…День у нас обычно проходит так. Утром я работаю. Потом, примерно часа в два, иду гулять по морю до композиторского дома, потом наверх, через лес домой. Это, как ты помнишь, занимает два часа. Потом обед. Потом борьба с привычкой к послеобеденному сну. Утомленный борьбой, я обыкновенно засыпаю. Вечером опять работаю. Попозже – играем в карты. Катюша раскладывает пасьянсы… Спать ложусь, к сожалению, поздно. Часа в три. Пишу немножко. Читаю. А встаю самое позднее в девять. Жизнь, как видишь, по возрасту…»
И снова – о философии жизни и беспокойстве о грядущем Наташином материнстве в письме от 2 декабря 1949 года: «…Будущее, Натуся, похоже немного на дорогу от шоссе к нам в Комарово. Когда только тронешься в путь, – подъем кажется совершенно недоступным, отвесным, как стена… А подойдешь ближе и видишь, – подъем, как подъем. Даже на велосипеде въезжают люди. Когда придет время, которое сейчас пугает тебя, то ты увидишь, что кроме трудностей, в нем найдутся и свои прелести… Гуляешь ли ты? Все знатоки утверждают, что тебе просто необходимо гулять не менее двух часов. Как ты ешь?..
Я много работаю. Меньше, чем надо, вернее медленнее, чем надо, но это со мной произошло уже давно. Я стал к себе строже. Во всяком случае, утешаю себя этим…
Настроение у меня ничего себе. Ужасно соскучился по тебе… Часто в город езжу через Разлив и вспоминаю, как мы там жили. И почему-то предчувствую, что мы еще поживем на даче вместе. Хорошо бы и с твоей дочкой. Впрочем, можно и с сыном… Жить далеко от тебя я никогда в жизни не привыкну…»
Гуляя тихими осенними и зимними вечерами в Комарове, Евгений Львович всё думал о Наташе, вспоминал, как она была маленькой, как встретила его после приезда из блокадного Ленинграда в Киров на лестнице и не узнала его – словом, всю ее жизнь… И при первой возможности устремлялся к дочери в Москву…
Примерно в это время Шварц создает одно из своих замечательных коротких произведений в прозе – рассказ «Пятая зона – Ленинград», в котором описывается небольшая поездка на электричке из Комарова в Ленинград. Рассказ этот, написанный исключительно «густо» и информативно, посвящен главным образом портретам наблюдаемых автором в поездке людей и их взаимоотношений. За каждым описываемым персонажем у Шварца прочитывается штрих эпохи, черта времени. В сущности, речь идет об открытии хорошо знакомых читателю явлений, обновлении привычного, но автор незаметно показывает свое глубоко небезразличное отношение к тому, что происходит перед его взором. Обращает на себя внимание резкое обнищание людей, нестабильность их психического состояния, их неверие в способность и желание властей изменить к лучшему жизнь народа.
Шварц как случайный пассажир описывает проплывающие перед его глазами платформы и павильоны очередных станций, страшноватые плакаты, предупреждающие о последствиях несоблюдения пассажирами правил поведения на железной дороге, нищих, проходящих по вагону. Читатель живо представляет себе усталого, сутулого, испуганного проводника, который жалуется на бригадиршу «с белым непоколебимым лицом, с подвитыми волосами, падающими на широкие мужские плечи» и семнадцатилетних влюбленных, ссора которых кончается тем, что мальчик на ходу мчащейся электрички прыгает с площадки… Подробности, на которые Евгений Львович обращает внимание читателя, описаны мастерски. Вот пассажиры играют в «шемайку» «смуглыми от старости» картами, вот проходящая по вагону нищенка с татуировкой на руке, а вот школьники, которые врываются в вагон с криками, не обращая внимания на осуждающие взгляды. Кинематографизм происходящего, переданное автором напряжение жизни буквально завораживают.
В кадре повествования появляются люди, к которым автор испытывает симпатию, и те, чье поведение его отвращает. Ему по душе и ветеран-артиллерист с его простотой, понятностью и здоровьем, и продавщица эскимо – «смуглая, худая, словно опаленная внутренним пламенем», и жена футболиста, которая рассказывала, что «нет для нее дня счастливее последнего матча». И в то же время «ездит в поезде существо», которого автор и «ненавидит, и боится». «Лет ему примерно шестнадцать, – пишет Шварц, – башка котлом, щеки как подушки, глаза щелочками. Хрипит. Он и его беззубый спутник шли через вагон, нарочно задевая пассажиров, умышленно громко рассуждая, найдут ли в Ленинграде девочек, попадут ли в кино». Здесь явственно вспоминается образ хитрого Вани со спутником, которого «ноги кормят» из записок Шварца об эвакуации.
А поезд все идет вперед… Счастливые лица, улыбки влюбленных перемежаются с отчаянием и горечью, нищетой и бесправием. Жизнь во всех ее проявлениях явлена в этом рассказе.
