[464]. «В занятиях по этому методу нет периода подготовки спектакля, нет пьесы или сценария; есть час-полтора вводных упражнений, настраивающих группу на непосредственное творчество, после чего тут же, при публике, импровизируется спектакль», – разъясняет Харитонов (480). Необычные эксперименты Школы становятся все более известны; ими интересуется Владимир Высоцкий[465], их приветствует Виктор Новацкий[466], их снимает на фотопленку Валентин
Серов («режиссер-демиург и физкультурные трико, бюст Ленина выше человеческого роста и длинноволосые мимы, этюд с ведром на голове и картина маслом – Ильич с Крупской плюс ребенок»[467]), а руководитель театральной студии при Институте имени Баумана актер Борис Романов советует всем своим подопечным дополнительно заниматься у Харитонова[468] (среди людей, внявших тогда совету Романова, окажется Ростислав Капелюшников, будущий академик-экономист). «Студия театральной пластики Евгения Харитонова была заметным явлением в московской художественной жизни 1970-х. То, что делал этот режиссер, резко отличалось от всего, что происходило на советской сцене в его эпоху», – подытоживает Михаил С и длин[469].
В начале 1976 года в Школу нетрадиционного сценического поведения приходят два молодых музыканта, основатели рок-группы «Последний шанс» – Владимир Щукин и Александр Самойлов (1: 279). Группа создана ими осенью 1975 года, и за прошедшее с тех пор время они уже проделали путь от репетиций на даче в Переделкине (куда им для этого пришлось устроиться сторожами) до первых выступлений в электричках, общежитиях и наконец во Дворце пионеров на Ленинских горах[470]. Познакомившаяся с музыкантами режиссер из ГИТИСа Нина Тихонова советует им обратиться к Харитонову для организации сценического действия[471], и Щукин с Самойловым начинают заниматься в ДК «Москворечье» (третий участник «Последнего шанса», Сергей Рыженко, харитоновскую студию не посещает). Харитонов, всегда испытывавший определенный интерес к популярной культуре (в частности, его завораживает и восхищает умение рок-звезд подчинять себе огромные аудитории[472]), охотно берется помочь «Последнему шансу». «Для песен он придумывал несложные зрелищные эффекты, очень точно чувствуя ритм, меру, насыщенность, этику внедрения режиссуры в песню, не перетягивая на свой, более интересный для режиссера пантомимы, зрелищный ряд», – указывает Тихонова (2:157) – Первым эстрадным номером, поставленным в ДК «Москворечье» для группы, станет пятнадцатиминутная мини-опера «Кошечка моей собачки» (2:186) – по сценарию мультфильма, написанному Харитоновым. В силу странной иронии судьбы этот музыкальный номер будет исполняться «Последним шансом» в фойе детского кинотеатра «Баррикада» (группа играет там по субботам с весны 1976 года)[473], директор которого, Александр П. Тимофеевский, как раз работает в редакции «Мульттелефильма», годом ранее отвергшей «Кошечку моей собачки»[474].
В сознании множества харитоновских знакомых «Последний шанс» и Школа нетрадиционного сценического поведения связаны неразрывно (Дмитрий Пригов: «Это был прежде всего такой довольно большой коллектив, пользовавшийся определенной популярностью в определенных же кругах, с постоянно менявшимся составом – „Последний Шанс“» [2: 89]). Как указывают Римма и Валерий Герловины,
со своим пантомимическим отрядом он [Харитонов] часто выступал на подмостках ведомственных клубов. В недрах этого театрального организма вырос дерзкий музыкально-пантомимический ансамбль «Последний шанс» – смесь обэриутских текстов с роком, ударников со скрипкой, мимики и жеста с пением. Мы познакомились с ними в нашей собственной квартире, куда они нахлынули смотреть наши работы после репетиции, нагруженные инструментами. Они устроили у нас спонтанный концерт, завершившийся возмущенным театральным актом наших соседей[475].
