Он надменно смотрит на своего униженного собеседника, не способного предложить муравьям сколько-нибудь реальный выход из положения. Он весь светится от чувства собственного превосходства и так счастлив, что можно предположить, будто муравьиная косность приносит ему личное удовлетворение. Ничего не поделаешь, так уж он устроен – все интересное, что он узнает, все самые поразительные чудеса мира и все разгадки жизни оказываются в конце концов подтверждением его личной правоты.
“Я же говорил, что в собачьем языке есть глаголы и есть существительные”. Он не довольствуется одной только констатацией этого ошеломляющего факта, а еще и показывает, как именно собака лает глаголами, а как существительными».
Сказочные сюжеты он сочинял не только для своих пьес – зачастую они рождались в общении с детьми на основе только что увиденного. Так, например, стоя в очереди для отправки почтовой корреспонденции, он подружился с дочкой генетика Раисы Берг, на ходу придумав сказку: «Вон в том ларечке живет медведь, а в этом ящике под крышей почты, – видишь, провода к ящику идут, – живет птичка. Она по телефону с медведем разговаривает».
Примечательна зарисовка из жизни Шварцев того времени, оставленная Татьяной Белогорской, ровесницей и подругой Наташи Шварц: «Их маленькая двухкомнатная квартира с кухней-дюймовочкой походила на скворечник; у писателя даже не было кабинета. Быт семьи отличался скромностью. Кое-какие предметы коллекционного фарфора – увлечение Екатерины Ивановны – единственное, что бросалось в глаза. Евгений Львович легкомысленно относился к материальной стороне жизни – к вещам, за исключением своего “павловского” кресла и рабочего стола, не привязывался, носил разномастные брюки и пиджаки. Он любил книги, но не был библиоманом. На его книжной полке мне запомнились тома Чехова и Бунина».
Отношения с киностудиями не закончились после неудачи с киносценарием «Первый год». Шварцу регулярно предлагали написать те или иные сценарии на злободневные темы и чаще он соглашался, хотя до завершения таких проектов дело с тех пор не доходило. Одним из подобных заказов был сценарий «о коммунистическом воспитании молодежи, о выпускниках средней школы, избирающих свой жизненный путь», который Евгений Львович хотел назвать «Жизнь – впереди!». В другой раз они с Юрием Германом взялись за работу над комедией «о летней, отпускной поездке группы советских людей по стране на собственных машинах с приключениями в пути», названную авторами «По новым дорогам». А однажды Шварц набросал эскиз сценария о пионерах, отправлявшихся в летние каникулы в путешествие на плотах, назвав его «Неробкий десяток» в память о своей юности в Майкопе.
«Дорогая моя доченька, – писал Евгений Львович Наташе 21 октября 1949 года, – прости, что не сразу тебе отвечаю, – сижу, не вставая, над пьесой, о которой тебе писал. А кроме того мы вместе с Германом собираемся писать для Ленфильма сценарий. Комедию об автомобилистах. Материал для сценария подбирается интересный и веселый. Думаем и придумываем комедию с удовольствием. А пьесой я, дочка, пока совсем доволен… Мой приезд зависит от того, когда я кончу пьесу. А пока пишется она не с той быстротой, к которой я привык. Страшно портить. До сих пор сижу за первым актом. День проходит интересно, как всегда, когда работа двинулась… Мое открытие, что природа существует не только летом, а во все времена года, – продолжает ежедневно подтверждаться… В лесу сейчас необыкновенно хорошо, и после каждой прогулки у меня ощущение, как после важного разговора. Море и не думает замерзать. Почки продолжают наливаться. В чем дело? <…> Я очень без тебя скучаю…»
Шварц был в высшей степени внимателен к становлению семейной жизни дочери, и малейший сигнал Наташи о неблагополучии в семье крайне волновал его. Советы и наставления, которые он дает ей в первый год ее семейной жизни, необычайно деликатны и применимы к жизни любой молодой семьи.
«…Это хорошо, что ты описываешь всё, что произошло, в подробностях, – пишет Евгений Львович Наташе 24 октября 1949 года. – Всё это не вспоминать надо, а забыть по возможности. Помни, что в гневе человек бывает несправедлив. Только в гневе можно сказать, что ты погубишь Олега. Несомненно Нина Владимировна[89] сама понимает, что ты очень мало похожа на женщину-вампира. Какая же ты погубительница! Ты никогда и ничего от Олега не требуешь, да и не потребуешь, не в твоем это характере. Разве что потребуешь любви и внимания, но ведь это не только жены требуют, и от этого никогда человек не гибнет. Ты еще неважная хозяйка, ты только что начинаешь учиться жить, ты еще будешь переплачивать за продукты, бить посуду, – но и это еще ни одного мужа не убивало… Есть самое главное: ты любишь Олега, думаете вы одинаково, у него душа лежит к тебе, у тебя – к нему, ну, значит, всё и наладится. Всё будет хорошо, только любите друг друга, не отступая. Мало ли что еще будет. Жизнь не легкая вещь. Будет и такое, может быть, по сравнению с чем ваши недавние семейные события покажутся пустяком. Но вы и тогда не сдавайтесь, а верьте друг в друга, и всё будет отлично. Главное – не растрачивайте счастье, не придавайте бытовым неприятностям больше значения, чем они того стоят. Они неизбежны. Я вас предупреждал.