В октябре 1951 года Евгений Львович отправил в Союздетфильм заявку на «Сказку о мире», сюжет которой был задуман им на основе фольклорных мотивов. «Сказка расскажет о борьбе двух сил – созидательной и разрушительной, – писал Шварц в заявке. – Основные герои сказки: солдат, кузнец и другие простые работящие русские люди, а также Солнце, помогающее всем людям доброй воли в их борьбе с силами разрушительными… В сказку вступают те герои народных сказок, которые славятся своим мастерством… Тут и мальчик-богатырь, который растет не по дням, не по часам, а от беды к беде. Горе его не пригибает к земле, не убивает, а будит в нем всё новые и новые силы. Тут и его мать, неотступно следующая за сыном, мудрая его советница, самоотверженная помощница…»
В начале войны, когда Шварц дежурил на крышах блокадного Ленинграда, он решил написать фантастическую историю о бомбе-созидательнице, на месте взрывов которой возникают новые дома. Эту мечту он перенес теперь в новый сюжет «Сказки о мире», герои которого строят «чудесную пушку», на месте взрыва снаряда которой «вырастает целый город». И это чудо, как олицетворение коллективного труда, направленного на всеобщее счастье, уничтожает разрушительные силы.
Но заявка на «Сказку о мире» не получила быстрого одобрения в студии, и Шварц, не дождавшись подписания договора и получения по нему аванса, на этом остановился.
Глава четвертаяРабота над воспоминаниями
13 февраля 1950 года Евгений Львович стал дедушкой. Первенцу Наташи было дано имя Андрей. Впоследствии Шварц посвятил ему шуточное стихотворение: «Звать его Андрей / Дед его еврей, / Бабушка – армянка, / Мама – хулиганка, / Папа – кандидат; / Худо дело, брат».
В это время Шварц значительно располнел и внешне производил впечатление весьма солидного человека, хотя склонность к шуткам и любовь к юмору остались с ним навсегда.
Возможно, что именно рождение внука подтолкнуло Евгения Львовича к написанию воспоминаний о собственном детстве, поскольку первые строчки его мемуаров «Я помню себя лет с двух…» датированы 30 июня 1950 года. Детские воспоминания перемежались в его записях с размышлениями о дне сегодняшнем, и постепенно картина его жизни становилась всё более полной.
«Сегодня ровно год, как я решил взять себя в руки, работать ежедневно, и уж во всяком случае, во что бы то ни стало вести записи в своих тетрадях, не пропуская ни одного дня, невзирая ни на болезнь, ни на усталость, ни на какие затруднения, – писал Евгений Львович 24 июня 1951 года. – Впервые за всю мою жизнь мне удалось придерживаться этого правила целый год подряд. И я доволен и благодарен. Худо ли, хорошо ли, но мне удалось кое-что рассказать о моей сегодняшней жизни, значит этот год не пропадет так бесследно, как предыдущие. И я решился за этот год на нечто более трудное. Я стал записывать о своем детстве всё, что помню, ничего не скрывая и во всяком случае ничего не прибавляя. Пока что мне удалось рассказать о себе такие вещи, о которых всю жизнь я молчал. И как будто мне чуть-чуть удалось писать натуру, чего я никак не умел делать… Год, прожитый с тех пор, был очень, очень уныл. Я что-то очень отрезвел… Я как бы растянул душу или вывихнул. Впрочем, я ни за что не хочу смотреть фактам в лицо. Пока что я не верю, что мне пятьдесят четыре года: жизнь продолжается…»
Встречаются в шварцевских «тетрадях» и дневниковые записи того времени. «Надевши длинные белые валенки, – записал он 24 ноября 1950 года, – пошел бродить по обычному своему пути: академический поселок, нижний лесок, море. Внизу дорожки еще не протоптаны, и я рад был валенкам. Несмотря на мороз, между корнями деревьев в снежных берегах бежит ручей. Иду по просеке и думаю – здесь, на севере, ощущаешь силу жизни, может быть, и больше, чем на юге. Чтобы вырасти из песчаной почвы под ледяным ветром, в страшные морозы, вопреки всему развернуться, как эта елка, и подняться выше своего соседа – телеграфного столба, нужно иметь богатырские силы. И мне стало понятно, что этот лес не говорит с южной лихостью о своей силе и красоте просто потому, что ему некогда…»
Тем временем денежные дела Шварцев оставались по-прежнему далеко не идеальными. «Дорогая моя Наташенька, – пишет Евгений Львович дочери 18 декабря 1950 года, – спасибо тебе за письма. Я пробую вылезти из своего финансового кризиса, вернувшись в лоно Ленфильма. Надя уговорила меня написать сценарий. Материал необыкновенно интересный – о детях-туристах. Я связался здесь с детской туристской станцией, и в дневниках детей, и в разговорах с участниками путешествий нашлось столько богатств, что на десять сценариев хватит с избытком. По новому министерскому приказу, прежде чем писать сценарий, я должен сдать министерству либретто. То есть подробно изложить сюжет, рассказать о действующих лицах картины и так далее, и тому подобное. Для меня легче написать сценарий, но я попробовал рискнуть. Либретто на студии в основном понравилось, но меня попросили сделать кое-какие переделки. И вот я делаю уже четвертый вариант либретто, – последний уже по указаниям рецензента министерства. И при этом все меня торопят – и студия, и Надя. Я – то еду в город, то возвращаюсь, чтобы править, то опять мчусь на студию. Я думал, что отложу работу над пьесой дня на три, а теперь просто не знаю, когда я к ней вернусь. А она почти что кончена. Не больше недели осталось посидеть над ней – прямо беда. Из-за всего этого откладывается моя поездка в Москву, и я не пишу тебе, частью по занятости, а частью потому, что не знаю, когда же выберусь к тебе. Не сердись на меня за это…