В своей, по сути, фельетонной пьесе-сказке Шварц рассказывает почти классическую историю. Генриетта влюбляется в свинопаса Генриха, но король-отец решает выдать ее замуж за короля из соседнего королевства. Генрих пытается расстроить намечающуюся свадьбу, но король непреклонен. Однако этот невинный сюжет содержит множество весьма прозрачных политических аллюзий на тогдашнюю действительность. Эти аллюзии будут актуальны еще много лет после написания пьесы, хотя в советской прессе того времени произведения Шварца будут чаще всего называть антифашистскими. Однако внимательные советские цензоры будут задумываться о том, что и в СССР окружающая действительность временами слишком похожа на то, о чем пишет Шварц. Чего стоит в ней реплика Короля: «Разумеется, я останусь королем, потому что больше я ни на что не гожусь»! Или слова Принцессы: «Здесь всё это… ну, как… его, мили…… милитаризовано… Всё под барабан. Деревья в саду выстроены взводными колоннами. Птицы летают побатальонно. И кроме того, эти ужасные, освященные веками традиции, от которых уже совершенно нельзя жить… Цветы в саду пудрят. Кошек бреют, оставляя только бакенбарды и кисточку на хвосте. И всё это нельзя нарушить – иначе погибнет государство». А вот одна из реплик Камердинера: «Господа ткачи!.. Предупреждаю вас: ни слова о наших национальных, многовековых, освященных самим Создателем традициях. Наше государство высшее в этом мире! Если вы будете сомневаться в этом, вас, невзирая на ваш возраст…» – и шепчет что-то на ухо Христиану. Тот: «Не может быть!» Камердинер: «Факт. Чтобы от вас не родились дети с наклонностями к критике».
В этих цитатах – уже хорошо знакомый современному читателю Шварц. В его сказке так много едкой сатиры, гротеска и горького юмора, что автор практически не оставил театру шансов поставить пьесу в тот год, когда она впервые рассматривалась «ответственными лицами». В марте 1936 года на производственном совещании Театра комедии «Принцесса и свинопас» была признана «формалистичной» вещью, что означало конец надеждам на постановку. Лишь четверть века спустя, в марте 1960 года, эта пьеса, переименованная автором в «Голого короля», буквально прогремела в Ленинграде на гастролях театра «Современник». Успех этой постановки после первого же спектакля был настолько оглушительным, что на следующий вечер уличная толпа выломала дверь и хлынула в зрительный зал, сметая всё на своем пути. До этого триумфа Евгений Львович не дожил два года.
«Принцесса и свинопас», как и написанная немного раньше пьеса «Приключения Гогенштауфена», хотя и была запрещена для постановки, очень сблизила Евгения Шварца с Николаем Акимовым, укрепила их сотрудничество, что сыграло значительную роль в дальнейшей судьбе обоих. В этой пьесе Шварц проявил себя по-настоящему зрелым писателем-драматургом, к тому же утвердившимся в новом для себя жанре сказки «без примеси соцреализма».
Он давно тяготел к этому жанру, пробуя новые и новые подходы. Сказка всегда жила в его душе, хотя и оставалась долгие годы «запретным жанром», как назвал ее Шварц на бюро секции драматургии. И в 1934 году, уезжая на съезд писателей, он высказал корреспонденту «Красной газеты» свою надежду на то, что «сказка, фантастический и приключенческий рассказ станут, наконец, полноценным жанром детской литературы».
«В сказке удобно укладывается рядом обыкновенное и чудесное, и легко понимается, если смотреть на сказку как на сказку, – скажет его Волшебник из «Обыкновенного чуда». – Как в детстве. Не искать в ней скрытого смысла. Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь».
Постепенно о Шварце всё чаще стали говорить именно как о сказочнике. Действительно, сказочные приемы и сказочные мотивы встречались у Шварца с самого начала его писательской работы – с «Полетов по Донбассу» и «Рассказа Старой Балалайки», не говоря уже об «Ундервуде», «Кладе» и «Приключениях Гогенштауфена». Эти приемы позволяли ему сразу вывести сюжет за рамки обыденности, показать зрителю исключительность происходящего.
«Трудно вспомнить, когда сказка вошла в твою жизнь, – писал Евгений Львович, обращаясь к неведомому читателю. – Кажется, что была она близка тебе всегда. Мы с самого раннего детства любили сказки, и некоторые из них могли слушать бесконечно. Чувства, вызываемые этой любимицей, были прочны. Мы знали, где испугаемся, когда засмеемся и как утешимся. Однако мы не знали, да и не думали об этом никогда, не подозревали, – что придумана сказка человеком. Мы принимали сказку как явление природы. Как высокое дерево, на которое интересно забираться. Как землянику, что вдруг нашли на поляне в траве…». И Шварц всё больше становился сказочником – захватывающие перемены в природе и окружающей жизни, неожиданные находки и волшебные превращения были близки ему с детства.
«С его творчеством связана борьба за современную театральную сказку, элементы которой он несомненно привнес в детскую драматургию, – писал в одном из ленинградских журналов критик Леонид Макарьев о работах Шварца[66]. – Современная тема в его пьесах всегда является поводом для построения острого действия, разворачивающегося в неожиданном сцеплении событий и образов. Его люди и их поступки так же правдоподобны, как и фантастичны <…> Сознательно ли стремится Шварц к сказке или нет, но по существу он является для театра драматургом-сказочником».
