Каро рядом со мной начинает ворочаться, потому что во сне я скинула одеяло, раскрыв нас обеих. Руки Каро холодные. Укутав ее потеплее, я впервые замечаю, как она бледна.
Мысли беспорядочно скачут. Ее поймали возле хранилища только вчера. После времени, проведенного в погребе с мавой, у меня ушли дни на то, чтобы полностью отмыть руки. Я с сомнением смотрю на ее бледные ладони, затем аккуратно, чтобы не разбудить, закатываю ей рукава и замираю: нет никаких следов сбора времени: ни пореза, ни перевязки.
Она солгала. Или кто-то заставил ее это сделать. Что бы ни случилось с Каро, это не то, что мне сказали.
Ложь, темная, непрозрачная, как река, полная ила, сквозь который не видишь дна, струится по телу, словно мое собственное время, превратившееся в жидкий металл в моих венах.
Строчка из блокнота Лиама, или моих снов, или моего прошлого проникает в мысли.
– Змея, – говорит Лиса, – что ты наделала?
Должно быть, это какая-то ошибка.
Аккуратно, стараясь даже не дышать, чтобы не разбудить Каро, я встаю с кровати и выхожу.
Бреду по едва освещенным коридорам. Лишь несколько факелов горят, отбрасывая в пустых помещениях жутковатые отсветы, а единственные звуки – это треск пламени и мои неуверенные шаги.
Голова идет кругом от беспорядочных мыслей: обман Каро, тайна папы, его ложь во благо, обманное заклинание так называемой ведуньи и его действие на меня; то, как время неправильно вело себя вокруг меня всю жизнь.
Постоянные сны о девушке, желающей убить меня, и остальные кошмары о побеге от темной фигуры, которые мы с папой решили не брать в расчет, списав все на повышенную тревожность. Даже обрывки слов и изображений из моих любимых детских историй о Лисе и Змее, те, что Лиам записал в своей книжечке…
Все эти вещи как-то связаны вместе, но как? Понимание того, что папа всю жизнь врал мне, сродни тому, как смотреть вниз, ожидая обнаружить под ногами твердую землю, а вместо этого видеть лишь воздух.
Мне нужно пробраться в хранилище, чтобы понять, почему соврала Каро и ради чего умер папа.
Я поворачиваю ручку, и еще одна строчка всплывает в памяти, заставляя поежиться от холода.
– Лиса, – говорит Змея, медленно обвиваясь вокруг сердца своей подруги, – пришло время нам узнать правду.
В темноте пустых коридоров, увешанных зеркалами и портретами покойных Герлингов, расстояние до хранилища кажется бесконечным, и, как бы я ни ускоряла шаг, мне никак не удается его преодолеть. Ветки деревьев скребутся в окна, а вдалеке завывает ветер, словно сама зима царапается в каменные стены Эверлесса, желая найти трещину, через которую сможет проникнуть внутрь и схватить меня.
Каро не заходила в хранилище. У нее вообще не отнимали времени.
За окном все еще ночь. Я прохожу мимо спален, за дверями которых слышится возня служанок, начинающих работать засветло, поддерживая огонь в каминах Герлингов, чтобы аристократы не почувствовали утреннего холода, покидая теплые постели. Мне кажется, звуки доносятся издалека. Мысли несутся, подгоняемые непрошедшим после тревожного сна возбуждением, словно я еще не проснулась, хотя глаза широко открыты.
Коридорами для слуг я спешу к крылу, где находится хранилище, стараясь держаться как можно незаметнее: неизвестно, где прячется Лиам Герлинг, если не спит.
В пустом коридоре хранилища тишина, лишь пылинки кружатся в тусклом лунном свете, льющемся сквозь окна. Застыв перед массивной лакированной дверью, я задумываюсь о том, как мало у меня власти. Дверь очень искусно украшена различными картинами: с птицами, змеями, драгоценностями, сыплющимися из чаш, которые ниже превращаются в фигуры людей – женщин в шелковых платьях, кружащихся в хороводе. Если смотреть на дверь издалека, можно увидеть лицо с драгоценным камнем в форме сердца во рту. Этот образ заставляет меня вспомнить об Ине, гадая, что она подумает, когда вернется из поездки с Королевой и Роаном и узнает о наказании Каро… и обо всем, что за этим последовало.
Положив руки на гладкое дерево – на ощупь она твердое как камень, – я толкаю дверь, но ничего не происходит: не слышно ни скрипа, ни грохота, а ладони остаются чистыми.
Я наклоняюсь и вижу едва заметные маленькие механизмы, вплетенные в резной рисунок двери, спускающийся вниз, словно серебряная вышивка по плащу вельможи. Я скольжу по ним взглядом и замечаю тонкую красную неглубокую бороздку. По спине пробегает холодок.
Лиам говорил, чтобы открыть дверь, нужно пожертвовать кровью и временем, но никто не знает, как велика жертва. До сегодняшнего дня я никогда не пошла бы на такой риск. Но теперь нисколько не сомневаюсь и продолжаю водить пальцами по панели, осторожно исследуя ее устройство.
Несомненно, стенки маленького канала красновато-бурые не от времени. Наверху находится небольшая ручка в форме хвоста скорпиона, острого как лезвие. Его назначение ясно. Всего лишь плата кровью, но ее может позволить только тот, кто не жалеет времени. Жестокая, элегантная, совсем как Герлинги.
