Тем временем в «верхах» созрело решение перевести Театр комедии в Москву. Предполагалось первоначально организовать шестимесячные гастроли, а затем и формальное прикрепить театр к столице. Однако Акимов мечтал поставить «Дракона» еще в Сталинабаде, чтобы этой премьерой открыть московские гастроли. «Жмите во всю и с блеском, – писал он Шварцу. – Репутация у “Дракона” уже хорошая. Скажите труппе, что предстоят гастроли в Москве, которые решат участь театра. <…> Если сейчас не сделаем московской карьеры, когда все московские театры в стадии перетряски, потом будет поздно. <…> Вы здесь везде звучите прелестно».
О работе Шварца над новой пьесой знали и в московском Камерном театре. «Дорогой Евгений Львович! Как Вы, вероятно, знаете, Камерный театр вернулся в Москву и скоро открывает сезон – сообщал завлит театра Николай Оттен в начале ноября. – <…> Ваша идея пьесы нам очень нравилась, на Вас мы очень рассчитывали, и поэтому большая просьба, немедленно отписать, как у Вас движется работа и насколько достоверно ее завершение в ближайшем будущем. Я очень прошу Вас о быстром ответе вне зависимости от всех формальных к тому оснований, сроков договора и всего прочего, потому что в этом случае, как и в работе вообще, это дело второстепенное, а самое важное, чтобы пьеса реально вышла и была поставлена. С нетерпением жду ответа. Крепко жму руку. Н. Оттен». И далее следовала приписка руководителя театра: «Где пьеса? Жду с нетерпением. Сердечный привет. А. Таиров».
Забегая вперед, отметим, что в Камерный театр Шварц пьесу не передал – вероятно, решив, что в первую очередь она должна быть поставлена в театре ее вдохновителя Акимова. А впоследствии, когда пьеса была запрещена, то вопрос о ее постановке в других театрах отпал сам собой.
В тот раз Акимов вернулся из Москвы в Сталинабад только в конце октября. И тут выяснилось, что Шварц за прошедшие два месяца не только не закончил «Дракона», но даже почти не продвинулся. «Сначала мне казалось, что ничего у меня не выйдет. Всё поворачивало куда-то в разговоры и философию, – отмечал Шварц в дневнике. – Но Акимов упорно торопил, ругал, и пьеса была кончена, наконец. 21 ноября я читал ее в театре, где она понравилась…»
Таким образом, за месяц работы Евгений Львович сумел собраться и выполнить всю оставшуюся работу. Впрочем, влияние Акимова и здесь трудно переоценить. Он не столько торопил и ругал Шварца, сколько действовал как строгий начальник и буквально запирал Евгения Львовича дома во избежание непродуктивной траты времени и отвлеченных философских разговоров. В конце дня следовали проверка сделанной работы и обсуждение.
Об этом вспоминал, в частности, актер Павел Суханов, фрагменты выступления которого на вечере памяти Шварца в 1971 году мы уже цитировали ранее. Вот что он рассказал тогда же о сталинабадском периоде в жизни писателя: «Началась война, эвакуация, и мы встретились с Евгением Львовичем в Сталинабаде, куда его зазвал Николай Павлович, чтобы дописывать “Дракона”. Первый акт был готов, второй – в фрагментах. Акимов сразу же засадил Евгения Львовича писать пьесу. Но он не мог писать по заказу, он отнекивался, сопротивлялся. Я был свидетелем их споров, споров жарких. Жаль, что я их не записал, это были весьма интересные беседы, они содержали в себе много мыслей и много остроты. Один убеждал, другой – сопротивлялся, и неизвестно, кто из них сильнее защищал свои позиции. Доходило до того, что Николай Павлович, сердясь на Евгения Львовича, запирал его у него дома.
Был такой эпизод. Он жил в районе Комсомольской улицы и Лахути. Я прохожу и слышу меня зовут: “Павлуша!” Смотрю – Евгений Львович сидит у окошка, грустный. “Зайди, – говорит, – ко мне, только сперва зайди в магазин, купи чего-нибудь”. – Я прихожу, Евгений Львович говорит: “Через дверь не ходи, я заперт, давай через окно”. Я забрался через окно, за что потом мне очень попало от Николая Павловича. На другой день Евгений Львович принес третий акт, хотя в нашей беседе мы говорили обо всем, о чем угодно, только не о пьесе. Мы были удивлены. Вот как хорошо иногда побеседовать ни о чем. “Ты ушел, – говорит Шварц, – и у меня всё пошло гладко”».
Несмотря на комические подробности процесса работы Евгения Львовича над новой пьесой, эта вещь стала одним из самых мощных произведений эпохи. В первую очередь стоит отметить, что Шварц начал работу над пьесой уже после начала Второй мировой войны, а наиболее активная фаза этой работы проходила в период самых ожесточенных боев Красной армии с немецко-фашистскими захватчиками. Однако на этот раз Шварц написал пьесу не о войне, что было совсем нетипично для того времени, а вложил в нее глубокий философский смысл. Социально-политический контекст «Дракона», по сути, превращает это произведение в сатирический памфлет, в котором легко узнаваемы реалии не только своего, но и любого другого времени.
