одвязка безнадежно потеряна, ибо на правой ноге чулок регулярно болтается весь в морщинах у самого башмака. Башмаки серые от жажды ваксы и расстегнуты. Дочка кричит всегда басом и всегда сердится. Сейчас я слышу, она орет матери: “Я не отрицаю, что самоеды не моются”. Вообще она талант. Когда я достигну ее веса, то всякий сможет сказать, глядя на меня: “Вот зарабатывает, должно быть, обжора”. На днях она влетела в комнату, и у нас произошел такой диалог.
– Простите, я по делу влетела. У вас есть отец и мать? То есть есть, конечно. Я хотела сказать – живы?
– Да.
– Так живы? А то один идиот говорит, что у кого там если мать умерла или отец, так какой-то дурак купец дешево комнату сдает. Живы, значит?
– Живы, живы.
– Очень жалко, до свидания.
Я ужасно испугался…
В университете я бываю (именно – бываю), но до Рождества экзаменов сдавать не буду. То-то и оно…
Слушай. Я кончаю письмо, ибо пора идти обедать. Я только в том случае буду сохранять дружеские отношения с тобой, уважаемая держава, если ты немедленно ответишь мне на это письмо. Вспомни, как аккуратно я отвечал тебе в первый год своей жизни здесь. Вспомни – и учись. Ты даже не поздравила меня с днем рождения! А я – я послал тебе коробку конфет. Немедленно поздравь (лучше поздно, чем никогда) и напиши, хороши ли конфеты. Вообще пиши, пожалуйста. Леле напишу, сейчас тянут обедать. Мой адрес просто Филипповский переулок. Без “Арбат”. Это лишнее. Ну, au revoir.
Е. Шварц».
При всей веселости и бодрости тона в переписке, учеба и лекции по юриспруденции по-прежнему нисколько не вдохновляли Женю. Он тосковал по Майкопу и писал туда друзьям: «Вартан, Варя и Леля! Когда цветок оторвешь от родной почвы – он умирает. Шлите же, шлите мне майкопское эхо с местной жизнью…» Последним свиданием с Майкопом стало для Шварца Рождество 1916 г. Все последующие встречи с городом детства происходили только во снах.
«Уезжал я из Майкопа на рассвете, – вспоминал Евгений Львович в 1950-х. – Чуть морозило. Город казался мне синеватым. Проехал я мимо армянской церкви, мимо длинного белого дома Оськиных[28]. Мне казалось смутно (я не любил верить печальным предчувствиям), что в Майкоп не вернуться мне больше. Так и вышло, я не был в Майкопе с тех пор, а если и поеду когда-нибудь, то увижу совсем другой город. Даже аллеи в городском саду обвалились, подмытые рекой. Так я увидел в последний раз Майкоп».
А вскоре настал день, когда Женя в последний раз увидел и Юру Соколова.
В Москве он поселился во втором семестре далеко от центра города, в одном из Павловских переулков за Серпуховской площадью. Он почти наугад отправил письмо Юре: «Петроград, Юрию Васильевичу Соколову». Ответ не заставил себя долго ждать. Письмо оказалось длинным и интересным. Юра с обычной сдержанностью рассказывал о своих делах в школе Общества поощрения художеств. Рассказывал, как войдя в класс, Николай Рерих сказал: «Продолжайте, продолжайте, я только посмотрю, как Соколов». И Женя радовался, читая письмо, по двум причинам: что у Юры так удивительно идут дела и что он ему об этом рассказывает. Женя знал, что, кроме него, Юра никому не напишет о своих делах.
Весной Женя уговорил Юру приехать в Москву, и тот приехал, к их обоюдной радости. Однако, через день или два Юра прочитал в газете о призыве студентов его возраста и сразу собрался в обратный путь, к месту вручения повестки. «На вокзале мы попрощались, и Юрка ушел в вагон – до отхода поезда оставалось две-три минуты, – вспоминал Евгений Львович. – И я решил было отправиться домой, но что-то заставило меня подойти к окну вагона. Заглянув внутрь, я сначала не мог найти Юрку среди других пассажиров, и вдруг увидел: он стоит в проходе и с доброй и ласковой улыбкой ждет, пока я замечу его. И встретившись со мною глазами, несколько раз кивнул мне. И больше мы не встречались. Я не почувствовал тогда у окна, что вижу его в последний раз. Да и до сих пор не верю в это по-настоящему. Во сне я говорю ему при встрече: “сколько раз мне снилось, что ты жив – и вот наконец мы и в самом деле встретились!”».
Юрий Соколов пропал без вести в начале Гражданской войны. В 1981 году его брат А. В. Соколов указал в письме, что «Юра был в Пехотном училище и погиб в 1918 году в Мариуполе».
В дневниках Шварца начисто отсутствуют воспоминания о его жизни в 1917–1918 гг. Сохранилось, однако, несколько его писем к Варваре Соловьевой, из которых мы узнаем лишь об отдельных обстоятельствах жизни Шварца в этот период, не имея возможности восстановить целостную картину.
«Не знаю, известно ли тебе, что я призван, и теперь состою рядовым 1-го взвода, 2-й роты, 2-го подготовительного учебного студенческого батальона, – пишет Женя Варе в апреле 1917 года. – По слухам, в начале мая, а может быть, в начале июня (что кажется вернее) нас отправят в Москву в военное училище. <…> Перед самым призывом, за четыре дня, я поступил делопроизводителем в камеру по охране труда при Совете рабочих и солдатских депутатов и работал в юридической комиссии при камере о. т. Был занят девять часов в день и был счастлив.
