1
Когда толпа на улицах начала редеть, Эрвин пожалел, что поссорился с Доланом. Ноги болели, все его несуществующие кости ныли от усталости, но он и без проверки знал: призраки не спят. Он будет бродить всю ночь напролет, пока жители Эвервилля, закрыв двери и окна, спокойно погрузятся в сон. Он брел по Мейн-стрит, как одинокий пьянчуга, мечтая снова встретить женщину, услышавшую его шепот у Китти. Она услышала его, пусть даже не совсем разобрала слова, а другие, в ком билось живое сердце, вообще ничего не замечали, как бы он ни кричал. Наверное, эта женщина необыкновенная, решил Эрвин. Например, она телепат.
Кое-кто его все же заметил. На Эппл-стрит из-за угла на встречу Эрвину вышли Билл и Мейзи Уэйтс, прогуливавшие двух своих лабрадоров. Собаки, поравнявшись с Эрвином, учуяли его присутствие. Возможно, они услышали запах — точно Эрвин не знал. Так или иначе собаки вдруг зарычали, шерсть у них на загривке вздыбилась, лабрадорша припала к земле, а пес вырвался и рванул куда-то, волоча по земле поводок. Билл — ему было за пятьдесят, и он был далеко не в форме — с воплем бросился догонять.
Поведение животных огорчило Эрвина. У него никогда не было собаки, но вообще-то он любил их. Неужели призрачное состояние так противоестественно, что одно его приближение сводит собак с ума?
Эрвин присел на корточки и ласково заговорил с лабрадоршей.
— Все хорошо, все хорошо, — повторял он, протягивая к ней руку. — Я никого не трону.
Собака захлебывалась лаем рядом с хозяйкой, которая беспомощно смотрела в спину мужу, догонявшему пса. Эр вин наклонился ниже, продолжая уговаривать, и животное, похоже, наконец услышало его. Лабрадорта наклонила го лову набок, и ее лай стал тише.
— Вот так, — сказал Эрвин, — вот так. Видишь, я не страшный, правда?
Ладонь его была теперь в двух футах от ее носа. Яростный лай превратился в обычное тявканье. Эрвин поднес руку еще ближе. Собака наконец умолкла, легла, перекатилась на спину и подставила живот, разрешая почесать себя.
Мейзи Уэйтс уставилась на нее.
— Кэти, что это ты улеглась? — удивилась она— Вставай.
Она потянула за поводок, пытаясь поднять собаку, но Кэти блаженствовала Вдруг она тихо зарычала, словно на мгновение вспомнила, как ее напугал тот, кто сейчас почесывал ей брюхо, а потом окончательно замолчала.
— Кэти, — устало повторила Мейзи и спросила возвращавшегося мужа: — Ты его нашел?
— А ты не видишь? — отвечал запыхавшийся Билл— Рванул к речке. Вернется, ничего с ним не сделается.
— Но машины…
— Сейчас нет никаких машин, — возразил Билл. — Ну, или почти нет. Ради бога, Мейзи, он ведь у нас уже убегал.
Тут Билл перевел взгляд на разлегшуюся на асфальте Кэти.
— Ах ты, старая шкура! — воскликнул он нежно и при сел, чтобы ее погладить. — Не понимаю, чего они так испугались?
— Меня, — сказал Эрвин, гладя живот собаки вместе с Биллом. Собака услышала. Она навострила уши и посмотрела на Эрвина. Билл, конечно, ничего не уловил, но Эрвин все равно продолжал: — Послушай меня, Уэйтс, пожалуйста! Если собака меня слышит, то и ты можешь. Послушай. Это я, Эрвин Тузейкер…
— Если ты уверен… — говорила в это время Мейзи.
— Эрвин Тузейкер.
— Уверен, — отозвался Билл. — Может, он будет дома раньше нас.
Он похлопал Кэти по солидному брюшку и встал.
— Пошли, старушка, — позвал он и, ехидно взглянув на жену, добавил: — Кэти, тебя это тоже касается.
Мейзи ткнула его локтем в бок.
— Уильям Уэйтс! — проговорила она грозно, изображая гнев.
Билл придвинулся к ней поближе.
— А не побаловаться ли нам немножко? — предложил он.
— Уже поздно…
— Завтра суббота, — сказал Билл и обнял жену за талию. — Соглашайся, или я наброшусь на тебя во сне.