Основное содержание пьесы – это поединок странствующего рыцаря Ланцелота с Драконом, сотни лет правящим городом, в который пришел Ланцелот. Дракон имеет свойство превращаться в человека, поочередно меняющего головы, и принимает обличье летающего ящера только в последнем акте пьесы. Оказавшись в городе, Ланцелот заговаривает с Котом, который рассказывает ему о трагедии в семье архивариуса Шарлеманя – о том, что Дракон, который ежегодно берет себе в жены местную девушку, на этот раз выбрал Эльзу, дочь Шарлеманя. Узнав, что жены монстра вскоре погибают «от омерзения», Ланцелот решает избавить Эльзу и город от Дракона, но сначала знакомится с Шарлеманем, Эльзой и другими местными жителями.
К огромному удивлению Ланцелота, все они уговаривают его отказаться от своего намерения – они уже не представляют своей жизни без Дракона и считают, что «единственный способ избавиться от драконов – это иметь своего собственного». Все привыкли не только к варварству Дракона, но и к тем удобствам, которые привносит его присутствие в жизнь горожан. Он, например, вскипятил воду в озере, и все теперь пьют кипяченую воду. А также истребил всех цыган – «страшных людей», как думают в городе, чьи «песни лишены мужественности, а идеи разрушительны». Даже те горожане, которые внутренне сочувствуют Ланцелоту, не только боятся Дракона, но и в некотором роде даже любят его. Удобно, когда Дракон забирает себе в жены одну девушку – ведь другим девушкам после этого становится легче. А о той, которую выбрал себе Дракон, родные поплачут дома. И вроде бы не нужно принимать никаких решений и совершать отважных поступков – ведь во всех происходящих кошмарах виноват Дракон, а не горожане, которые ни за что не отвечают. «Меня так учили», – скажет в конце пьесы сын Бургомистра Генрих, подлый и расчетливый негодяй. На что Ланцелот резонно возразит: «Всех учили. Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая?»
Изменить мировоззрение Шарлеманя и других жителей города Ланцелоту не удается. Вскоре в доме архивариуса появляется Дракон в образе обычного человека, и Ланцелот вызывает его на поединок. Рассерженный Дракон принимает вызов, а на следующий день, когда Ланцелот приходит на городскую площадь, приказывает Эльзе убить его. Однако Эльза объясняется в любви к Ланцелоту и отказывается выполнить приказ Дракона. Между тем горожане сообщают рыцарю о том, что никакого воинского снаряжения в городе давно нет, и дают ему медный таз вместо щита и справку о том, что копье находится в ремонте. Неожиданно прибывшие погонщики ослов вручают Ланцелоту волшебное снаряжение – меч с копьем, ковер-самолет и шапку-невидимку. А также самонастраивающийся музыкальный инструмент, миссия которого – быть рядом с рыцарем в качестве собеседника, бессловесно разговаривать с ним и предупреждать об опасности.
В результате сражения Дракон повержен и убит, а Ланцелот тяжело ранен и исчезает со сцены. Власть в городе переходит к Бургомистру, который объявляет себя победителем Дракона, а горожане снова оказываются в униженном и бесправном положении. Когда Бургомистр, которого убедили в смерти Ланцелота, решает жениться на Эльзе, то в момент церемонии Эльза задается вопросом – неужели Дракон не умер, а перевоплотился? И тогда на сцене снова появляется Ланцелот, которого вылечили друзья в горах и который целый месяц ходил по городу в шапке-невидимке, чтобы увидеть, как живут простые люди. Бургомистра, который пытается бежать, задерживают и отправляют в тюрьму, а Ланцелот клянется очистить от Дракона души людей. «Все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец!» – предрекает Ланцелот горожанам.
Что же в итоге? Оказывается, что смерть Дракона ничего по существу не меняет, поскольку люди выращивают в своем сознании новых «драконов». Пребывая под властью чудовища, они не хотят бороться за свою свободу и независимость, а лишь надеются, что им не станет еще хуже, чем есть. Дракон Шварца жесток, но умен и пользуется своей властью, хорошо понимая психологию порабощенных им людей. Большинство горожан пребывают в бездействии до тех пор, пока им сытно и тепло. А Ланцелот – борец с любой несправедливостью и бесчестьем – почти одинок в своей приверженности идее внутренней свободы и высоким моральным принципам. Жестокость и беспринципность, насаждаемые в городе Драконом, привычно и буднично воспринимаются выросшими в этой атмосфере людьми, и самые страшные вещи происходят с их молчаливого согласия. Цинизм и жестокость превратились в обыденность, норму жизни, и единственный способ борьбы с этой данностью – это уничтожение Дракона внутри себя, искоренение в себе ростков греха, самих предпосылок жестокости и цинизма. Объясняя это горожанам, Ланцелот говорит о том, что нужно «возделывать человеческие души» так же, как садовник возделывает растения. И вопросы, поставленные странствующим рыцарем, вечны – они стояли перед каждым в годы написания пьесы, стоят и сейчас…
В конце ноября 1943 года в Сталинабад за Наташей приехала ее мама, сделавшая перерыв в своей актерской работе (в то время она в основном выступала с фронтовой бригадой). Вместе они уехали в Москву к родственникам, откуда Гаянэ Николаевна надеялась вернуться в Ленинград. Наташа, очень привязанная к отцу, скучала без него и писала ему письма. Жизнь в перенаселенной столичной квартире рядом с мамой, всецело занятой театральной карьерой, и необходимость возвращаться к учебе в школе очень отличались от тихого размеренного быта южного города в обществе любящего папы.