И несмотря на то что в середине 1930-х Шварц отчасти продолжал работать над произведениями сказочно-реалистического жанра (в соавторстве с Николаем Олейниковым им были написаны сценарии к пьесам «Брат и сестра» и «На отдыхе»), но «чистые» сказки всё больше овладевали его вниманием и творческой мыслью. Следующими сказочными произведениями, вышедшими из-под его пера, стал написанный вместе с Олейниковым сценарий для кукольного фильма «Красная Шапочка» и киносценарий «Доктор Айболит».
В конце 1930-х Шварц говорил о том, что сказочная действительность, взятая у любого сказочника (например, Андерсена или Шамиссо), – это существующие факты, которые сказочник излагает, подчиняясь законам художественной прозы. Но если сказочник, рассказывая, имеет право что-то забыть и о чем-то умолчать, то драматург, работая над сказкой, имеет возможность собрать более подробные сведения о происходящих событиях. Шварц был убежден в том, что законы сказочной действительности, отличаясь от бытовых, являются тем не менее очень строгими. По мнению Евгения Львовича, происходящие в сказочной стране события очень ярки, а яркость – одно из лучших свойств театра. И поэтому сказочные события могут зазвучать в театре с особой убедительностью… «Сказка может быть удачной только в том случае, – писал Шварц, – если автор глубоко уверен в том, что всё то, что он рассказывает, – пусть наивно, но глубоко серьезно и значительно. Это определяет манеру, в которой написана пьеса, язык и характер персонажей. Этим же следует руководствоваться и при сценическом воплощении пьесы»[67].
Много позднее, в очерке, посвященном 150-летию со дня рождения Ганса Христиана Андерсена, описывая творческий путь великого сказочника, Шварц в значительной степени сформулировал и свое собственное кредо: «В ответ на гонения и брань создал он удивительный, прозрачный, добрый сказочный мир… Его сказки ничем не походили на те, чисто условные, излишне волшебные, где и чудо – не чудо, потому что всё может случиться. Его сказочный мир был неразрывно связан с действительной жизнью, с его временем, народом, страной. И в мире сказок жизнь развивалась по законам природы. Правда, природы сказочной… И в прозрачном сказочном мире Андерсена действие этого закона просматривается с предельной ясностью. Прелесть мира, созданного Андерсеном, – в его доступности. Здесь чувствуют себя как дома и дети и взрослые. И простые люди, люди доброй воли всех стран и народов». К такому же прозрачному сказочному миру стремился в своих творениях и Евгений Шварц.
Глава девятаяНа холмах Грузии
В июле 1935 года Шварц выехал в Грузию в составе группы ленинградских писателей – или, как тогда говорили, бригады. Предполагалось, что в Грузии они проведут полтора месяца и посетят за это время колхозы, совхозы, крупные хозяйственные и промышленные центры республики, встретятся с трудовыми коллективами и передовиками производства, ознакомятся с их жизнью и бытом. Это должно было дать импульс для написания новых произведений. Предполагалось, в частности, что Шварц, считавшийся детским писателем, установит творческие связи с детскими писателями республики.
Впрочем, в этот раз «творческие связи» с грузинскими коллегами установлены не были, поскольку душевные силы Евгения Львовича в огромной степени уходили на тревогу за жену, которой в это время очень нездоровилось.
И снова в Ленинград полетели его письма, полные любви и нежности.
Вот открытка Евгения Львовича, отправленная Екатерине Ивановне на следующий день после отъезда: «Дорогой мой Котик! Всё благополучно, только ты у меня очень несчастный, худенький, отдыхай, моя маленькая. Всё будет хорошо… Я тебя очень люблю. Не сердись. Женя». В других письмах и открытках он описывает увиденные в дороге примечательные эпизоды: вот при подъезде к Туле на глазах у путешественников из самолета выпрыгнул, а затем приземлился парашютист, а вот, уже в Лозовой, из теплушки на путях вдруг высунулся хобот. Значит, везли слона, о чем непременно нужно написать дочке. А из Минеральных вод Шварц отправляет Екатерине Ивановне просьбу разориться и послать телеграмму в Тифлис. «Очень беспокоюсь. Очень тебя люблю», – пишет он снова и снова. В Тифлисе он получил от Екатерины Ивановны письмо, на которое сразу же подробно ответил.
Писал он о том, что по пути в Тифлис Военно-Грузинская дорога оказалась размыта в самом ненадежном месте. Речка, впадающая в Терек, вышла из берегов, завалила камнями до крыши дома прибрежных жителей, сорвала мост и размыла шоссе. В результате Терек изменил русло. Несмотря на это, бригада путешественников доехала до замка царицы Тамары, и там переправились в подвесной люльке на ту сторону, которую туристы видят мельком, пролетая мимо на автомобилях. «Переправляться было весело, – рассказывал Шварц. – Терек грязный, как вода в корыте, прыгал внизу, но нам было хоть бы хны. Идти было еще веселей. Воздух горный, чистый. И кругом горы». Местами приходилось идти над пропастью по узкой тропинке. Евгений Львович, с юности привычный к горным тропам, чувствовал себя в горах увереннее многих. Еще в одном месте им пришлось переходить по канатам стремительную речку, что также было приключением не для слабохарактерных. Потом стало спокойнее. По дороге любители растений активно пополняли свои гербарии. Так они шли несколько километров, пока не прибыли на станцию Казбек.