<…> Если ты в августе поедешь в Москву, мы увидимся. Я побуду четыре месяца в Москве, в одном из тамошних военных училищ. Буду ходить в отпуск в военной форме».
Адрес, указанный Женей на конверте, таков: «Царицын (Саратовской губернии). 2 подготовительный учебный студенческий батальон. 2 рота. 1 взвод».
«Если ты поедешь в Харьков, – пишет Шварц тому же адресату в августе 1917 года, – тоже хочу поймать тебя. Напишешь свой харьковский адрес. 5-го октября меня, вероятно, произведут, если всё будет благополучно и (если не отменят эту льготу) дадут отпуск домой на две недели. Я поеду через Харьков и заявлю там остановку. Увидимся. Говорят, в Харькове великолепные шоколадные конфеты. У меня будет много денег. <…> Слушай, у меня будет кортик (школа дает теперь вместо шашки); брюки полугалифе и ботинки с бинтами, ибо сапог нет. Если внезапно попаду в пулеметчики или пограничники, у меня будут шпоры. Такое счастье! Ах. Ах.
В Москве сейчас несколько тревожно[29], нас третий день держат без отпуска на случай вызова из города». В конце письма подпись: «Уважающий Вас Юнкер Е. Шварц».
Итак, в армию Женя Шварц был призван осенью 1916 года. В апреле 1917 года он служил рядовым в запасном батальоне в Царицыне, откуда летом, как студент, был переведен в военное училище в Москву и зачислен в юнкера, а 5 октября произведен в прапорщики. В конце этого месяца юнкера стали главной силой вооруженного сопротивления большевикам в Москве и понесли серьезные потери, но мы не знаем, участвовал ли Шварц в тех событиях, и если да, то как ему удалось избежать репрессий со стороны победителей.
В конце 1917-го или начале 1918 года он был переведен в Екатеринодар, где жили в то время его родители и младший брат, и прикомандирован к автомобильному батальону до начала занятий в автомобильной школе, как указано в его мартовском (1918 года) письме в Майкоп к сестрам Соловьевым, подписанном «Прапорщик Е. Шварц». Очевидно, что Шварц, как выпускник военного училища, служил прапорщиком в Кубанском казачьем войске Кубанской рады, сражавшемся в это время против большевиков.
Последующие его письма того времени не сохранились.
Как рассказывала Евгению Биневичу в 1970-х Варвара Васильевна Соловьева, ее сестра Леля, которая приехала в 1919 году учиться в университет Ростова на Дону и погибла в конце того же года при взятии города красными, спасая раненых, упомянула в своем письме в Майкоп, адресованном близким и написанном весной 1918 года, о том, что их общий с Женей знакомый видел его в Добровольческой армии, в которую он вступил после возвращения к родителям в Екатеринодар. Это письмо не сохранилось, и приведенные сведения никак не подтверждены документально и не отражены в записанных воспоминаниях современников. Но если предположить, что они близки к истине, становится понятным, почему Евгений Львович, став впоследствии советским писателем и драматургом, так тщательно избегал упоминаний об этом периоде своей жизни. Члены его семьи и близкие друзья также никак не упоминают о подробностях его биографии этого времени – намеренно либо по причине неосведомленности.
Известно, что в марте 1918 года подразделения Кубанской армии оставили Екатеринодар, и многие ее бойцы, среди которых мог быть и Шварц, присоединились к Добровольческой армии, бывшей тогда основной силой белого движения. Отметим, что вступление в Добровольческую армию по определению могло быть только добровольным.
Николай Чуковский, близко друживший со Шварцем с 1922 года, так пишет об этом периоде жизни своего друга: «Годы гражданской войны Женя Шварц прожил в Ростове-на-Дону. Он там учился – не знаю, где. Там он начал писать стихи, – по большей части шуточные. Там он служил в продотряде. Там он стал актером. Там он женился»[30].
Однако составители замечательного сборника автобиографической прозы и писем Шварца «Житие сказочника», вышедшего в 1991 году, – Людмила Поликовская и Евгений Биневич – следующим образом комментируют фразу Чуковского о службе Шварца в продотряде: «В продотряде Е. Шварц никогда не был. Н. Чуковский излагает общепринятую версию, придуманную, очевидно, самим Шварцем. В описываемое время он был в Белой Армии, участвовал в “Ледяном походе” Корнилова. Об этом сообщили составителям – независимо друг от друга – бывшие в ту пору в Ростове близкие друзья Шварца: И. Березарк и В. Соловьева. Причем В. Соловьева утверждает, что Шварц сделал это добровольно»[31].
В воспоминаниях Ильи Березарка о кузенах Антоне и Евгении Шварц, написанных в 1970-х и также опубликованных в «Житии сказочника», этот период жизни героев воспоминаний описан туманно: «Я хорошо помню обоих кузенов в Московском университете в 1915–1916 годах. А дальше наступили боевые дни революции, самые интересные дни моей студенческой жизни. Что делали кузены Шварц в эти дни? Каковы были их политические убеждения? Хоть убей, не помню». Легко допустить, что Березарк специально хотел обратить внимание читателя на свою загадочную забывчивость в отношении этого важного периода в жизни кузенов Шварц.