Мейзи хихикнула и, дернув за поводок, подняла Кэти на нога. Билл поцеловал жену в щеку и зашептал что-то ей на ухо. Эрвин стоял очень близко, но все равно расслышал толь ко «подушка» и «как всегда». Что бы это ни означало, Мейзи тоже поцеловала мужа, и они пошли, обнявшись. Кэти тру сила рядом, поминутно оглядываясь на своего призрачного приятеля.
— Ты когда-нибудь был женат, Эрвин?
Это спросил Долан. Он сидел на ступеньках магазина «Свет и мебель для дома» и ковырял в носу.
— Нет.
— А моя, когда я умер, переехала в Сиэтл. Через семь недель и два дня собралась и уехала. Дом продала, мебель продала, а магазин сдала в аренду. Я чуть с ума не сошел. Месяц места себе не находил, ходил тут, страдал. Даже пытался уйти за ней.
— И как?
Долан покачал головой.
— Не советую пробовать. Чем дальше я отходил от Эвервилля, тем становился… призрачнее.
— Как думаешь, почему?
— Точно не знаю. Думаю, вся моя жизнь связана с городом. Может, я не могу себя помыслить где-то еще. Как бы там ни было, с тех пор я успокоился. Я знаю, где мое место. — Он поглядел на Эрвина. — По правде сказать, я искал тебя не для того, чтобы поболтать.
— А зачем?
— Я тут поговорил с друзьями. Рассказал про тебя и про то, что случилось в моем магазине. Они захотели тебя увидеть.
— Они тоже…
— Говори. Не бойся этого слова.
— Они тоже призраки?
— Мы предпочитаем называть себя «неспящие». Но во обще-то да, мы призраки.
— Зачем они хотят меня видеть?
Долан встал.
— Какая тебе, к черту, разница? — гаркнул он, вдруг озлившись. — У тебя что, есть более важные дела?
— Нет, — помолчав, сказал Эрвин.
— Так идешь или нет? Лично мне без разницы.
— Я иду.
2
Будденбаум пришел в себя в белой комнате, голова раскалывалась от боли. Возле постели стоял молодой человек с бледной физиономией.
— Вот ты и очнулся, — сказал он.
Молодой человек был с ним явно знаком. Будденбаум не помнил ни лица, ни имени. Недоумение его было настолько явным, что молодой человек сказал:
— Оуэн, это я, Сет.
— Сет. — Имя всколыхнуло в памяти десяток воспоминаний, закружившихся, как кинокадры на пленке.
Пленка прокрутилась раз, другой, десять, двадцать. Обнаженное тело, мерзкая рожа, небо, люди, столпившиеся над ним.
— Я упал.
— Да.
Будденбаум ощупал грудь, шею, живот.
— Я цел.
— У тебя сломано несколько ребер, трещина в каком-то позвонке и в основании черепа.
— Неужели? — Будденбаум протянул руку к голове. Та оказалась забинтована. — Как долго я пробыл без сознания?
— Примерно восемь часов.
— Восемь? — Он сел в постели. — Господи.
— Ты должен лежать.
— Некогда Мне нужно кое-что сделать. Это очень важно. — Он потер рукой лоб. — Кто-то должен приехать. Мне нужно… нужно… Бог ты мой, не помню. — Он в отчаянии по смотрел на Сета— Дело плохо, — сказал он. — Дело очень плохо. — Он схватил Сета за руку и притянул к себе. — У нас ведь была связь, не так ли? — Сет не понял, о чем он. — Мы занимались любовью, мы с тобой?
— А, да. Да, мы пришли туда, а этот идиот Босли, этот истинный, видите ли, христианин…
— В истинных христианах нет ничего плохого, — провор чал Будденбаум… Мне-то ты веришь?
— Конечно, верю, — ответил Сет, касаясь рукой его лица — Ты мне сказал, что будет.
— Да? Сказал? И что будет?
— Ты сказал, что идут аватары. — Сет с запинкой произнес это слово. — Сказал, что они выше ангелов.
Отчаяние исчезло с лица Будденбаума.
— Аватары, — повторил он. — Да, конечно.
Он спустил ноги с кровати.
— Тебе нельзя вставать, — забеспокоился Сет, — у тебя серьезные травмы.
— Бывало и похуже, и ничего, пережил, поверь мне, — успокоил его Будденбаум. — Где моя одежда?
Он встал и направился в угол комнаты, где стоял узкий платяной шкаф.
— Мы все еще в Эвервилле?
— Нет, в Силвертоне.