Без сомнения, занятия пластикой со Школой нетрадиционного сценического поведения сделали выступления «Последнего шанса» более красочными; с другой стороны, театральные эксперименты самого Харитонова оказались возможны во многом благодаря Щукину и Самойлову – в течение нескольких лет музыканты составляли ядро Школы (актерский состав в которой менялся довольно быстро[476]) и были ключевыми харитоновскими исполнителями, на которых он всегда мог рассчитывать[477]. На «закрытых показах», организуемых по воскресеньям для избранных гостей «Школы», длинноволосый Щукин играет на гитаре, Самойлов щеголяет в обтягивающих чулках, а сам Харитонов читает свои стихотворения[478]. Общая таинственность «показов» соединяется с ярко выраженной эстетической «несоветскостью» режиссерских поисков Харитонова —
Сказать, что в брежневской Москве харитоновские представления выглядели странно, значит, не сказать ничего. Его лицедейство считали вызывающе несвоевременным с идеологической точки зрения. При этом в нем не было ни советской драматургии, ни политической оппозиционности (в духе Любимова или Захарова). Ни диссидент, ни партиец, но явно не советский человек. А написанные им пьесы не имели связи ни с революционной патетикой Брехта, ни с «заедающим бытом» в духе Островского ли, Чехова ли, Хармса… Ни Богу свечка, ни черту кочерга![479] —
и это почти неизбежно порождает атмосферу легкой фронды, окутывающую харитоновскую «Школу»: «Когда мы пришли смотреть его [Харитонова] спектакль в Дом Культуры, там над сценой была растяжка, лозунг: „Да здравствует 58-ая годовщина Великой октябрьской революции“. Все начали говорить: „58-ая статья“. 58-я статья, за которую сажали»[480].
Очевидно, театральные представления Харитонова плохо укладываются в курс на развитие «социалистического образа жизни», провозглашенный на XXV съезде КПСС в феврале 1976 года. За соблюдение этого курса отвечают не только идеологические работники КПСС, но и (во все большей степени) представители силовых ведомств. После двух инсультов, перенесенных Брежневым в 1974-м и 1976-м, во внутренней политике страны значительно возрастает роль председателя КГБ Юрия Андропова. С 1967 года Андропов планомерно переориентирует КГБ на борьбу с «идеологическими диверсиями», благотворной средой для вызревания которых считается «творческая интеллигенция». Главная ставка сделана на «профилактику»: неблагонадежных интеллектуалов теперь не арестовывают (как при Сталине) и не клеймят в газетах (как при Хрущеве) – с ними ведут «беседы», вежливо «предупреждая» и «предостерегая» от «ошибочных шагов». Наследуя идеям Александра Шелепина об использовании ВЛКСМ для превентивного обнаружения «идеологических противников» советской власти, андроповская «профилактика» является реакцией на вполне конкретный вызов: новый подъем диссидентского движения, инспирированный выходом на Западе «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына в 1974 году, подписанием Хельсинкских соглашений 1 августа 1975 года (глава VII Соглашений посвящена защите прав человека) и присуждением Нобелевской премии мира академику Андрею Сахарову 9 октября 1975 года.
Именно в середине 70-х гг. резко возросла так называемая предупредительно-профилактическая деятельность КГБ. <…> профилактирование становилось способом прямого, санкционированного властью вмешательства в жизнь людей, мысли и действия которых не подпадали под осуждение советским законодательством, но потенциально считались опасными для власти. <… > число «профилактированных» многократно превосходило (примерно в 20 раз) количество привлеченных к уголовной ответственности. <…> на десяток пойманных шпионов приходилось три-четыре сотни обвиненных в антисоветской деятельности и около 60 тыс. «профилактированных», —
указывает Рудольф Пихоя[481]. В этих условиях неординарная фигура Харитонова – даже несмотря на его видимую политическую лояльность – рано или поздно должна была привлечь внимание властей. Сначала в отделение КГБ будет вызван Олег Киселев, которого попросят приватно рассказать о Харитонове: как у него дела? с кем он общается? нет ли в его библиотеке книг Солженицына, номеров журнала «Континент» или, например, пьесы «Елизавета Бам» Даниила Хармса? Киселев, однако, уже имеет довольно богатый опыт посещения подобных учреждений (с ним вели беседы по поводу его «подпольных» фильмов и контактов с иностранными гражданами) и ничего о Харитонове не рассказывает[482].
В результате летом 1976 года сотрудник КГБ приходит непосредственно на занятия харитоновской Школы в ДК «Москворечье»: «Он меня отозвал с занятия показал удостоверение мы бы хотели с вами побеседовать но я вижу у вас занятие когда вам удобно? я сказал я здесь буду только в воскресенье а до среды у вас дело терпит? жизнь это гнет и заботы безвыходный мой выходной вам удобно в среду? – ну было бы вам удобно» (175) «Одно время к Жене приставало КГБ. Что-то у него спрашивали, выясняли, проверяли, не враг ли он народа, с кем знаком, с кем дружит, помучили изрядно»[483]