истинной доброты. Никто так не заботился обо мне, кроме папы. Но его больше нет.
Мне нужно отнести ей это кровавое железо.
Я жду, пока Вик заворачивает монеты в ткань и передает сверток мне. Даже через ткань я все еще ощущаю их тепло.
Он кладет руку мне на плечо.
– Полегче там, – говорит он. – Ты только что отдала много времени. Можешь потерять сознание или еще что похуже, если будешь сильно напрягаться.
У меня действительно кружится голова и стены плывут перед глазами, но я должна идти.
– Все хорошо, – с трудом выговариваю я. – Со мной все будет хорошо. – Я дергаю плечом, сбрасывая его руку, и собираюсь идти, когда понимаю, что он прав: расстояние до двери кажется непреодолимым. Но мне некогда рассиживаться, набираясь сил, – надо спасать Каро.
Голова словно в тумане, я чувствую жесткий деревянный настил под собой и плавное покачивание, словно меня несет по волнам. Я протягиваю руку, чтобы дотронуться пальцами до воды, но потом надо мной склоняется чье-то размытое лицо, и пара рук тянется ко мне. Придя в себя, я вижу, что это всего лишь торговец на своей телеге доставил меня к воротам Эверлесса.
Мне никогда прежде не доводилось видеть море. У меня пока забрали десять лет, но скоро заберут еще тридцать – возможно, я так никогда его и не увижу.
Еле держась на ногах, я несусь в комнату Каро.
Когда у тебя забирают десять лет, ты чувствуешь себя как пьяный, но без приятной теплоты, разлитой по телу. Аккуратно ступая вдоль стены, чтобы не упасть, я замечаю людей, проходящих мимо, но не могу различить их лица. Они обходят меня стороной, наверно, думая, что я пьяна. В свете факелов, освещающих коридор, их тени поднимаются и, словно монстры, тянутся ко мне.
Чьи-то руки не дают мне упасть. С надеждой я шепчу:
– Роан.
– Нет, милая, – голос тихий и нежный. Бея. Я опираюсь на нее. – Ты слишком хороша для этой змеи, – ее голос звучит где-то далеко. Змеи. Я снова ощущаю чувство свободного падения, какое испытала в доме колдуньи. Гнилой запах серы бьет в нос, и я переношусь в какое-то темное и тесное место. Холод. Снова запах серы вызывает во мне приступ тошноты. Но он смешан с запахом лаванды – волосы Беи, волосы Беи, говорю я себе, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Я тянусь к ней в поисках опоры:
– Теперь скажи мне, что ты наделала…
Кто говорит со мной? Бея, это Бея зовет меня.
– Что ты наделала?
В звонком испуганном голосе Беи слышится что-то другое – нечто глубокое, сердитое, словно кто-то обращается ко мне из-за ее спины.
Я чувствую, как чьи-то пальцы обхватывают мое запястье. Резкий вздох.
– Джулс, ты же не… ты это сделала для Каро, не так ли? Джулс!
Каро. Имя заставляет меня вернуться к реальности. Цепляясь за руки Беи, я пытаюсь твердо встать на ноги. Она смотрит на меня, во взгляде – тревога.
– Джулс, тебе нужно отдохнуть. Пойдем в спальню…
– Нет, – ответ звучит грубо, и Бея отходит в сторону. – Мне нужно идти к Каро, – говорю я вместо «извини».
Она собирается еще что-то сказать, но я разворачиваюсь в сторону покоев Королевы. Девушка не решается идти за мной.
Непостижимым образом я оказываюсь в нужном коридоре, который ведет в гостевые комнаты. Мне приходится прилагать немало усилий, чтобы идти прямо, но я стараюсь держать голову высоко и крепко сжимаю сверток с кровавым железом под плащом. Я толкаю дверь ладонями. Меня пронзает боль, но дверь поддается.
Атмосфера в спальне мрачная: занавески задернуты, перекрывая доступ дневному свету и превращая уютную комнату в царство странных теней, танцующих в слабых отблесках огня, потрескивающего в камине. Мгновение я думаю: кто же организовал все это для провинившейся служанки, – но потом замечаю Каро. Она дрожит во сне от каждого вздоха. Я сажусь на пустой стул рядом с постелью… Каро шевелится во сне, но не просыпается.
Сперва я гадала, заберут ли они время сразу после оглашения приговора, но, глядя на нее, ответ очевиден. В глубине души теплилась надежда, что будет больше времени, что Каро, занимающая важную должность при леди Голд, выступит на суде, у нее будет шанс доказать свою невиновность. Или Королева вступится за нее. Но стоило догадаться, что не так работает правосудие капитана Айвана.
Она молода, убеждаю я себя, стараясь сохранять спокойствие. Говорила ли она когда-либо, сколько лет у нее осталось? Должно быть, намного больше, чем сорок. Конечно же, Айван не проверял этого, как сделал Вик. И Айван не стал бы переживать, что никто не может позволить себе просто так отдать сорок лет. Голова кружится от подобной мысли. Может быть, прямо сейчас Каро находится в смертельной опасности. Не в первый раз у молодых людей забирают кровь, думая, что ее достаточно, а те падают замертво через год, месяц или день.
Я беру сверток с кровавым железом и кладу его на ночной столик.
– Это для тебя, – говорю я, желая, чтобы она почувствовала мою благодарность за ее заботу. – Десять лет.
Каро, конечно же, никак не реагирует, а лежит едва дыша, и я боюсь: вдруг она умирает?
Раньше мне никогда не приходилось принимать время, но я хорошо знаю, как это делается, поэтому бросаюсь к полкам и возвращаюсь с маленькой бутылочкой вина, наливаю вино в чайник и подогреваю над огнем. Через несколько минут, когда головокружительно-ароматный пар поднимается из чайника, я убираю его с огня и подношу к ночному столику, беру деревянную чашку, кладу туда три свежеизготовленные годовые монеты, добавляю немного горячего вина и завороженно наблюдаю.