Я провожу кончиками пальцев вдоль канала, гадая: есть ли в нем кровь папы? Злость, страх, горе одновременно пронзают меня. Я прислоняюсь головой к двери и выплескиваю все эмоции в одном сдавленном всхлипе. Папа не мог не знать, как устроена дверь, и понимал, как близок к смерти, но все равно решил, что риск оправдан.
Не оставляя себе возможности передумать, я тянусь и прижимаю палец к жалу скорпиона. Меня бросает в жар – удивительно неприятное ощущение испытываешь, когда время вытекает из твоей крови. Правда, голова кружится не так сильно, как в тот раз, когда Вик забрал сразу десять лет.
А потом что-то за дверью щелкает. Когда я нажимаю руками на полотно, оно поддается без сопротивления, а руки сразу становятся фиолетовыми. Мгновение я восхищаюсь механизмом и его создателем, а потом восхищение превращается в злость. Я ступаю в темноту, оставляя дверь чуть приоткрытой, чтобы не оказаться в ловушке.
Постепенно мои глаза привыкают, и я могу различить каменную лестницу, подсвеченную факелами, очень похожую на ту, что ведет в покои леди Сиды. Я карабкаюсь вверх, пока не оказываюсь на площадке в абсолютной темноте, беру один из факелов из крепления и поднимаю высоко над головой.
Моему взору открывается странное зрелище: комната из темного камня, без окон, со светящимся, покрытым плитками полом. Стены по форме напоминают башню: комната, наверное, всего лишь шагов двадцать в диаметре, а вот потолок уходит высоко вверх.
Присмотревшись, я замечаю, что земля под моими ногами выложена не плиткой, а кровавым железом всех размеров и цветов, перемешанным с другими сокровищами: золотые и серебряные чаши, жемчуг и кольца, неограненные драгоценные камни разбросаны по полу как мусор. На стене развешаны покрытые ржавчиной церемониальные мечи с тупыми от времени лезвиями.
Папы больше нет, и деньги для меня практически ничего не значат. Я не испытываю никакого желания наклониться и наполнить карманы месячными и годовыми монетами, как сделала бы раньше. Я осматриваю комнату в поисках чего-то, что позовет меня, напомнит о папе и о том, почему он приходил сюда и за что умер. Но ничего не могу найти.
От горького разочарования, настигшего меня, становится трудно дышать.
Но потом кое-что на одной из полок привлекает мое внимание: древняя на вид книга. Я подхожу ближе, пиная кровавое железо по пути. Зачем хранить среди всех этих богатств простую книгу? Сердце бешено стучит. Я открываю ее и чувствую знакомый запах соломы, железа и древесного дыма. Первая страница пуста. На ней лишь нацарапано незнакомым косым почерком: Антония Ивера.
Имя незнакомое, но отчего-то мне все равно тревожно.
Я замечаю, что кто-то вырвал соседнюю страницу, достаю из кармана мамин портрет, который всегда ношу с собой, и приставляю его – он идеально подходит.
Так, значит, отец умер за эту книгу!
Я перелистываю страницы и вижу на полях многочисленные рисунки спиралей, деревьев и лесных жителей. Эти рисунки мне знакомы, ведь все они мои.
Из глубин памяти всплывают воспоминания: я сижу у папы на коленях, пока он читает мне о Лисе и Змее своим глубоким, ритмичным голосом. Тьма коснулась наших жизней, но ничего непоправимого пока не произошло. Я утаскиваю книгу в кровать, чтобы оставить свой след на страницах. По непонятной причине папа никогда не возражал. Держать эту книгу – словно на мгновение снова стать той Джулс, которая никогда не лгала, не знала голода, не скучала по родителям и не заключала ужасных сделок с совестью.
Я переворачиваю первую страницу, чтобы почитать истории, но, пока читаю, кажется, что чернила растекаются и строчки плывут перед глазами. Сознание затуманивается. Я не успеваю заметить, когда реальность уступила место видениям, но после моего опыта с ведуньей готова к этому и, хотя страшно напугана, заставляю себя не отключаться. Я просто стою и позволяю воспоминаниям проноситься сквозь меня.
Перед моими глазами девочка, намного младше меня сегодняшней, темные волосы скрывают ее лицо. Она сидит, прислонившись к стене и обхватив руками колени, наполовину освещенная пламенем свечей. Запястья скованы тяжелыми железными цепями. Она роняет голову на руки.
– Мы никогда отсюда не выберемся, да? – ее голос знаком мне так же, как биение собственного сердца.
Когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее, то ощущаю тяжесть цепей на своих запястьях. Затем протягиваю руку, касаясь ее плеча, и обещаю, что мы выберемся, ведь у меня есть идея.
Это правда. Идея зреет в глубинах моего разума, пока едва различимая, как камни на дне бегущего ручья.
Одна картинка сменяет другую: снова пламя свечи, под мышкой зажата книга, а в руках тоненькое перо. Сквозь затуманенное сознание я чувствую, как болит рука, и замечаю пятно крови в углу кремовой страницы. Хотя кожаная обложка книги выглядит новее, я знаю, что это та же книга, которую я сейчас держу в руках, стоя посреди хранилища Герлингов. Связь поражает меня: словно со стороны я наблюдаю за собственной рукой, которая начинает выводить пером знакомое название: Брайарсмур.