Ну вот и всё, дорогие мои. Простите, что вмешиваюсь – ведь всё-таки я ваш папа. А в университет тебе в будущем году нужно во что бы то ни стало! Слышишь?»
Наташа вскоре после поступления в университет разочаровалась в учебе на восточном факультете и начала готовиться к поступлению на биологический. И снова Евгений Львович волновался за дочь, за ее становление в жизни и полноценность учебы, несмотря на то что сам он в свое время не смог заставить себя закончить высшее образование.
Из письма от 30 октября 1949 года: «…Спасибо тебе за письмо, Натуся. Помни только, что я взял с тебя слово писать мне правду, без умалчиваний. Рад, что чувствуешь себя счастливой. Насчет занятий я вот что тебе скажу. Великая сила упражняться в чем-нибудь… Занятия не даются тебе пока временно, по отсутствию гимнастики. Не сдавайся, упорно занимайся химией и физикой, и всё пойдет отлично. Всё уложится в голове. А голова у тебя хорошая. Сколько, к примеру, стихов ты знаешь, не уча их наизусть. Да и понимаешь ты самые сложные вещи, если не внушать себе заранее, что того-то и сего-то тебе не понять никак. И второе – иногда человек опускает руки не потому, что не выходит, а потому, что так спокойнее. Помни, что тебе в этом направлении я успокоиться не дам. У меня есть своя профессия, но отсутствие высшего образования, отсутствие навыков работать систематически – мешает иногда ужасно. Прости, что пишу такие общеизвестные вещи. Мне просто хочется напомнить, что их общеизвестность не мешает тому, что они совершенно верны. Биологический факультет интересен, но – смотри! Обратно хода не будет!..
Больше не буду писать о неприятных вещах. У нас с 29-го числа – морозы, 5–6 градусов. Небо ясное. Хожу гулять знакомыми тебе дорогами, и всё думаю, думаю о тебе, говорю целые речи, которые ты никогда не услышишь, потому что в них, надеюсь? миновала необходимость… Умоляю тебя – держи меня в курсе всех своих дел. И помни, что я всегда с тобой…
Звонил мне Юра Герман. Говорит, что ты пополнела, хорошо выглядишь, в хорошем настроении. Жалко, что ты не пошла знакомиться с Гариными. Я говорил с Хесей Локшиной, женой Эраста. Тебя бы там чудно приняли, дом интересный. Но, впрочем, дело твое. Мне хотелось, чтобы у тебя в Москве были свои знакомые. Да и Олегу они понравились бы… Очень тебя прошу, позвони Наташе Григорьевой. У Олега записан ее телефон. Приеду – поведу тебя к Маршаку. Целую тебя. Твой папа».
Связь с семьей, с женой и дочерью, всегда необыкновенно сильная у Шварца, особенно ярко проявлялась в письмах этого периода. Дочери он писал часто и не находил себе место, если ответ задерживался. Вот фрагмент из его следующего письма Наташе, от 3 ноября 1949 года: «…Жизнь у нас идет помаленьку… Появился у нас новый жилец – трехмесячный щенок Томка. Он принадлежит сторожу гастронома. Вернее, принадлежал. Сначала пес приходил в гости, потом стал жить под террасой, а теперь (ты знаешь наш характер) живет в доме и спит на диванной подушке, которая положена для него возле печки, в уголке, на полу в Катюшиной комнате. Пес необыкновенно живой, умный и для своего возраста воспитанный. Очевидно, на наше счастье, бывший хозяин лупил его в свое время нещадно…
Я работаю. Довольно много. Еще больше – брожу, что тоже, в сущности, является частью работы. Голова на ходу работает лучше… Вчера, гуляя, я думал о том, что не научился писать письма тебе взрослой. Пишу, как маленькой, как привык, как писал всю жизнь. Но ты из моих писем, что бы я ни писал, – должна понимать главное. Что я без тебя скучаю, что ты для меня в моей жизни самое главное и что я всё время о тебе думаю. В последние дни думаю о тебе спокойнее.
Я здоров. Чувствую себя, как всегда, когда живу за городом, – отлично. Но катюшино здоровье – всё не налаживается. Главное – она не может не работать, когда увлечена чем-нибудь, как теперь нашим садом. Целый день копается в саду, не выпускает лопаты из рук, а к вечеру – сердце болит…
Пиши мне, доченька, пиши почаще… Береги себя. Сейчас это не эгоизм, а высшая сознательность. Тем самым ты детей бережешь…»
В письме от 9 ноября Евгений Львович делится с Наташей последними своими творческими замыслами: «…Я работаю… Пьеса как будто получается. Это сказка: “Каменные братья”. В этой сказке Баба Яга превращает в камень братьев, которые пошли искать счастья и доли. На розыски отправляется не третий брат, как это обычно бывает в сказках, а мать. Женщина смелая, живая, веселая. Она после ряда приключений побеждает Бабу Ягу и всех врагов. Вот и всё. Никому не рассказывай пока об этом. Я из суеверия последнее время не люблю рассказывать о своей работе, пока не кончу. Но тебе можно. Доволен я характером матери. И тем доволен, что сделал ее главной героиней. Как мне кажется, это педагогично. Впрочем, посмотрим…