Ему полагались какие-то льготы при поступлении, и Самохвалов поступил в авиационный институт, не совсем, правда, представляя, чем он станет там заниматься. Его, в недавнем прошлом десантника, грело само слово «авиация». Однако, проучившись год, он вдруг поймал себя на том, что учеба, состоявшая из посещения лекций, семинаров и потрепанных учебников, не доставляла ему желаемого удовольствия. Преподаватели по-разному относились к нему и еще к нескольким «афганцам» на потоке: одни явно сочувствовали «преданным родиной», другие, наоборот, недобро косились: подумаешь…
Интерес к таким, как он, постоянно подогревали. Телевидение. Песня Розенбаума «Черный тюльпан», которую распевали под три гитарных аккорда пацаны в парках, дворах и скверах. Молодые инвалиды в камуфляже, просившие милостыню на базарах и вокзалах, газетные статьи, в которых этих инвалидов называли аферистами. Настоящие рядовые и сержанты в парадной форме, время от времени поющие на площадях афганские песни собственного и чужого сочинения. И снова статьи: о том, как «афганцы» вскакивают ночью, срываясь в атаку, как пьют и устраивают драки на дискотеках, гоняя рокеров и металлистов, как попадают в психушки. Ничего разрушительного за собой не замечая, Самохвалов все равно чувствовал необъяснимый, непонятный внутренний дискомфорт.
Поэтому, проучившись на автопилоте еще один семестр на втором курсе, Кирилл сначала перевелся на заочный, а вскоре и вообще завязал с институтом. Заодно вдребезги разругался с девушкой со своего курса, которая уже начала часто бывать у них дома, помогать матери на коммунальной кухне и была безоговорочно одобрена родителями в качестве невестки. Она пожалела его: я все понимаю, Кирюш, досталось тебе там…
И главное – с тех пор он принципиально старался не читать газет и журналов, делая исключение только для сборников кроссвордов и спортивных изданий, а по телевизору смотрел или комедии, или футбол, игнорируя выпуски новостей и прочие «Взгляды». Со временем принципиальная позиция стала привычкой, которую Кирилл не считал вредной. И даже поругивался с родителями, которые не мыслили себе и дня без того, чтобы не посмотреть или послушать последние известия или обсудить очередную разоблачительную публикацию. Такого добра появлялось с каждым днем все больше. Чтобы уследить за всем этим и отреагировать хотя бы на кухне, нужно было тратить уйму полезного времени. Это еще больше настраивало Кирилла против средств массовой информации.
Когда заговорили о «горячих точках» на карте некогда единой и могучей страны, Самохвалов начал узнавать, можно ли пойти туда добровольцем. Ничего не вышло, и он, поддавшись на авантюру приятеля, собрал на раз-два вещи в рюкзак и укатил во Владивосток наниматься матросом. С хождением за три моря тоже не сложилось, однако, не желая сдаваться, парни несколько месяцев терлись в порту, перебиваясь случайными заработками.
А потом Советского Союза не стало.
В новой стране, в которой Кирилл вместе со всеми зажил с конца августа девяносто первого года, «афганцы» неожиданно понадобились.
Частный бизнес развивался как на дрожжах. Большие и маленькие города бывшего Союза превращались в одни сплошные базары. Харьков, само собой, исключением не был. Наоборот: близость к России давала дополнительные возможности для торговли. А если где-то появляется торговый путь, обязательно возникают и разбойники с большой дороги. Милиция самоустранилась от охраны частного бизнеса, посчитав, что чем быстрее новые буржуи и новые бандиты перебьют друг друга, тем легче будет работать правоохранительным органам.
Боевой опыт «афганцев» пригодился бизнесменам. Частные охранные фирмы, куда набирали бойцов, умеющих обращаться с оружием и владеющих техникой рукопашного боя, выстраивали клиентов в очередь. Охрана рынков, магазинов, пунктов обмена валют, банков, сопровождение грузов – везде нужны были молодые здоровые мужчины, умеющие стрелять и драться.
Устроившись в одну из таких охранных структур, Кирилл через некоторое время понял: по сути, это те же бандиты, которые охраняют чужой бизнес от таких же бандитов. И в стане вероятного противника были не только вчерашние спортсмены, но и такие же, как и он сам, воины-интернационалисты. Честно говоря, Самохвалов очень быстро перестал понимать, кто прав, кто виноват, кто свой, кто чужой, чье дело правое, а кто – беспредельщик. Не раз и не два он вместе с другими бойцами по приказу босса просто налетал на территорию, охраняемую конкурентами, и перебивал «крышу». Иногда получалось, иногда – нет.
Уже года через полтора мелкие структуры объединились и слились в крупные боевые группы. Теперь те, кто им платил, делили не ларьки и базары – они делили Харьков и ближайшие окрестности, контролировали трассы на Киев и Белгород, разбирались с непокорными, карали неугодных. Приходилось в те лихие времена и пострелять, только Кирилла Самохвалова совесть никогда не мучила. Наоборот, он считал: если во время их боевых действий не страдает мирное население, то все нормально, а полегшие с обеих сторон бойцы сами выбрали свой путь и знали, на что шли.