— Как далеко это?
— Тридцать пять миль.
— Ты как; сюда попал?
— Взял машину у матери. Но, Оуэн, тебе нужно…
— Наплевать на трещины, я рискую потерять больше, — перебил его Будденбаум, открывая шкаф и доставая свои вещи. — Гораздо больше.
— Что?
— Это слишком сложно…
— Я быстро схватываю, — напомнил Сет. — Ты же знаешь. Ты сам так сказал.
— Помоги мне одеться.
— Это все, на что я гожусь? — возмутился Сет. — Я не идиот, которого ты снял, чтобы так со мной обращаться.
— Тогда прекрати вести себя как идиот! — рявкнул Будденбаум.
Сет отпрянул.
— Все понятно, — проговорил он.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Ты хотел, чтобы кто-нибудь помог тебе одеться. Позови сиделку. И чтобы тебя отвезли в Эвервилль. Вызови такси.
— Сет…
Поздно. Мальчишка выбежал в коридор, хлопнув дверью.
Оуэн и не попытался его остановить, ему некогда было спорить. Побегает и вернется. А если нет, значит, нет. Через несколько часов ему не понадобится ни помощь, ни дружба, ни сам Сет, ни какой-либо другой капризный мальчишка. Он, Оуэн Будденбаум, освободится от всего на свете, включая любовь, от всей земной мелочности, и начнет жить вне времени и пространства Он отринет земное, как все небо жители, безначальные и бесконечные, существующие вечно в своей удивительной и прекрасной сути.
Он почти оделся, когда в палату заглянул врач — молодой, белобрысый, лохматый, с бледным, как сыворотка, лицом.
— Мистер Будденбаум, что вы делаете? — спросил он.
— Мне казалось, это очевидно, — ответил Оуэн.
— Вы не можете уйти.
— Ничего подобного. Я не могу остаться. У меня дела.
— Удивительно, как вы смогли встать! — воскликнул доктор. — Я просто требую, чтобы вы легли.
Он направился к Оуэну, который нетерпеливо поднял руки.
— Не мешайте, — проговорил он. — Если хотите помочь мне, вызовите такси.
— Если вы отсюда уйдете, — сказал врач, — я за последствия не отвечаю.
— Вот и отлично, — кивнул Оуэн. — А теперь, прошу вас, выйдите и позвольте мне одеться.
3
Эвервилль гордился своими кладбищами: для такого маленького городка их было действительно много. Католическое кладбище Святой Марии лежало в двух милях от городской черты на Мулино-Роуд, а три остальных находились в городе: кладбище Пионеров (самое маленькое и самое примечательное с исторической точки зрения), кладбище Поттеров (названное так по имени семьи, чьих могил там было больше прочих) и самое обыкновенное старое городское кладбище. Долан привел Эрвина на кладбище Поттеров на Лэмброл-Драйв, возле старой почты.
По пути он беспрерывно болтал, главным образом о том, как изменился город за последние несколько лет. По мнению Долана, к худшему. Утратило смысл и исчезло многое из прошлого Эвервилля — семейные магазинчики, старые дома и даже уличные фонари.
— При жизни я об этом не думал, — сказал Долан. — Ты тоже, не так ли? Ведь живешь как можешь. Надеешься, что к тебе никто не явится из налоговой; что в субботу ты как следует повеселишься; что облысеешь не слишком рано. И нет времени задумываться о прошлом до тех пор, пока сам не станешь частью этого прошлого. Но тогда…
— Что тогда?
— Тогда понимаешь: если что ушло, то ушло навсегда. — Долан указал на здание старой почты. Ее закрыли, когда в Сэлеме открылось новая, более современная. — Вот посмотри, — сказал он. — Ведь его могли бы сохранить, так? Устроить в нем что-нибудь полезное для общества.
— Какого общества? — спросил Эрвин. — Нет здесь ни какого общества. Есть несколько тысяч людей, случайно ставших соседями. Я юрист, и мне приходилось видеть всякое. Они судятся, если не там поставили забор или спилили не то дерево. Посмотришь на них — вроде бы хорошие соседи, прекрасные люди. Но я тебе точно скажу; если бы закон позволял, они бы поубивали Друг друга.
Только когда договорил, он понял неуместность этих слов.
— Я лишь пытался защитить детей, — глухо произнес Долан.
— Я не про тебя, — пробормотал Эрвин. — То, что ты сделал…
— Было неправильно. Сам знаю. Мы совершили страшную ошибку, и сожалеть о ней я буду вечно. Но тогда мы думали, что мы правы.
