Графиня Монтихо вскоре уехала, — около этого времени родился ты.
Первые годы жизни ты пробыл под присмотром одной дамы; я же старался заглушить несчастную любовь волнениями бурной военной жизни.
Через несколько лет в развалинах Теба Евгения передала мне тебя, — мне и теперь еще слышатся слова, произнесенные ею при разлуке.
«Мы должны расстаться, — сказала она дрожащим голосом, — дороги наши разошлись».
«И ты в состоянии забыть прошлое, изменить данной клятве? — вскричал я в страшном волнении. — О, Евгения, возможно ли, чтобы женщина забыла свою любовь?»
«Я не могу отвечать вам, вы требуете очень много, — проговорила твоя мать. — Я никого не полюблю, верьте мне, вы также не должны более любить. Любовь загораживает дорогу ко всему высокому и великому».
Евгения передала мне тебя, Рамиро, и, запечатлев последний поцелуй на твоих губах, она сказала: «Вот твой отец, Рамиро, о котором я так часто рассказывала тебе; люби и повинуйся ему», потом обратилась ко мне: «Я расстаюсь с ним и с вами, отдаю вам его судьбу и уверена в его счастье. Мою судьбу отдать вам в руки мне не суждено, и если вас может утешить одно из моих убеждении, то вот оно: самые страстные желания человека никогда не осуществляются, вероятно, для того, чтобы напомнить нам, что мы простые смертные! Прощайте навеки, дон Олоцага!»
Мы расстались, чтобы после долгих лет снова увидеться в Париже. Евгения сделалась французской императрицей.
— Она — моя мать! — вскричал Рамиро, который, затаив дыхание, слушал Олоцага.
— Все остальное тебе известно! Я поручил тебя старому Фраско, жившему в развалинах Теба; впоследствии ты вступил в армию. Только ты один смягчал мою горестную жизнь! Только на тебе одном сосредоточилась моя любовь; ты был утешением в минувших страданиях. Я невыразимо страдал, Рамиро!
— Отец, — пылко вскричал молодой офицер, бросаясь в объятия Олоцага, которого очень любил.
— Теперь ты знаешь все, Рамиро, не проклинай меня, я сам себя жестоко наказал!
— Я буду любить тебя больше, чем прежде, — проговорил юноша, — я постараюсь смягчить скорбные воспоминания, соединюсь с тобой еще крепче и неразрывней.
Отец и сын до глубокой ночи просидели вместе; они обменялись мыслями и нашли утешение и поддержку друг в друге; последняя преграда исчезла, не оставалось ни одной тайны, ни одного недоразумения. Рамиро довольно твердо выслушал рассказ отца, потому что любовь к отцу возвышала его и делала неизъяснимо счастливым.
Было уже далеко за полночь, когда они разошлись по своим комнатам; перед каждым из них, вероятно, пронеслись скорбные картины Олоцага выдержал самую тягостную борьбу в своей жизни, он нашел в себе столько силы, что мог видеть женой другого ту, которую любил безгранично.
Но Рамиро! Ему еще предстояла жесточайшая борьба, и разлад гораздо скорее проник в его душу, чем он ожидал.
На другой день в его комнату вошел Хуан с расстроенным лицом.
— Совершенно неслыханное зверство, — произнес он глухим голосом.
Рамиро поспешил ему навстречу и протянул руку.
— Ты пугаешь меня! Говори, что случилось?
— Принца Камерата убили!
— Убили! О, ужас! Где и кому следует мстить за его смерть?
— Был ли ты на празднике в Фонтенбло?
— К чему этот вопрос?
— Не слышал ли ты в боковом зале неожиданного шума и смятения?
— Действительно, опустили портьеры, и никто не узнал причины тому.
— Итак, в то время, как компания гостей острила и шутила, в боковом зале убили принца Камерата!
— Невозможно! Кто же совершил это злодеяние?
— Бачиоки, по приказанию Евгении, окружил его тайными агентами, из которых двое и убили его! Кровь его обагрила ковер, между тем как рядом беззаботно веселились.
С широко раскрытыми глазами выслушал Рамиро это известие, потом закрыл лицо руками и застонал под тяжестью этой страшной новости.
— По приказанию Евгении… — прошептал он наконец, как будто не веря своим ушам, он должен был собрать всю силу и твердость, чтобы взять себя в руки.
— Точно так, Рамиро! Она одна виновата!
Молодой офицер, точно в припадке безумия, сделал несколько шагов назад; тело его дрожало; он задыхался, грудь его высоко поднималась.
— Пресвятая Мадонна, что с тобой? — испуганно вскричал Хуан, подбегая к своему другу.
Рамиро не мог отвечать — он страдал невыразимо; Хуан не подозревал, что Евгения была его мать.
— Ничего, это пройдет… Это самая мучительная минута моей жизни, — прошептал Рамиро, — не спрашивай причин и не беспокойся обо мне! Известие это не убьет меня! Горе тому, чье рождение не беспорочно!
— Понимаю, — отвечал Хуан, — я разделяю твою участь, — своей жизнью я обязан греховной любви, — соединимся же еще теснее и станем вместе бороться с бурями жизни.
— Не сердись на меня, Хуан, если я с тобой расстанусь, но, что бы ни случилось, будь по-прежнему моим другом.