В Афганистан его послали, не спросив, хочет ли он этого. Там обучили стрелять по живым мишеням и выживать в тяжелых условиях. Здесь же, в новой стране, которая жила по новым правилам, никто никого не заставлял. Каждый делал свой выбор добровольно. Кто-то из ветеранов спился или скололся, кто-то занимался общественной работой, кто-то регулярно говорил красивые слова по телевизору и на митингах, кто-то пел песни и работал в кооперативах, отбиваясь с разной степенью успеха от ментов и бандитов. Он же, старший сержант Кирилл Самохвалов, считал себя наемником. Только он воевал за деньги не в далекой «горячей точке» – горячей точкой стал его родной город.
Так, по крайней мере, Кирилл воспринимал все происходящее.
Его бандитствование продолжалось до 1995 года. В феврале, как раз в день Советской армии, их тогдашний босс получил заказ наехать на некоего банкира. Его похитили, держали за городом, в подвале частного дома, и прессовали больше недели. Кирилл с ребятами охранял пленника. Непонятно как, но УБОП вычислило, где держат банкира. Освобождать его поехала группа захвата, с которой охрана вступила в короткую и яростную схватку. В результате двоих бойцов застрелили на месте, со стороны спецназовцев один был тяжело ранен. Рэкет, похищение, вооруженное сопротивление – все в совокупности тянуло на очень серьезный срок. Заказчиков, разумеется, не взяли. Непосредственный босс охранников вовремя смылся, и его нашли через полтора года аж в Курске, где убили в перестрелке. Кто именно подстрелил бойца милицейского спецназа – так и не удалось выяснить, сами задержанные бойцы валили все на убитых, и Кирилл – в том числе. Чтобы покончить с этим громким делом, всей компании дали по десять лет и отправили в колонию строгого режима.
Странно, только Самохвалов даже немножко был рад такому повороту: он устал от так называемой мирной жизни и, в отличие от подельников, принял зону как длительную передышку. В том, что продержится десять лет, был уверен. Когда выйдет, ему будет всего-то тридцать пять. Ничего, жизнь продолжается. А родителям обещали помогать, за это Кирилл был спокоен.
Потянулись годы отсидки. Своей привычке игнорировать газеты и телевизор Самохвалов остался верен. Обязательному просмотру новостей в бытовой комнате, которую по привычке дразнили «красным уголком», он предпочитал штудирование книг из лагерной библиотеки. Читал все подряд, не перебирая, поскольку считал: в любой, даже самой плохой, книге скрыта некая мудрость.
На этой почве Кирилл и сошелся с Михаилом Буяновым, рецидивистом по кличке Буян, местным авторитетом, к тому же – земляком. Буян досиживал третий срок, на этот раз – «восьмерку». Он проникся к независимому и читающему молодому каторжанину труднообъяснимой симпатией, подолгу беседовал с ним «за жизнь», а когда уходил на волю – оставил свои координаты.
Тогда Кирилл не мог знать, что именно это знакомство приведет его январским днем 2007 года в Изюмское лесничество…
Когда до конца срока оставалось полгода, в стране что-то началось.
Даже за проволокой зоны поползли слухи о какой-то беспредельной политической заварушке, связанной с очередными президентскими выборами. За время отсидки осужденных один раз уже дружно водили голосовать сначала за коммуниста Симоненко, а потом, через короткое время – за кандидатуру Кучмы на второй президентский срок.
Но в этот раз зэки ощущали напряжение, которое буквально носилось в воздухе. Начальник оперчасти, а по-лагерному – кум, начал сдергивать сидельцев с зоны в индивидуальном порядке и проводить какие-то беседы. Не обошел он вниманием и Самохвалова. «Проголосуешь как надо – уйдешь на УДО. Пускай на полгода, зато – раньше. Документы подготовить – быстрое дело», – мягко стелил кум. «Я, начальник, политикой не занимаюсь, – спокойно отвечал Кирилл. – Что положено – досижу. Дольше меня держать по закону не положено».
Странно – угроз не было. Многозначительное «ну, сам решай» – и больше Самохвалова не трогали. Его потом даже на избирательный участок в бытовую комнату не водили. Использовали как-то его бюллетень – и все дела. А когда летом 2005 года Кирилл Самохвалов вернулся в Харьков, это снова была уже другая страна.
Родителей, как он уже к тому времени знал, какие-то «крутые» вместе с другими жильцами расселили из коммуналки, и теперь они жили в скромной двухкомнатной квартирке на Алексеевке – одной из городских окраин. Отец не изменил своей привычке быть в курсе политических событий и пытался рассказать сыну, как «оранжевые бандеровцы» силой захватили власть в стране и хотят продать Украину Америке, обрывая все исторические связи с Россией. Может, это и неправильно, только Кирилл воспринял все равнодушно. Пускай политики себе грызутся, ему-то какое дело?
Через неделю после своего возвращения он нашел Мишу Буяна. Тот на пальцах объяснил: с такой судимостью, как у Кирилла, нормальную работу найти трудно. А такого бандитского беспредела, какой был десять лет назад, уже нет. Разве придурки-наркоманы с обрезом на отделение банка нападут, и там же их повяжут. Так что придется пока пересидеть охранником на каких-то непонятных складах. «Будь спок, Кирюха, найдем применение», – хлопнул его тогда по плечу Буян. Он же помог с хатой – не тесниться же с родителями. Поселился Самохвалов в скромной хрущевке, расположенной в старом районе, который носил обманчивое название Новые дома, и большего от жизни не желал.