— И как потом к вам отнеслось ваше драгоценное общество? Когда они поняли, что вы ошиблись. Вы стали париями, верно?
Долан промолчал.
— Вот тебе и всё общество, — заключил Эрвин.
В молчании они дошли до ворот кладбища, а там Долан спросил:
— Ты знаешь, кто такой Хьюберт Нордхофф?
— Тот, чья семья владела мельницей?
— Не только мельницей. Он тут многим владел целых пятьдесят лет.
— Ну и с чего ты о нем вспомнил?
— Он устраивает для нас прием каждую последнюю пятницу месяца.
— Здесь? — спросил Эрвин, взгля1гув на кладбище сквозь чугунную решетку ворот.
Луну закрывали тонкие прозрачные облака, но было достаточно светло, чтобы разглядеть могилы. Резные надгробия с ангелами или урнами отмечали места упокоения тех, чьи родственники не жалели денег, но в основном виднелись простые могильные камни.
— Здесь, — сказал Долан и провел Эрвина в калитку.
В дальнем конце кладбища рос древний дуб, поросший мхом. Под его громадными ветвями собрались шестеро муж чин и одна женщина Кто-то устроился на камнях, а один молодой человек — выглядел он слишком болезненно даже для мертвеца — уселся на нижней ветке. Возле самого дуба, перед всеми, стоял старик лет семидесяти. Его костюм, очки и витиеватая манера выражаться свидетельствовали о том, что он жил и умер очень давно. Долан наклонился и стал шепотом объяснять, кто это, но Эрвин уже догадался сам: вышеупомянутый Хьюберт Нордхофф. В этот момент Хьюберт Нордхофф увлеченно упражнялся в риторике:
— Любят ли нас? Увы, нет, друзья мои. Помнят ли нас?
Боюсь, за редким исключением, нет. Печалит ли это нас? Печалит ли это нас, друзья мои? — Он обвел всех присутствующих своими светлыми глазами и сам себе ответил: — Господи боже, да. Печалит до глубины души.
Тут он остановился, заметив за спинами слушателей До-лана вместе с Эрвином, и кивнул головой в знак приветствия.
— Мистер Долан, — произнес он.
— Мистер Нордхофф, — ответил Долан и повернулся к Эрвину, — вот о ком я вам говорил. Его зовут…
— Тузеикер, — перебил Эрвин. Он не желал быть добычей Додана и потому старался держаться независимо. — Меня зовут Эрвин Тузеикер.
— Рады вас видеть, мистер Тузейкер, — сказал старик. — Я Хьюберт Нордхофф. А это…
Он подводил Эрвина по очереди к каждому из присутствующих и знакомил. Троих Эрвин знал и раньше — они были известны всему Эвервиллю (один — Джилхолли, другой — отец нынешнего мэра). Остальные имена слышал впервые, но, если судить по прекрасным костюмам, они тоже принадлежали к респектабельным семействам и, как Хьюберт, занимали не последнее место в обществе. Сюрпризом для Эрвина оказалось то, что единственная присутствующая женщина оказалась не женщиной, а неким Корнелиусом Флойдом, сошедшим в мир иной в наряде, весьма напоминавшем женский. Черты лица его были крупные, подбородок несколько тяжеловат для дамы, зато высокий и нежный голос — сказавший Эрвину, что его имя Корнелиус, но друзья называют его Конни, — этот голос мог ввести в заблуждение.
Завершив ритуал знакомства, Хьюберт перешел к делу.
— Мы уже слышали о том, что с вами случилось, — сказал он. — Вас убили. Насколько мы поняли, убили в вашем собственном доме.
— Да, совершенно верно.
— Мы потрясены. — Вокруг послышались сочувственные возгласы. — Однако, к сожалению, должен сказать: удивляться не приходится. Вполне в духе новых перемен.
— Меня убил не совсем обыкновенный убийца, — возразил Эрвин. — Если убийцы бывают обыкновенными.
— Долан что-то упомянул о вампирах, — вставил Джил холли-старший.
— Это его слово, не мое, — снова возразил Эрвин. — Да, из меня высосали жизнь, но без этих вампирских глупостей. В шею меня никто не кусал.
— Вы знаете вашего убийцу? — спросил дородный тип по фамилии Диккерсон, сидевший на чьем-то надгробье.
— Не совсем.
— В каком смысле?