— Я не тронусь с места, Рамиро, мне кажется, что ты замышляешь что-то ужасное…
— Когда жизнь обращается к нам своей темной стороной, то разве смерть покажется ужасной?
— Самоубийство — самое ужасное из всех преступлений; скажи мне, неужели ты замышляешь лишить себя жизни?
— Да, Хуан, я задумал совершить это.
— Безумный! Страх и отчаяние выдали тебя. Подумай о небе, посмотри на меня, мужайся, старайся примириться с жизнью!
— Ты не знаешь, какой хаос у меня внутри! Оставь меня, Хуан! Меня окружает гибель и проклятие! Та женщина, по воле которой умертвили принца Камерата, — моя мать!
Глубокая страшная тишина наступила вслед за этими словами; только теперь понял Хуан все отчаяние Рамиро.
— Иди, оставь меня одного, я покончу с жизнью! Иди, Хуан, расстанься со мной, чтобы никогда больше не свидеться. Бывают такие страдания, которые забываются только в могиле.
Глубоко тронутый Хуан раскрыл объятия и привлек к себе на грудь своего друга.
— Будь тверд, — проговорил он, — прибегать к смерти, когда жизнь представляет мало веселого — мысль недостойная тебя, мой друг! Нет, смело, отважно смотреть в глаза всем невзгодам жизни — вот твоя цель, твоя задача. Только собственная вина может привести нас в отчаяние, проступки же других мы обязаны мужественно сносить и искупать!
— Хуан, Хуан, твои слова возвышают и оживляют меня!
— Смерть не спасет нас, Рамиро, она преграждает нам путь к спасению! Взгляни на природу, на небо, усеянное звездами и внемли внутреннему голосу! Борись и побеждай — эту же цель и я поставил себе.
— Да, Хуан, и я хочу бороться и побеждать, но только не здесь, близ мучительных воспоминаний! Прощай, я возвращусь в Испанию и удрученная душа моя успокоится.
— Итак, мы Должны расстаться, Рамиро?
— Может быть, мы когда-нибудь встретимся, Хуан, с обновленным сердцем. Тогда воскреснет наша старая дружба и сделается прочнее и возвышеннее!
— Прощай же, Рамиро! Перед нами обоими лежит тернистая дорога! Дай Бог нам встретиться с иными чувствами.
Друзья обнялись; на глаза Хуана навернулись слезы; быстро вырвался он из объятий Рамиро, пожал ему руку и скрылся.
Какая бездна разнообразных чувств и мыслей волновала сердце, какие пытки испытывала душа Рамиро, наследовавшего честность своего отца! Хуан спас его от смерти, но кто мог избавить его от мук, терзавших его сердце.
Рамиро сообщил дону Олоцага о своем намерении вернуться в Испанию, и тот подумал, что юноша желает повидаться с инфантой Марией, дочерью Изабеллы, к которой он был неравнодушен.
Заговорила ли в Евгении совесть или дон Олоцага передал ей план Рамиро оставить Париж, неизвестно, но только через несколько дней преданный слуга принес графу Теба письмо от Евгении. С какими чувствами распечатал Рамиро записку своей матери?!
«Приходите завтра вечером в замок Мальмезон, — читал он. — Если вы хотите исцелить душу той, которая близка вам более, чем вы предполагаете, то не отвергайте этой просьбы! Видеть вас еще раз без свидетелей и говорить с вами — самое страстное желание той, которая написала вам эти строки.»
Руки Рамиро дрожали…
Как загадочно было сердце той женщины, которую он считал своей матерью!..
XIV. ЗАМОК МАЛЬМЕЗОН
Вечерняя тьма покрывала обширный густолиственный Рюельский лес, простирающийся за Мон-Валерьен до самой Сены. Посреди этого леса стоит старинный замок Мальмезон, построенный в романтическом стиле. Он скрыт за раскидистыми тенистыми деревьями и напоминает собой старинный охотничий дворец; возле него находится сад с цветочными клумбами, который, как и замок, окружей высокой, поросшей мхом стеной.
Здесь, вдали от света, жила несчастная императрица Жозефина после своего развода с Наполеоном. Она редко покидала замок и умерла в нем в мае 1814 года.
Влекло ли Наполеона в Рюельский лес раскаяние после смерти его супруги? Говорят, он часто молился в маленькой церкви, где покоится прах Жозефины. После Ватерлооской битвы император поселился в этом уединенном замке, который оставил только во время приближения неприятеля.
Впоследствии Мальмезон перешел во владение испанской королевы Марии-Христины, у которой его приобрел Наполеон III, вероятно, ради воспоминаний.
Замок редко посещался императорской фамилией, потому что не был приспособлен к блеску и роскоши, а скорее располагал к самоуглублению и раскаянию.
Солнце склонялось к западу, когда придворный экипаж, запряженный парой лошадей, повернул в аллею, ведущую к стенам замка. В экипаже сидела закрытая вуалью дама.
Красные лучи заходящего солнца едва проникали сквозь ветвистые деревья леса; длинные тени ложились на узкую дорогу, по которой ехала карета.
Какой громадный контраст между шумными улицами Парижа, откуда прикатил экипаж, и этим безмолвным густым лесом с его вечерним меланхолическим освещением! Вот доехали до стены; высокие решетчатые ворота были раскрыты настежь. Карета повернула к замку, в стрельчатых окнах которого отражались последние пурпурные лучи солнца.