— Я его в первый раз встретил у ручья. Зовут его Флетчер. По-моему, он считает себя чем-то вроде мессии.
— Только этого нам и не хватало, — отозвался тощий парень на ветке.
— Что делать, Нордхофф? — спросил Джилхолли.
— Тут ничего не сделаешь, — сказал Эрвин.
— Не будьте пораженцем, — одернул его Нордхофф. — Надо помнить о нашем долге.
— Правильно, — подхватил Конни. — Если не мы, то кто?
— Что кто? — спросил Эрвин.
— Кто защитит наше наследие, — пояснил Нордхофф. — Мы создали этот город. Мы полили эту дикую землю своим потом, мы построили дома, в которых выросли наши дети. Теперь всему этому грозит опасность. Несколько месяцев мы провели в тревоге. И вот появляетесь вы, погибший от козней противоестественной силы, а еще мальчишка Ланди — он приходит в магазин Долана по другой причине, не менее противоестественной…
— Не забудьте про пчел, — добавил Диккерсон.
— Каких пчел? — не понял Эрвин.
— Вы знаете Фрэнка Тиббита? — спросил Диккерсон. — Который живет на Мунлейн?
— Нет.
— Он держит пчел. Вернее, держал. Десять дней назад они улетели.
— Это имеет значение? — спросил Эрвин.
— Если бы это был единственный случай, — сказал Нордхофф. — Но он не единственный. Мы, как вы уже, наверное, поняли, все видим и все слышим. В нашу задачу входит сохранить то, что мы создали, даже если люди про нас забыли. Мы знаем все. И есть десятки примеров…
— Сотни, — уточнил Конни.
— Вот именно, — сказал Нордхофф, — сотни странных случаев, каждый из которых в отдельности — такая же мелочь, как и пчелы Тиббита…
— В отличие от вашего убийцы, — перебил Диккерсон.
— Могу ли я закончить хоть одно предложение? — спросил Нордхофф.
— Можешь, если будешь говорить короче, — ответил Мелвин Поллок, старик одних лет с Нордхоффом. Большой тонкогубый рот выдавал в нем нераскаявшегося насмешника. — Он пытался вам сказать вот что: мы вложили в Эвервилль свою душу. Но мелочи, о которых идет речь, предвещают нам разорение.
— Когда город погибнет… — начал Диккерсон.
— Мы все погибнем вместе с ним, — закончил Поллок.
— Если мы мертвы, — проговорил Нордхофф, — это еще не значит, что мы должны лежать сложа руки.
Диккерсон хохотнул.
— Неплохо, Хьюберт. Будешь у нас теперь юмористом.
— Ничего смешного, — отрезал Нордхофф.
— Ну, почему же, — сказал Диккерсон, снова усаживаясь на камень. — Вот они мы, краса и гордость Эвервилля. Банкир. — Он отвесил поклон в сторону Поллока— Торговец недвижимостью. — Он указал на Кони. — И хозяин мельницы. — Тут он повернулся к Нордхоффу. — Ну и мы, остальные члены общества. Из последних сил мы цепляемся за свое достоинство, надеемся, будто сумеем что-то изменить, остановить то, что грядет. — Он указал рукой на жилые дома за оградой кладбища — Хотя каждому, кто не боится смотреть правде в глаза, ясно — все кончилось.
— Что кончилось? — сказал Конни.
— Время. Время Эвервилля кончилось. Возможно — Он замолчал и нахмурился. — Возможно, не только Эвервилля, но и всего человечества, — пробормотал он себе под нос.
Никто не отозвался, даже Нордхофф. Где-то на улице залаяла собака, но от этого знакомого звука легче не стало. Наконец Эрвин произнес;
— Флетчер знает.
— Что он знает? — спросил Нордхофф.
— Что происходит. Может быть, он это и устроил. И если нам удастся найти способ его убить…
— А это мысль! — воскликнул Конни.
— Если не спасем город, — сказал Диккерсон, явно об радованный появившейся перспективой, — то хотя бы позабавимся напоследок.
— Бог ты мой, да мы не в силах даже рассказать что-нибудь кому-нибудь, — возразил Долан. — Как же, черт возьми, мы сможем кого-то убить?
— Он не кто-то, — заявил Эрвин. — Он что-то. Он не человек.
— Бы слишком в этом уверены, — сказал Нордхофф.
— Я не прошу вас верить мне на слово, — ответил ему Эрвин. — Пойдите и посмотрите.